i dfee46a8588517f8 - User

В так называемой «предсмертной записке А. Д. Протопопова», опубликованной Петром Рыссом, экс-министр пытался изобразить дело таким образом, что у него была продуманная и цельная программа деятельности. Помимо продовольственного и еврейско­го вопросов, он еще.называет законопроект о выборном духо­венстве, разработанный в синоде по его инициативе в результате соглашения с Раевым и при поддержке Питирима. Согласно проекту, священники выбирались приходами, содержание они должны были получать от казны, плата за требы запрещалась 350.

. Самым интересным с точки зрения характеристики государст­венных потенций Протопопова, а заодно и царской четы был его проект, изложенный в памятной записке на имя царя и направ­ленный, по его словам, на то, чтобы «в известной мере развить существовавшую русскую конституцию». Надо полагать, этот про­ект представлялся Протопопову остроумным ходом, выбивающим из рук «Прогрессивного блока» его главное оружие — Ми­нистерство общественного доверия.

Проект состоял из трех основных пунктов: 1) Думе и Государ­ственному совету предоставлялось право вносить запросы и голо­совать не только по вопросу незакономерности действий тех или иных министров и главноуправляющих, но и по вопросу о нецеле­сообразности их действий; 2) в случае, если закрытым голосова­нием в две трети кворума Думы действия министра будут осуж­дены, следует вторичное голосование, предлагающее дать этому министру объяснение перед «особым Верховным судилищем», со­стоящим из сенаторов и членов Государственного совета и Думы, а также почетных опекунов, членов Военного совета или других лиц, назначенных по высочайшему повелению; 3) постановление «судилища» идет «на высочайшее благовоззрение».

Даже царь оценил всю прелесть этого «конституционного» перла, вышедшего из-под пера вчерашнего октябриста. Царю «понравилась моя мысль», писал Протопопов, потому что поста­новление «судилища» «еще не предрешало его (царя.— А. А.) резолюции».. Согласно проекту, выбор у царя был достаточно широк: он мог направить дело к доследованию, оправдать обви­ненного министра, ограничиться замечанием, или выговором и, наконец, удалить. По мнению самого Протопопова, его проект был хорош тем, что «ставил право запросов законодательных учреж­дений весьма на реальную почву, не умаляя юридически права верховной власти». Царица, в свою очередь, «находила, что этот шаг возможный, хотя и серьезный». Царь поручил разработать проект двум сановникам-юристам, сказав, что «дело это с'пешное». Однако из-за «технических трудностей» (?) они это задание не выполнили 351.

В конечном итоге вся «позитивная» политика по отношению к стране и Думе свелась к приемам мелкой хитрости, ничего не значащих жестов и другим подобным ухищрениям. Прекрасное представление о характере такой политики дает один полицейский документ, составленный в недрах департамента полиции в конце

1915 г., с характерным заголовком: «Что делать?». Документ не подписан, но на нем явно лежит отпечаток личности тогдашнего главы ведомства Хвостова.

Ссылаясь на «крайне напряженное настроение всех кругов общества», автор записки проводит мысль о необходимости симу­лировать хорошее отношение, готовность пойти на реформы, на де­ле не давая никаких реформ. Успокоение масс и Думы, уверял авэ тор записки, «может быть достигнуто ценой очень незначительных уступок, осуществлением мер, которые явились бы, так сказать, лишь намеком на реформы... Цель этих уступок в мелочах именно громкое демонстрирование благожелательности правительства, и, чем громче, чем широковещательнее будет это демонстрирование* тем надежнее и вернее результаты». Далее шли конкретные со­веты по различным аспектам политики. Так, например, рекомен­довалось незамедлительно созвать Думу, поскольку дальнейшая отсрочка «таит в себе большую опасность», но одновременно ввести цензуру думских речей президиумом Думы, «строгое наблю­дение за газетами», дающими отчет о заседаниях Думы, и т. д. Об амнистии «менее всего может быть речи в данный момент», так как она укрепила бы положение и силы левых партий, но если бы была освобождена, например, «бабушка русской рево­люции» Брешко-Брешковская, это произвело бы «прекрасное впе­чатление». Аналогичные рекомендации давались по польскому и украинскому вопросам, в отношении земских и городских союзов и т. д. 352.

