Снежный Цветок и заветный веер - Лиса Си

Несмотря на все лишения последних месяцев, наши планы относительно наших дочерей давали нам надежду, и мы старались каждый день вспоминать что-нибудь хорошее из нашей жизни. Мы отметили пятый день рождения младшего сына Снежного Цветка. Он был забавным малышом, и нам интересно было наблюдать за ним и его отцом, когда они были вместе. Они вели себя, как два поросенка, — везде совали свой нос, разыскивали себе еду, толкали друг друга своими сильными телами, оба были перемазаны грязью и сажей и наслаждались обществом друг друга. Старший сын любил быть в обществе женщин. Благодаря моему интересу к нему, Снежный Цветок стала тоже уделять ему внимание. Он с готовностью улыбался ей в ответ. Глядя на выражение его лица, я будто видела лицо его матери в этом возрасте — милое, наивное, смышленое. Снежный Цветок смотрела на него, но не с материнской любовью, а словно бы ей нравилось, что она увидела в нем больше, чем надеялась увидеть.

Однажды, когда я обучала его одной песне, она сказала: «Ему не следует учить женские песни. Мы ведь учили стихи, когда были девочками».

«Благодаря твоей матери…»

«И я уверена, что ты выучила еще больше в доме твоего мужа».

«Да, правда».

Мы обе разволновались, перебирая названия песен, которые мы знали.

Снежный Цветок взяла сына за руку. «Давай научим его, чему можем, чтобы он был образованным человеком».

Я понимала, что эти слова не слишком нас обязывают, поскольку мы обе были невежественными, но мальчик был похож на сухой гриб, опущенный в кипящую воду. Он впитывал все, что мы давали ему. Вскоре он мог читать поэму времен династии Тан, которую мы со Снежным Цветком так любили в детстве, и целые отрывки из классической книги для мальчиков, которые я запомнила, когда помогала своему сыну учить уроки. Впервые я увидела выражение истинной гордости на лице Снежного Цветка. Остальные члены ее семьи не разделяли этой гордости, но теперь она не съеживалась и не уступала их требованиям прекратить наши занятия. Она вспомнила ту маленькую девочку, которая отдергивала занавески в паланкине, чтобы мы могли выглянуть наружу.

Эти дни — холодные, наполненные страхом и тяжелыми испытаниями, — были чудесными в том смысле, что Снежный Цветок была счастливой, такой, какой я не видела ее много лет. Беременная, недоедающая, она, казалось, светилась изнутри, будто ее зажгли от масляной лампы. Она радовалась компании трех названых сестер из Цзиньтяня и тому, что она больше не сидела взаперти со своей свекровью. Рядом с этими женщинами Снежный Цветок пела песни, которые я давным-давно не слышала. Здесь, на воле, вне стен темного и мрачного маленького дома, ее дух лошади вырвался на свободу.

А потом, одной морозной ночью, после того, как мы пробыли в горах уже десять недель, второй сын Снежного Цветка заснул, свернувшись калачиком у костра, и больше не проснулся. Я не знаю, что убило его — болезнь, голод, холод, — но утром мы увидели, что мороз сковал его тело, и его личико посинело. Холмы отозвались гулким эхом на плач и причитания Снежного Цветка, но мясник переживал смерть сына еще сильнее. Он держал мальчика на руках, слезы текли по его щекам, их влага оставляла следы на многонедельной грязи, въевшейся в его лицо. Он был неутешен. Он не выпускал мальчика из рук. Он не склонял своего слуха ни к жене, ни даже к матери. Он зарылся лицом в тело своего сына, стараясь не слышать их мольбы. Даже когда крестьяне из нашего кружка уселись вокруг него, заслонив его от наших взглядов и утешая тихим шепотом, он не уступил. Время от времени он поднимал лицо к небесам и кричал: «Как я мог потерять моего драгоценного сына?» Этот вопрос мясника с разбитым сердцем появился потом во многих историях и песнях нушу. Я смотрела на лица женщин, сидевших у нашего костра, и видела на них невысказанный вопрос: может ли мужчина — вот этот мясник — чувствовать то же отчаяние и горе, какое чувствуем мы, женщины, когда теряем ребенка?

Он сидел так два дня, пока мы пели похоронные песни. На третий день он поднялся, прижал сына к груди и бросился прочь от костра, в лес, куда они с сыном ходили столько раз. Он вернулся через два дня без тела мальчика. Когда Снежный Цветок спросила, где похоронен ее сын, мясник повернулся к ней и ударил ее с такой яростью, что она отлетела метра на два и с глухим стуком упала на утоптанный снег.

Он продолжал избивать ее так сильно, что у нее случился выкидыш, и на ледяных склонах нашей стоянки появились пятна от страшного потока черной крови. У нее был небольшой срок, поэтому мы не нашли плод, но мясник был убежден, что избавил мир еще от одной девочки. «Нет ничего более злого, чем женское сердце», — повторял он снова и снова, как будто никто из нас не слышал этой поговорки раньше. Мы только продолжали оказывать помощь Снежному Цветку — снимали с нее штаны, растапливали снег, чтобы постирать их, смывали кровь с ее бедер, выдирали набивку из ее одеяла, чтобы остановить отвратительный, вонючий поток крови, который продолжал струиться у нее между ногами, — и не поднимали глаз на мясника, не отвечали ему.

Оглядываясь назад, я поражаюсь тому, каким чудом Снежный Цветок пережила последние две недели в горах, снося постоянные побои. Ее тело ослабло от потери крови после выкидыша. Она была вся в синяках от ежедневных избиений, которые муж обрушивал на нее. Почему я не остановила его? Я была Госпожой Лу. До этого я заставляла его делать то, что мне было нужно. Почему я не могла сейчас? Потому что я была Госпожой Лу, я не могла этого сделать. Он был физически сильным человеком и не стеснялся показывать свою силу.

Я была женщиной, которая, несмотря на мое высокое положение, была одинокой. Я была бессильна. Он понимал это так же хорошо, как и я.

Во время самого глубокого несчастья моей лаотун я поняла, как мне не хватает моего мужа. Для меня вся жизнь с ним означала выполнение долга и исполнение предназначенных нам ролей. Я сожалела обо всех случаях, когда не была такой женой, какую он заслуживал. Я поклялась себе, что если спущусь с горы, то стану женщиной, которая на самом деле заслуживает звания Госпожи Лу, а не буду актером в пышном действе. Я жаждала этого, но прежде чем это произошло, я проявила большую жестокость и беспощадность, чем муж Снежного Цветка.

Женщины под нашим деревом продолжали заботиться о Снежном Цветке. Мы промывали ее раны кипяченой талой водой, чтобы избежать заражения, и перевязывали тряпками, жертвуя на них собственную одежду. Женщины хотели сварить ей суп из костного мозга животных, которых ловил мясник. Я напомнила им, что она вегетарианка, и тогда мы стали по очереди ходить в лес по двое и искать кору деревьев, травы и коренья. Мы готовили горький отвар и кормили ее с ложки. Мы пели ей песни в утешение.

Но ни наши слова, ни наше сочувствие не облегчали ей душу. Она совсем не спала. Она сидела и раскачивалась из стороны в сторону в отчаянии, на которое невозможно было смотреть. Ни у кого из нас не было чистой одежды, но мы старались выглядеть аккуратными. Снежному Цветку это было безразлично. Она перестала умывать лицо комочком снега и чистить зубы подолом рубашки. Ее волосы свисали неприбранными, напоминая мне о ночи, когда заболела моя свекровь. Моя лаотун становилась все больше и больше похожей на Третью Невестку в ту же самую ночь — такой же отсутствующий взгляд, словно она улетала, улетала, улетала от нас.

Каждый день в одно и то же время Снежный Цветок отрывалась от костра и уходила в снежные холмы. Она двигалась, словно во сне, потерянная, равнодушная ко всему. Каждый день я шла с ней, непрошеная, поддерживая ее за руку. Мы обе семенили по обледеневшим камням на наших лилейных ногах, брели крутой тропинкой к краю скалы, где она плакала и причитала вволю, и звук ее рыданий уносил сильный северный ветер.

Я всякий раз приходила в ужас, вспоминая наш жуткий побег на гору и страшные вскрики женщин, падающих в бездну. Снежный Цветок не разделяла моего страха. Она сгибалась над краем скалы и смотрела, как горный ветер уносит снежинки. Я вспоминала все те случаи, когда Снежный Цветок говорила о полете. Как легко ей было сделать один шаг и упасть со скалы. Но я никогда не оставляла ее одну и никогда не отпускала ее руки.

Я пыталась говорить с ней о вещах, которые могли бы привязать ее к жизни. Я могла сказать что-нибудь вроде: «Ты сама хочешь поговорить с Мадам Ван о наших дочерях, или лучше я поговорю?» Не дождавшись ответа, я попробовала еще раз. «Мы с тобой живем так близко друг от друга. Зачем нам ждать, пока наши дочери станут двумя половинками? Вы обе можете приехать ко мне и остаться подольше. Мы можем перебинтовать им ноги обеим сразу. Тогда они будут вспоминать об этих днях вместе». Или: «Посмотри на этот подснежник. Скоро придет весна, и мы уйдем отсюда». Целых десять дней я слышала от нее только односложные ответы.