Страсть и скандал - Элизабет Эссекс

Негодяи. Мерзавцы. Бессовестные паразиты. Томас бормотал ругательства себе в бороду.

Он повернулся, чтобы войти в здание тем же путем, каким вышел, но крыша веранды обрушилась перед ним, осыпавшись ливнем деревянных обломков и искр. Томас закрыл лицо рукой и обежал дом сзади в поисках другого входа, другой двери, чтобы войти и найти Катриону. Где-то должна же быть дверь!

Он пробежал мимо сада как раз вовремя, чтобы заметить темный силуэт мужчины, который выскочил из здания в облаке дыма и кувырком полетел на газон.

— Кэт! — Он бежал к человеку, уже понимая, что это не она.

Действительно. Это был лейтенант Беркстед. Без мундира, рукав рубахи запачкан сажей и кровью. Много крови; в него явно стреляли.

На пожаре?

Томас рывком поднял его на ноги, схватив за остатки того, что некогда было рубахой.

— Кто еще там, внутри? Вы видели мисс Роуэн? Или Алису? Она побежала туда за девочкой. — Если Беркстед сумел выбраться наружу, возможно, Катриона сумеет тоже.

Беркстед рванулся прочь, как будто это Томас в него стрелял.

— Убери руки. Не знаю, о чем ты говоришь.

Томас отпустил Беркстеда, но не отставал, требуя ответа.

— Я говорю о мисс Роуэн и Алисе.

— Нет, — ответил Беркстед, но что-то промелькнуло в его глазах — искра понимания или злорадства. Мерзавец лгал! Томас был в этом уверен. Все в нем было фальшиво. То, как выставил он вперед здоровую руку, будто защищаясь от Томаса. А вторая рука была прострелена пулей.

Эту дыру могла проделать в нем Кэт. Когда она покидала лагерь, у нее был при себе чертов пистолет.

— Где она? — Слова вырвались из груди Томаса, как глухой звериный рык, исполненный ярости и угрозы.

— Клянусь, я не знаю. — Беркстед попятился, намереваясь скрыться в темноте сада; его сапоги скользили в траве, пиная какие-то обломки. — Иисусе! Если бы я…

Томас пошел за ним. Он терял терпение. Времени не было — ни для логических построений, ни для здравого смысла. Ничего, кроме жестокой, карающей физической силы. Он даже не стал брать в руки оружие.

Одного сокрушительного удара хватило, чтобы Беркстед покатился по земле. Он сдержал-таки обещание разукрасить лейтенанту лицо! Из разбитого носа хлынула алая кровь, но Беркстед попытался подняться на ноги, готовый сражаться как дикий разъяренный зверь ради возможности сбежать. Томас сосредоточился на том, чтобы отыскать слабое место противника, — лейтенант уже потерял много крови, которая сочилась из раны на руке и пропитывала рукав, к тому же надышался дыма. Несмотря на отчаянную решимость, ему долго не продержаться.

И Томас давно научился грязным приемам. К чему терять время на правила чести, если имеешь дело с таким шакалом, как Беркстед? Приподняв лейтенанта за волосы, он легко провел удушающий прием.

— Что ты с ней сделал?

Ногти Беркстеда впились в руку Томаса, обхватившую его шею. Томас не чувствовал ничего. Ничего! Он резко завернул за спину раненую руку Беркстеда.

— Где? — рявкнул он прямо в ухо противнику. — Где?

В ответ Беркстед взвыл от боли, но отчаяние и страх не заглушили в Томасе все человеческое. У него не осталось ни жалости, ни терпения. Дикая, неукротимая злоба змеей прокралась ему в душу. И он локтем со всей силы нанес удар прямо по ране на предплечье Беркстеда.

Негодяй даже не смог закричать в полный голос, прежде чем осесть на землю без сознания.

Глупо было столь легко давать выход низменным инстинктам. Но времени сожалеть об этом не было, поэтому Томас оставил Беркстеда на траве и снова побежал к зданию резиденции, всматриваясь в окна наверху в надежде уловить какое-нибудь движение, любой признак жизни — чтобы понять, где искать ее, — прежде чем броситься внутрь.

В узком коридоре было нечем дышать из-за дыма. Но он низко пригнулся и бросился вперед, пытаясь сообразить, откуда шел Беркстед. Наверх, сказал Артур Саммерс. Поэтому Томас огляделся в поисках лестницы или другого способа подняться на второй этаж.

Глупо, глупо было позволить страху ослепить себя настолько, чтобы избить Беркстеда до бесчувствия. Самым идиотским образом загнать себя в тупик буйной, неукротимой ревности, поразившей его мужское самосознание. Погубить верную надежду найти ее.

Следовало тащить истекающего кровью негодяя с собой, заставить показывать дорогу там, где с потолка стекали густые спирали дыма, проникая в легкие, туманя зрение и выжигая глаза.

Томас развернул тюрбан, чтобы прикрыть рот, и тут, в задней части дома, наткнулся на подножие лестницы, предназначенной для слуг. Но верхний этаж, похоже, был полностью во власти огня. Куда ни кинь взгляд — повсюду жар, дым и оранжево-красное пламя, и он вынужден был отступить, ступенька за ступенькой, пока не запнулся и не полетел кувырком. И вот он снова стоял на улице перед домом, исторгнутый яростно бушующим огнем.

Беркстед исчез — уполз в какую-нибудь смрадную щель, из которой выполз, — так что не у кого было спрашивать, не на ком сорвать безмерную злобу.

Затем верхний край наружных стен здания начал оседать, поскольку внутренние несущие конструкции полностью сгорели. Не веря своим глазам, ошеломленный Томас стоял и смотрел — оцепенев от собственной неспособности сделать что-нибудь, — как с жалобным воем стены медленно падают внутрь дома.

На миг воцарилась странная неподвижная тишина, а следом за ней на Томаса обрушилась волна жара, и он попятился, хотя ноги его пытались идти вперед, потому что разум отказывался принимать очевидное. Он должен был войти в дом, чтобы вынести оттуда Катриону. Но там не осталось ничего, кроме огня и пылающих угольев. Не осталось дома, в который можно было бы войти.

Резиденция погибла. И Катриона тоже.

Нет. Он противился боли, разрывающей грудь. Не может быть, чтобы она погибла. Он бы знал. Он бы наверняка почувствовал, если бы она действительно погибла в огне. Понял бы, что утратил часть своей души, и утратил безвозвратно.

А у него все еще была надежда — мимолетная, но не желающая сдаваться, глупая уверенность в том, что она жива. Должна была остаться в живых. Она слишком решительная, полная жизни. Слишком молодая. Он не мог допустить, чтобы судьба обошлась с нею так жестоко.

Поэтому он, кому всю сознательную жизнь приходилось бросать вызов судьбе, не ушел прочь, а направился вдоль горящего остова здания, занимаясь тем, что умел лучше всего, — расспрашивал каждого слугу, что попадался на глаза, по крайней мере на двенадцати языках. Что он видел? Где находился? С кем говорил?

Сгорели, говорили многие. Предположительно, вся семья погибла в огне.

— Нет, — твердил он упрямо. — Артур, Шарлотта и Джордж выбрались наружу. Они были на лужайке. Я сам видел их. Разговаривал с мальчиком, с Артуром, и он сказал, что мисс Роуэн пошла в дом за Алисой. Сказала, что приведет ее. Кто-то наверняка видел их.