Избранные письма. 1854–1891 - Константин Николаевич Леонтьев

Слушайте теперь вкратце эту печальную историю. Когда я заболел ужасною нервною болью в пояснице и правой ноге в Любани (или, лучше сказать, в Петербурге, благодаря тому что комната у меня была холодна и сыра), когда Вы уехали внезапно и когда я, с одной стороны, узнал, что Дондуков-Корсаков1 не хочет брать чиновников нашего министерства, а с другой, понял, что от таких истуканов и скромных людей, как Гирс, Мельников и т. п. ничего, кроме Салоник (!), не получишь, утратил немножко веру и в искренность Ону, после того как он задумал писать мне, вместо того чтобы написать обо мне в департамент, например, пользуясь безотлагательно минутой своей силы, – я решился еще повременить и не настаивать ни на чем, ибо, Вы согласитесь, всякое место мне брать было бы своего рода ошибкой и глупостью.

Поправившись (хотя и не совсем), я поехал через Москву в Кудиново, рассчитывая при первых 500 рублей ехать к Вам гостить насколько придется, а там уже попробовать понравиться Лобанову2 (хотя… он… и т. п.).

Был у Каткова, чтобы условиться о работах моих и чтобы взять у него вперед рублей 300. Но когда я сказал ему, что думаю под конец лета ехать гостить к Вам, он предложил мне ехать на его счет. Дал мне на дорогу 500 рублей, согласился дать еще 500 через год на обратный путь, если я не захочу там остаться, 500 рублей вперед на «Одиссея» и 200 рублей в месяц (по 5 к<опеек> за строку, то есть больше 200, если я напишу много корреспонденции, а если меньше, то все-таки 200). Я согласился, взял очень лестное письмо от него к Тотлебену3 и, несмотря на слабость и боль в ноге, поехал. В Кудинове пробыл всего два дня, уложился и собрался так скоро, что даже слуги удивились, и пустился в путь. Взял и Машу с собой и хотел ехать прямо даже в Одессу, чтобы не опоздать. Машу я намеревался устроить где-нибудь в семье греческой подешевле и приучить ее писать фон корреспонденций, чтобы тем оставлять больше времени для других работ, более серьезных, более моих, так сказать. При этих условиях, если б Маша скоро выучилась, то можно бы приобретать одними корреспонденциями рублей 350–400 в месяц (Катков желал каждый день). В случае конгресса он соглашался, чтобы я ехал на Румынию и Болгарию и писал бы с пути и оттуда. Чем же плохо? Но… человек предполагает, а Бог располагает…

Дорогой, от мелкой тряски рельсов и плохо проведенных ночей, мне становилось все хуже и хуже, а в Киеве стало так трудно, боль ноги так усилилась, что я побоялся запутаться еще более, если б оказался там негодным в скорости к делу, которое требует здоровья и подвижности. Лучше задолжать 500 (взятые на дорогу), чем больше! И вот я вернулся в Кудиново и теперь немного отдохнул и начинаю недалеко ходить. <…>

Впервые опубликовано в журнале: «Русское обозрение». 1895, ноябрь. С. 351–353.

1 Александр Михайлович Дондуков-Корсаков, князь (1820–1893) – генерал-адъютант и генерал-от-кавалерии. Во время Русско-турецкой войны 1877–1878 гг. командовал армейским корпусом. С апреля 1878 г. – российский комиссар в Болгарии, а в следующем году – командующий оккупационными войсками.

2 Алексей Борисович Лобанов-Ростовский, князь (1824–1896) – дипломат и государственный деятель. Занимал посольские посты в Константинополе, Лондоне и Вене. В 1878 г. товарищ министра иностранных дел, с 1895 г. – министр.

3 Эдуард Иванович Тотлебен (1818–1884) – военный инженер, один из руководителей Севастопольской обороны. Во время Русско-турецкой войны 1877–1878 гг. командовал осадными работами под Плевной. В феврале 1878 г. был назначен главнокомандующим.

96. К. А. Губастову

2 июля 1878 г., Кудиново

На днях получил Ваше письмо. Безгневно, но с ясным сознанием своей правоты возвращаю Ваше унылое и раздражительное письмо Ваше как недостойное быть хранимым вместе с другими дружескими, неглупыми и остроумными письмами Вашими. Никто рукой не махнет, если Богу не угодно, и никто ничего не придумает для меня, если Богу не угодно. И Вы придумаете, даже и с удовольствием придумаете! И Катков опять денег даст, и нога не заболит, не только все члены (comme s'est jolie?!)[31], и Вы опять будете писать мне хорошие, а не гадкие такие и неделикатные письма, и Лобанов поймет, что есть некоторая тонкая разница между мной и Троянским1, и даже мой добрый Ону будет менее билатерален2, чем он был в ту минуту, когда писал не Мельникову обо мне, а мне о Мельникове, так что тот вообразил, что Ону решительно против меня! Все это будет, если угодно будет Богу, и ничего не будет, если Богу не угодно. Не угодно Богу, так и Ваша знаменитая практичность, Ваше служебное счастье, Ваша расчетливость и художественно-округленная, искусно уравновешенная с кротким эгоизмом доброта не утешат Вас, не приведут ни к чему. Да и теперь… Разве Вы довольны? Разве Вы не тоскуете постоянно оттого именно, что в жизни Вашей так мало идеальных интересов! Вы от этого тоскуете, Вы от этого тяготитесь и таким великолепным положением, как положение генерального консула в Царьграде, Вы тоскуете и скучаете без идеального и сами все идеальное, что встречается Вам, пропускаете сквозь пальцы от желания покоя. А покой этот наводит на Вас скуку и делает Вас пессимистом (не по-христиански, а просто по-петербургски).

Встретилась Вам Ольга Сергеевна3 – Вы поостерегались влюбиться в нее, хоть она, конечно, Вам очень нравилась. Встретили Вы меня – и пугаетесь той сложности, с которою кипит перед Вами моя то слишком мрачная, то слишком сладкая и вечно бурная в сердце жизнь.

Вы бы могли больше для меня делать… не для меня собственно, – не для доброго малого, любящего Вас искренно, но для рыцаря, который в случае более выгодного оборота дел и всей жизни прежней, конечно, сумел бы Вам доказать, как он умеет служить друзьям (вы это чувствуете, признайтесь?), нет… черт с ним, с добрым малым и с великодушным человеком, который Вам нравится, – а для гонимого мученика – идеи…

Что сделать?.. Я не знаю. Я не в претензии, я умею быть за все благодарен, но я говорю, что Вы-то в своей жизни упускаете все идеальное из рук. И так как Вы умом светлы и очень светлы, а сердцем вовсе не сухи, то Вам и скучнее, чем мне, у которого редко