Повесть о полках Богунском и Таращанском - Дмитрий Петровский

— То есть как — я тут при чем? А я при том, что ведаю здесь всем этим делом по поручению украинского правительства, — заявил Рыжий.

Денис поглядел в глаза Рыжему, насмешливо улыбаясь, и заметил в них огоньки заискрившейся неукротимой ненависти. Неизвестно, чем бы закончилась эта сцена, если бы не вошел Щорс.

— Ну, давай… что ты там написал? — Щорс уселся за стол и, прочитав набросок, сделанный Денисом, сказал — Правильно, но надо прямее, резче и с чувством юмора.

Он написал по-своему и промел обращение к Петлюре вслух:

«ОТВЕТ ПАНУ ГЕТМАНУ ПЕТЛЮРЕ

Мы, богунцы, таращанцы и другие украинцы — казаки, красноармейцы, — получили твое похабное воззвание.

Как встарь запорожцы султану, так мы тебе отвечаем.

Был у нас гетман Скоропадский, сидел на иноземных штыках, сгинул, проклятый.

Новый пан гетман объявился — Петлюра.

Продал галицийских бедных селян польским панам, заключил с панами-помещиками мир.

Продал Украину французским, английским, греческим, румынским щукам, вошел в союз с ними против нас, трудовых бедняков Украины. Продал родину-мать. Продал бедный народ.

Скажи, Иуда, за сколько грошей продал ты Украину?

Сколько платишь своим наймитам за то, чтобы песьим языком мутили селянство, поднимали его против власти трудовой бедноты?

Скажи, Иуда, скажи, предатель, — только знай: не пановать панам больше на Украине!

Мы, сыны ее, бедные труженики, головы сложим, а ее обороним, чтобы расцвела на ее вольной земле пшеница на свободе и сжата была свободным селянством на свою пользу, а не жадным грабителям-кровососам, кулакам-помещикам.

Да, мы братья российским рабочим и крестьянству, как братья всем, кто борется за освобождение трудящихся.

Твои же братья — польские шляхтичи, украинские живоглоты кулаки, царские генералы, французские буржуи.

И сам ты брехлив и блудлив, как польские шляхтичи, — мол, всех перебьем.

Не говори «гоп», пока не перескочишь! Лужа для тебя готова, новый пан гетман буржуйский французской да панской милостью.

Не доносить тебе штанов до этого лета!

Уже мы тебе бока намяли под Коростенем, Бердичевом, Проскуровом. Уже союзники твои оставили Одессу.

Свободная Венгрия протягивает к нам братские руки. Руки ограбленных панами крестьян Польши, Галиции тянутся к горлу твоему, Иуда.

Скоро ли ты, Иуда, повесишься? Удавись, собака!

Именем крестьян, казаков, украинцев — командующие красными казаками: Щорс

и Боженко».

Денис невольно захохотал.

— Ты чего смеешься? — спросил Щорс.

— Над Петлюрой же смеюсь, — сказал ему Денис. — Это здорово!

— Ну, как, по-вашему, это звучит? — обратился он к Рыжему.

— Я полагаю, что все это фамильярно и весьма несерьезно, — сказал Рыжий.

— По отношению к кому фамильярно, я что-то не совсем понял? — перебил его Щорс.

— Вообще фамильярный, несерьезный тон. Я не понимаю, как вы, начдив, решаетесь под этим подписываться?

— Но ведь подписывался же под грамотой турецкому султану гетман Запорожского войска Сирко, — улыбнулся Щорс, надеясь, что до Рыжего «дойдет».

— Нет, он не подписывался; и вообще такого письма не существовало. Это последующий литературный миф.

— Ах, вот как, миф? Да ведь и Петлюра же миф — правда, поганый, — так что это как раз ему по масти.

— Ну, тогда это плагиат. Вы вольны поступать как вам угодно и подписываться под чем угодно, но я бы счел это неуместным и со своей стороны… отказываюсь.

— А это уместно? — протянул Щорс письмо Петлюры.

— А здесь нет подписи Петлюры, и я уверен, что письмо написал какой-нибудь Зеленый, а не Симон Петлюра.

«Симон Петлюра! — подумал Денис. — Как пышно».

— А как его отчество? — спросил он вызывающе.

— Я не знаю или позабыл его отчество. Он известен как Симон Петлюра.

— Серьезный вопрос! — ядовито заметил Денис.

Рыжий не удостоил его ответа. Он мягкими шагами подобравшего когти кота прошелся по кабинету, трогая поочередно разные вещи в комнате и как бы обдумывая выход из создавшегося неловкого положения.

Щорс поднялся со стула, на который он внезапно присел, несколько озадаченный неожиданными высказываниями Рыжего.

— