Я украл Мону Лизу - Евгений Сухов

– Теперь, кажется, настал мой черед… – заговорил главный эксперт Лувра. – Эту картину, господа, я сопровождал из Флоренции до самого Парижа. У меня было достаточно времени, чтобы детально ознакомиться с ней. Признаюсь откровенно, я погрешил против истины, когда сказал, что нам достался подлинник. Мое мнение всецело совпадает с вашим. Согласитесь, господа, что это самая искусная копия, которую когда-либо знал свет. Во всем мире только мы вчетвером знаем о том, что во Францию прибыла копия «Моны Лизы», а подлинник между тем находится неизвестно где. И что самое печальное, возможно, о его судьбе мы даже никогда и не узнаем. Согласитесь, господа, было бы очень несправедливо лишать Францию шедевра!

– Всецело с вами согласен, господин Бусьер, – поддержал главного эксперта Лувра Франсуа Омблин. – У вас есть какое-то предложение, мы вас слушаем.

– Я предлагаю признать эту копию настоящим полотном. Тем более что она ничем не хуже оригинала.

– Я бы даже сказал, что она лучше, – едва улыбнулся Патрик Легро, – если учитывать, что на заднем плане хорошо прописаны горы.

– Причем дымка также существует, – с воодушевлением добавил д’Аве.

– Безусловно! Иначе она не была бы «Моной Лизой».

– Мое мнение таково: мы не должны наказывать своих сограждан. Французы всегда должны любоваться «Моной Лизой»… пусть даже не совсем настоящей. Не исключаю того, что за эти два года подлинник мог просто погибнуть или повредиться настолько, что уже не подлежит демонстрации. Предлагаю объявить эту картину настоящей и выступить перед журналистами, что сейчас собрались в соседнем зале и ждут решения, с нашим совместным заявлением.

Эксперты понимающе переглянулись.

– Во всяком случае, это лучше, чем лицезреть пустое место в «Квадратном салоне», – сказал Франсуа Омблин, посмотрев на коллег.

Взгляд Жан-Пьера Бусьера остановился на сухом лице Патрика Легро – старик был своенравным, от его слов во многом зависит окончательное решение.

– У меня тоже не будет никаких возражений, – после некоторой паузы отвечал господин Легро, – вряд ли кто-нибудь отважится сказать, что это всего лишь копия. Разумеется, кроме нас, – хмыкнул старик. – Ведь мы же формируем общественное мнение!

– Я тоже не возражаю, – пожевав губами, откликнулся д’Аве. – Но у меня к вам имеется один вопрос.

– Это какой же? – невольно напрягся Жан-Пьер Бусьер.

– А что же будет, если вдруг отыщется настоящая «Мона Лиза»?

– Я думал над этим вопросом. В таком случае мы просто обязаны будем признать ту картину фальшивкой!

– Оригинально! – усмехнулся Франсуа Омблин. – Но хозяин картины будет доказывать противоположное.

– Это ничего не изменит. В настоящее время не существует более авторитетных экспертов по Леонардо да Винчи, чем мы. Последующее поколение экспертов также будут ориентироваться на наш вердикт. А предоставленная нам картина займет в Лувре свое место навсегда. Возражение имеются, господа?

– Мы полагаем, что решение разумное, – посмотрев на коллег, ответил Франсуа Омблин. – Но я бы хотел внести некоторое уточнение в формулировку, которая все-таки спасет нашу репутацию, если правда когда-нибудь будет раскрыта. Я предлагаю в нашем заключении написать: «Мона Лиза» находится «в полнейшей сохранности».

Господин Бусьер негромко рассмеялся:

– Вы дьявольский хитрец, в сохранности может находиться не только подлинник, я понимаю, но и копия.

– Разумеется. И когда мы объявим об этом во всеуслышание, то все подумают о том, что мы говорим о подлиннике.

– Если все согласны с таким решением, тогда я предлагаю, после того как уляжется вся эта шумиха вокруг «Моны Лизы», отдать картину на реставрацию: пусть реставраторы подправят сомнительные места.

– И сделают знаменитую дымку Леонардо да Винчи более плотной, – добавил Патрик Легро.

Посмотрев на часы, Жан-Пьер Бусьер сказал:

– На вынесение решения нам понадобилось сорок пять минут. – Едва улыбнувшись, добавил: – И только нам одним будет понятен истинный смысл ее таинственной улыбки. А теперь я приглашаю журналистов. – Распахнув широко дверь, он вышел к репортерам, расположившимся на мягких стульях, и громко произнес: – Прошу вас, господа, пройти в наш кабинет. Мы хотим сделать совместное заявление.

Небольшая комната наполнилась фотографами, державшими наготове фотокамеры, журналистами с открытыми блокнотами и карандашами, в ожидании уставившимися на экспертов. Лица искусствоведов серьезные, преисполненные значимостью собственной миссии, лишенные эмоциональной окраски. Несмотря на внешние и возрастные отличия, они весьма походили друг на друга.

– Итак, господа, – с торжествующим видом Жан-Пьер Бусьер посмотрел на собравшихся, – мне поручено от лица всех присутствующих здесь экспертов и моих друзей… – посмотрел он на коллег, стоявших полукругом у стола, на котором лежала «Мона Лиза», – в ответ лишь легкие улыбки и едва заметные кивки, – сделать заявление… – Вспыхнула магниевая лампа, осветив лицо господина Пьера Бусьера. – Картина «Мона Лиза» находится в полнейшей сохранности, и уже завтра она вернется на прежнее место. Поздравляю вас, господа! – широко заулыбался главный эксперт Лувра. – Сегодняшний день – величайшее событие для всей Франции. Если у вас есть какие-то вопросы, задавайте!

– Господин Бусьер, – вышла вперед Жаклин, – а вы не могли бы поставить картину на столе и встать плотнее, чтобы мы могли запечатлеть вас всех в одном кадре?

– Так сказать, для истории? – снисходительно поинтересовался Жан-Пьер Бусьер.

– Да, конечно.

– Для вас, любезная Жаклин, – продолжал источать обаяние господин Бусьер, – эту просьбу я выполню с радостью. – Натянув на холеные пальцы белые перчатки, он осторожно, держа картину за ореховую рамку, поставил на стол. – Двигайтесь поближе к «Моне Лизе», господа, полагаю, что ей будет приятно ваше общество.

Эксперты дружно придвинулись, соприкоснувшись плечами. Теперь «Мона Лиза» находилась в окружении мужчин. Верилось, что это общество ей приятно…

– Надеюсь, вас так устроит?

– Вполне, господин Бусьер, – отвечала Жаклин. Белым светом вспыхнула магниевая лампа, на мгновение ослепив присутствующих. – Завтра ваша фотография украсит первую страницу нашего журнала.

– Готовьтесь, господа, вы становитесь знаменитыми, – победно посмотрел Жан-Пьер Бусьер на коллег.

Глава 16

Надеюсь быть вам полезен

1512 ГОД. МИЛАН.

Леонардо подошел к портрету и всмотрелся в правильные женские черты. В груди заболело острее… Синьора Лиза умерла сразу же после написания портрета, и Франческо, убитый непереносимым горем, не пожелал портрет выкупать. Так что портрет остался у Леонардо да Винчи, с которым он более не расставался – в любое, даже самое незначительное путешествие неизменно брал его с собой. И Лиза, как и прежде, продолжала смотреть на него с загадочной улыбкой, как если бы сумела постигнуть то, чего не дано было постичь самому.

Взяв листок бумаги и серебряный карандаш, Леонардо присел на стул перед небольшим потемневшим от времени зеркалом, где в углу отчетливо была видна небольшая, величиной с мизинец, трещина. Разбитое зеркало следовало бы давно выбросить, приобрести другое, уж слишком скверная примета. Однако делать этого Леонардо не спешил. Зеркало оставалось единственным предметом, связывающим его с отчим домом. Сколько же раз он смотрелся в него? Тысячи раз, на протяжении многих десятилетий! Оно знало его совсем мальчишкой, впервые взявшего карандаш, когда он пытался нарисовать кошку, сидящую на полу. Помнило уже юношей, когда он отправился во Флоренцию учиться мастерству художника у маэстро Верроккьо. Наверняка где-то в глубинах своей памяти оно хранило его счастливый образ, когда он впервые повстречал красавицу Цецилию Галлерани. Зеркало видело его в минуты счастья и в трудные часы разочарований. Леонардо вздохнул. Сам он о многом уже не вспоминал, еще больше позабыл, и только зеркало продолжало хранить память о каждом мгновении его жизни. Вот только куда же подевался тот маленький мальчик, что так старательно перерисовывал на листке бумаги пойманных ящериц и стрекоз? Зеркало продолжало изучать его и сейчас, в старости, так почему же он должен менять его на склоне лет? Право, на это нет причин.

В этот раз Леонардо да Винчи решил нарисовать автопортрет. Возможно, лет через двадцать кому-нибудь интересно будет знать, как он выглядел.

С потемневшей зеркальной поверхности на него смотрел старик с длинными седыми волосами и густой широкой бородой. Взгляд внимательный, глубокий. Усмехнувшись, подумал: вполне подходящий образ для какого-нибудь ветхозаветного старца.

Помедлив, Леонардо нарисовал аккуратный овал.