начиналась именно с указания на то, что мысль об «областном» начале возникла в Ярославле еще в 1899 г. и разработана в своих «главнейших частностях» уже в 1900 г. 354.

На этой записке царь наложил следующую резолюцию: «Разра­ботать теперь же законопроект об областном управлении и внести на рассмотрение законодательных собраний ко времени осеннего созыва их» 355.

Когда А. А. Хвостов получил эту резолюцию, он, естественно, стал искать законопроект и материалы к нему, но не обнаружил их ни в Совете министров, ни в собственном Министерстве внутренних дел, ни даже в Ярославле. Наконец он «узнал от автора доклада (т. е. памятной записки на имя царя.— А. А.) Гурлянда, что никаких материалов и законопроектов не нужно, так как цель его была занять внимание Государственной думы и ин­тересными (?!) разговорами отвлечь от других, более важных предметов». Вопрос не был внесен в Думу только потому, что Хвостов заявил, что он на «эту игру... не согласен», и добился у царя разрешения не исполнять его резолюции. Однако свое согла­сие царь обусловил требованием «все же заняться этим делом» 356.

В конечном итоге все эти жалкие уловки оборачивались са­мообманом и прямым, сознательным обманом верховной власти, целью которого было уверить царскую чету, что хотя в стране положение сложное, но оно никакой серьезной опасности для ре­жима не представляет. Примером подобного самообмана являет­ся приведенная история с проектом областной реформы, ибо совершенно очевидно, что Дума не поддалась бы на такой примитивный трюк, будь соответствующий законопроект вне­сен. Тот же Штюрмер уверял Наумова: у него такие хорошие отношения с Думой, что он не может назвать их «иначе как симфонией», что привело собеседника, знавшего истинное отно­шение Думы к Штюрмеру, в совершеннейшую ярость 357. Что же касается введения в заблуждение царскую чету, то здесь пальма первенства принадлежала Протопопову.

Так, например, незадолго до революции Протопопов предста­вил на имя царицы доклад, который состоял в основном из вы­держек и заявлений черносотенных организаций об обреченности революции (народ не допустит и расправится с революционерами). На вопрос в следственной комиссии, верил ли в это сам Протопо­пов, тот ответил отрицательно. На вопрос, зачем же тогда он послал такой доклад, ответ был дан следующий: «Хотел успокоить царицу и царя» 358. Если к этому прибавить, что сам Протопопов инструктировал черносотенных главарей по части присылки по­добных телеграмм и писем, картина будет полной.

Не менее характерен другой пример, связанный с арестом ра­бочей группы при Центральном военно-промышленном комитете. Протопопов лично выпросил санкцию царя на этот арест, сказав ему, что он расценивает эту группу как «центральный» и, разу­меется, революционный орган рабочих всей России, как «повторе-

ние организации Хрусталева-Носаря в 1905 году» (т. е. как Пет­роградский совет 1905 г.). За арест секции Протопопову в Царском Селе был «поставлен плюс»3'"'-’. Но Белецкий как профессионал был уязвлен до глубины своей полицейской души таким диле­тантством, выдаваемым за политическую дальновидность. «Я не­вольно покраснел и за Протопопова, и за департамент полиции», когда прочел официальное сообщение об аресте, где «простая ликвидация» выдавалась как борьба с вновь народившемся Сове­том рабочих депутатов. Арест свидетельствовал, по его мнению, о полном бессилии Протопопова перед действительными противни­ками существующего строя 360.

К сказанному следует добавить, что министры обманывали не только царя, но и друг друга и своих единомышленников, руководствуясь соображениями местничества и соперничества. Тот же Протопопов, по его собственному признанию, утаил однажды важные сведения не только от царя, но и от военного министра и председателя Совета министров, которым был обязан эти сведения сообщить. Царю он их не сообщил, потому что «не хотел передавать ему неприятное», военному министру — потому, что «не любил Шуваева», а Голицыну «не давал всех сведений», потому что «хотел быть более осведомленным, нежели он, при докладах царю»361.

Штюрмер в бытность свою премьером также из карьерных соображений не передавал царю записки Римского-Корсакова, активного участника его салона и полного единомышленника, в которой крайние правые требовали дальнейшего ужесточения реакционного курса. Ее позже, незадолго до отставки Штюрмера, передал царю Голицын 362.