Русуданиани - Без автора

Явился я в дом старого визиря, прекрасный, на диво возведенный. Стоял он на такой просторной площади и был так благоустроен, что я отдал ему предпочтение перед царским дворцом. Царило там такое веселье, что лучших развлечений не знавал я и в нашей стране. Визирь вышел мне навстречу, обнял меня и тотчас повел в дом: «Повидай свою мать и новую милость божью — твоего брата». Мы вошли. Жена визиря возлежала в таких палатах, что взором не окинешь. Языком не высказать, как роскошно было их убранство. Его и видно не было, хорошее оно или дурное, под слоем драгоценных камней, жемчугов, злата и серебра.

Жена визиря возлежала на ложе. Какой бы высокий человек ни был, дотянуться до ложа он бы не смог: в ширину и длину было оно десять саженей. Ложе было все золотое, усыпанное драгоценными камнями. Постель и покрывало были затканы самоцветами и жемчугами и так сверкали, что слепили глаза и казались освещенными изнутри.

Вокруг стоял такой аромат, что, если бы принесли сюда лишившегося чувств человека, он бы немедленно пришел в себя, хотя не думаю, чтобы в тех чертогах человек мог соскучиться или лишиться чувств. Звучали пение и музыка, приятнее которых для человеческого уха и сыскать трудно.

Я вошел, поздравил жену визиря, высыпал поднос золотых монет. Повернулся и тысячу монет отсчитал кормилице: покажи мне младенца! Поставили передо мной колыбель, но какую! Она была покрыта пологом, вышитым жемчужинами, так, что ее не было под ним видно. Когда сняли покрывало, открылась колыбель, изукрашенная эмалью, но каждый бы сказал, что она сделана из алого яхонта.

Открыли лицо младенца, и от красоты его тотчас поблек блеск камней. Ничего не замечал я вокруг, ибо никогда прежде не видел такого сына адамова. Ясное лицо его было подобно полной луне. И сам младенец мне понравился, и мне было приятно, что у визиря такой сын. Началось такое веселье, какого никогда не видывали в той стране. Прибыла туда и кормилица, передала поздравления от царя и царицы. Увидела она ликование и почет, каким окружена была жена визиря: каждое утро визирь велел вносить столько драгоценностей, сколько могли поднять два человека, осыпал он ими жену и младенца; затем всех своих гостей и приближенных, послушных его слову, он просил поздравлять [роженицу], и так с утра до вечера не кончались поздравления, а с вечера до рассвета гости пировали, наутро снова выносили сокровища и раздавали неимущим. И как то свойственно завистливому сердцу, неприятно стало кормилице, ничто не радовало ее, и не смогла она смотреть на них более трех дней. Как ни просил визирь, не мог уговорить ее. Тогда приготовил он для гостьи дары: все, что создано богом для человека, — доспехи ли, утварь ли столовая, одежда, парча, конь или оружие — все, что потребно человеку, всего преподнес он ей по девять, но ничем ее сердца не успокоил. Такой вид был у кормилицы и такое настроение, будто заподозрила она визиря в измене царю. С тем она и отбыла. Я оставался там еще пятнадцать дней, тешась все лучшими забавами. Младенец рос необычайно быстро: месячный походил на годовалого.

Когда кормилица предстала перед царем с мрачным ликом, он спросил, что случилось, и она доложила следующее: «Что сказать тебе более того, что царь у нас — визирь, а царица — его жена, вы же — ничто». Услышали царь с царицей такие речи, огорчились, но царице не хотелось огорчать царя, а царю — царицу. Царь произнес, нахмурив брови: «Моя вина, зачем послал я за вестями глупую женщину?» Царица рассмеялась и сказала: «Недурные это вести, клянусь тобой, сила и мощь твоего правления в том, что твои подданные живут в достатке. Так что же удивительного, если твой визирь благоденствует».

Увидев царицу смеющейся, царь тоже развеселился и сказал: «Я найду лучшего вестника!» Написал он письмо и отрядил ко мне скорохода с наказом: «Коли сидишь — встань, стоишь — тотчас выезжай, завтра к утру жду тебя здесь».

Получил я царское послание. Визирь не стал меня больше задерживать. «Я сам и мой дом к твоим услугам, но приказу царя не прекословь». Отправился я в тот же миг, и, прежде чем царь проснулся, я поспел к двору. Когда он выходил, я встретил его у двери, почтительно его приветствовал и доложил: «Да умножатся у вас такие подданные, как сын визиря. Да последуют за ним подобные ему, чтобы бессмертный, неувядаемый цветок вашего владычества давал достойные ростки. Одно мне кажется печальным, что такой младенец родился в стране, где он не получит достойного воспитания, и зря пропадет его доблесть».

Улыбнулся царь: «Почему ты подвергаешь сомнению нашу доблесть?» Я отвечал: «Как я могу что-то здесь порицать, когда сам пришел из чужой страны, чтобы чему-то немного научиться, но скажу еще раз, что в юношах следует воспитывать меткую десницу и быстрые ноги».

После этого поручил мне царь молодых юношей, и научились они от меня кое-чему, пригодному на пиршествах: говорить стихи, уместные на торжествах, складывать шаири, шутить и веселиться.

Тут обратился к Гурзи его отец с такими словами: «Сын мой, я больше твоего стран обошел, но такой страны не видел, какую ты описываешь. Неужто так невежественны там люди, что есть и пить умеют, а нравам молодецким не обучены и, как на пиру веселиться, не знают».

Гурзи ответил: Как же не знают? Все они знают прекрасно, но, как воссел на престол царь Нушреван, враги их ниоткуда не беспокоили, потому забросили они ратное дело и не имели нужды обучать ему юношей. Только царь, дабы не нарушать царских обычаев, ходил на охоту и играл в мяч, но настоящему охотнику и игроку в мяч смешно на это глядеть. Садились они на коней и вместо чоганов держали в руках серебряные или золотые плоские блюдца с длинными рукоятками, а у одного игрока, старшего из них, вместо мяча на блюдце лежало золотое яблоко. Он пускал коня вскачь, за ним гнались остальные, он подбрасывал яблоко вверх, и, кто его перехватывал, тот и считался победителем. По окончании состязаний царь награждал победителя и устраивал пиршество. На охоте там не преследуют и не оцепляют зверей, не употребляют оружия и не выпускают из лука стрел. Каждый берет по палке и надевает на нее острый наконечник. Как покажется зверь, срывают наконечник и мечут в него. Того, кто попадет в уязвимое место и убьет зверя, восхваляют и признают знаменитым охотником. Над этим я от души смеялся.

Повелел мне царь: «Кроме тебя, никому не дам сына визиря на воспитание, и посмотрим, чему ты его научишь». Отвечал я на это: «Если бы у тебя был сын, я бы и его воспитал, а быть дядькой сына визиря — наука немудреная». Молвил царь: «Знает бог, как я полюбил тебя, и, если у меня будет сын, не думаю, чтобы я предпочел его тебе, а любишь ли ты меня, того не ведаю». Я встал и поцеловал землю перед царем, поклонился ему и сказал: «Разве я достоин слышать от вас такие речи? Но царь должен быть милостив и человеколюбив, подобно самому господу. Поистине, кроме господа, никого не люблю я больше вас. Скажу даже, что вас я люблю больше, чем его». Поблагодарил меня царь и сказал: «Если ты любишь господа и меня, воспитай его по своему обычаю». Я ответил на это: «Сначала ты был ко мне не по заслугам милостив, а теперь сверх меры суров. Пока тот младенец будет обучен всем рыцарским нравам, неужто мне здесь оставаться? Если даже я останусь, то нельзя же привести во дворец не обученного отрока! И мне туда ехать нельзя, ибо и в родной стране мне не выдержать разлуки с вами, а жить в Желтом городе и день провести, вас не видя, мне и вовсе не под силу».

Засмеялся царь и молвил: «Об отъезде не помышляй, ибо я тоже не хочу с тобой расставаться. Либо ты того младенца при себе держи, либо отправляйся туда на одну-две недели, а после возвращайся сюда». На это я сказал: «Если ты не хочешь моего отъезда, впрямь посели меня здесь, чтобы я не считался чужаком, а стал бы здешним, ибо невозможно, чтобы пришелец из дальних краев оставался в чужой стране до тех пор, пока сын визиря не вырастет». Отвечал мне царь: «Земли и имущества дам я тебе столько, что сам скажешь: больше этого мне не надо. Если навсегда останешься у меня, разве только своего престола я тебе не предложу, а так — нет ничего, чего бы я не отдал!»

Что мне было делать? Встал я, благословил царя и откланялся. «Разве я велел тебе тотчас же отправляться?! — воскликнул царь. — Младенец пока твоих премудростей не уразумеет, мы лучше оценим твой разум. Не будешь ни в чем знать недостатка!» Так щедро одарил меня царь, что нельзя было сосчитать всего. Остался я при дворе, и ни о чем не говорил царь, кроме как о том отроке, все время расспрашивал о нем, заставлял меня рассказывать и радовался.

Так прошло шесть месяцев. Прибыл ко мне опять гонец от визиря. «Я не удостоился лицезреть царя, — сетовал визирь, — и ты меня не посетил». Оказывается, младенец подрос, и визирь хотел, чтобы я начал обучать его. Как получил я это известие, тотчас доложил царю. Приказал он: «Ступай, но возвращайся поскорее; приведи с собой и визиря, хватит ему столько времени дома отсиживаться».