i dfee46a8588517f8 - User

Всех благоглупостей князя просто не перечислить. По его мнению, не только Дума являлась преступным скопищем рево-

люционеров, но и во всех министерствах было «уже 90 процен­тов революционеров, поддерживаемых Думой и прессой, бороть­ся с которыми можно было только пулеметами»313. Не было границ и самодовольству князя. «Думские речи не производят на нас, стоящих у власти, ровно никакого впечатления»,— пи­сал он 3 декабря 1916 г. некоему А. В. Стороженко в Киев314. Чувства Шавельского легко понять, когда читаешь такие откро­вения.

Нам осталось кратко охарактеризовать последние три персо­нажа из пьесы под названием «Министерская чехарда», в ко­торой однообразие интриги компенсировалось многообразием действующих лиц.

История с Макаровым встревожила Распутина, и он твердо решил заполучить «собственную юстицию», т. е. сделать минист­ром юстиции своего прямого ставленника. Как свидетельствовал Мануйлов, Распутин в своем кругу «говорил, что нужно, чтобы министр юстиции был свой, что юстиция должна быть своя». Но у него не было под рукой готового кандидата, и тогда из­вестный нам Симанович заявил, что у него имеется «подходящий на такое амплуа человек». Этим человеком являлся сенатор М. А. Добровольский, который, по словам того же Симановича, «пойдет на что угодно, лишь бы быть у власти, так как его денежные дела очень запутаны».

Распутин поехал к Добровольскому знакомиться и составил о нем отрицательное впечатление: «Говорил, что у него глаза мошеннические... что это человек неважный». Но, помимо Сима­новича, на кандидатуре Добровольского настаивал другой близ­кий к «старцу» человек — банкир Д. Л. Рубинштейн, знаменитый «Митька», которому также позарез нужна была «своя юстиция», особенно после того, как его арестовала комиссия Батюшина. Распутину пришлось приложить немало усилий, чтобы добиться его, освобождения,— царица должна была несколько раз про­сить об этом царя 315,— но и куш был соответствующий — Рас­путин получил от «Митьки» более 100 тыс. руб. Такого рода аргументы действовали на Распутина неотразимо, и Доброволь­скому было устроено тайное свидание с императрицей.

Все шло по накатанной колее, но вдруг возникли осложне­ния: царица получила сведения, что Добровольский, будучи в се­нате, брал взятки. «И гроши брал, и много брал, сколько ни давали, все брал»,— сокрушался Распутин. Он был до крайности расстроен: «Подумайте, какого рода дело! Симанович-то привел в юстицию заурядного мошенника». Даже «старец» понимал, что такого человека нельзя назначать, а другого, запасного кандидата у него не было316. Тем не менее Добровольский был назначен, правда уже после смерти Распутина, 20 декабря 1916 г. (царице, как и ее «Другу», тоже нужна была «своя юстиция»).

В отличие от Добровольского М. А. Беляев являлся не слу­чайным, а давним и прочным кандидатом Распутина, но и он

стал военным министром только после смерти своего покрови­теля— с 3 января 1917 г. Это произошло только благодаря казусу с Шуваевым, не будь его, Беляев сразу бы занял место Поливанова. Последний был ненавидим не только царицей, но и ее супругом, и только крайняя необходимость заставила царскую чету смириться с мыслью о его назначении. Это означало, что, как только производство вооружения более или менее наладится, Поливанов будет отставлен. Сам Поливанов это очень хорошо понимал. За его спиной, писал он, не было поддержки импе­ратрицы и ее «Друга», «трудно поэтому было бы ожидать, чтобы должность военного министра могла быть мне предостав­лена на продолжительное время, и действительно я был осво­божден от нее в марте 1916 года, в ту пору, когда острота в недостаточности военного снабжения... была устранена»31'.

Обреченность Поливанова на министерском посту наглядно продемонстрирована в письмах царицы. «Ох, как' мне хочется, чтобы ты избавился от Поливанова, который мало разнится от Гучкова»,— писала она 9 января 1916 г. «Поливанову не надо давать никакого места — пусть он не беспокоит себя»,— читаем мы в письме от 28 января. «Поливанов ведет себя просто как изменник»,— негодует супруга в письме от 6 марта. «Он просто революционер под крылышком Гучкова»,— неистовствует Алек­сандра Федоровна спустя шесть дней 318. И т. д. и т. д.

Все это сопровождалось не менее горячими похвалами в честь кандидатов на место крамольного министра. Хорошо бы на место Поливанова, читаем в письме от 9 января, поставить «старого Иванова, если честный Беляев слишком слаб». 12 мар­та Александра Федоровна снова настойчиво требует: «Тебе прежде всего необходим искренно преданный человек, и Беляев подходит, если Иванов слишком упрям». Что касается Шувае- ва, то он «менее джентльмен, чем Беляев»319. В понятие «джентльмен» императрица вкладывала смысл прямо противо­положный общепринятому: в ее представлении «джентльменом» был человек, готовый из-за личной преданности принести в жерт­ву государственный интерес, пользу дела, пойти на беззаконие.

В августе кампания давления возобновилась: «Намерен ли ты назначить Беляева военным министром?» — не то спраши­вала, не то приказывала царица в письме от 13 августа. С мне­нием царя о том, что Беляев — «человек чрезвычайно слабый, всегда уступает во всем и очень медленно работает», она реши-

· 39П

тельно не соглашалась .

Что же представлял собой последний военный министр? Да­же Шуваев был о нем весьма невысокого мнения. Беляев, пока­зывал он, человек большой работоспособности, «но он самое большее столоначальник, это удивительно узкий человек»321. Такого же примерно мнения о Беляеве был и Поливанов, в прош­лом его учитель по Академии генерального штаба 322.

На следователя Чрезвычайной следственной комиссии

С. А. Коренева, занимавшегося делом Беляева, последний произ-

вел самое удручающее впечатление: «...щуплый ... с пугливой походкой, весь съежившийся, растерянный... Вскакивает при каждом вопросе. Хватает за руку и шепчет: „Благодарю Вас, ведь мне бы только в отставку бы поскорее уволиться, да пенсию получить и довольно, только бы пенсию". Таков был этот вче­рашний военный министр». «Форма и форма — вот главное. Со­держание же, во-вторых»,— писал Коренев, характеризуя стиль работы Беляева. Его жизненный катехизис — не касаться жи­вого дела, «чернильная запятая». Но когда дело касалось услуг, «форма» забывалась. «Чтобы угодить царице», Беляев «по ее указанию» в нарушение закона перевел сына Распутина из Си­бири в санитары в Петергоф. По ее же желанию распорядился не обыскивать на границе приезжающих в Россию австрийских сестер милосердия. По соглашению с Протопоповым приказал неподчиненной ему военной цензуре не пропускать в печать отчета о заседании кабинета министров по вопросу о Польше и т. п. 323

Последний председатель Совета министров князь Н. Д. Го­лицын занял свой пост, как показывал Протопопов, «по выбору б[ывшей] царицы» 324. Это верно только в том смысле, что на сей раз ей пришлось решать вопрос о премьере самостоятельно, без помощи «Друга». Но это не значит, что за Голицыным никто не стоял. Он сам признавал, что его назначение «состо­ялось по ходатайству лиц, которые не пользовались ни уваже­нием, ни доверием»*5. Голицын имел в виду ту группу самых крайних правых членов Государственного совета, к которой он сам принадлежал. По-видимому, он причислял к ним и Прото­попова. Воейков прямо утверждал, что Голицын был «рекомен­дован Протопоповым»32”.

Назначение Голицына означало дальнейшее усиление пра­вого курса. «Назначение Голицына и мое утверждение (ми­нистром.— А. А.),— указывал Протопопов,— являются характер­ными признаками времени. Руководство политикой фактически перешло в еще более правый круг. Б [ывший] царь это понимал и сделал этот шаг сознательно» 327. Эту оценку подтверждает и другой свидетель. «Что же касается последних назначений министров,— записал Андрей Владимирович в своем дневнике 29 декабря 1916 г.,— то Ники сказал Саблину, что он пойдет против общественного мнения во что бы то ни стало и докажет этим твердую власть. Таким образом, он нарочно выбирает лиц, которых общественное мнение не любит и ненавидит»32в.

Вместе с тем выбор Голицына свидетельствовал о полном тупике, в который завела царизм «министерская чехарда», осно­ванная на принципе «джентльменства» в истолковании Алек­сандры Федоровны. Даже сам Голицын, которого тот же Коре­нев характеризовал как «старого рамолика», «прихрамываю­щего, волочащего ноги подагрика, ничего не помнившего и ни­чего не знавшего» 329, знал и понимал, что он совершенно не подходит на предложенную роль. «Я поник головой, так был

ошеломлен»,— вспоминал он, когда царь сказал, что хочет сде­лать его председателем Совета министров, показывал Голицын. «Совершенно искренно и убежденно говорил я, что уже устарел (Голицыну было 66 лет.— А. А.)... признаю совершенно неспо­собным». Голицын был уверен, что после такой автохарактери­стики царь откажется от своего решения, но спустя два дня получил указ о своем назначении j30. Как свидетельствует Род-, зянко, на его вопрос Голицыну, зачем он согласился занять пост, абсолютно ему противопоказанный, последний ответил: «Я совершенно согласен с Вами. Если бы Вы слышали, что я наговорил сам о себе императору; я утверждаю, что если бы обо мне сказал все это кто-либо другой, то я вынужден был бы вызвать его на дуэль»331. Голицын был премьером ровно два месяца — с 27 декабря 1916 по 27 февраля 1917 г. Революция избавила старика от тяжкого бремени.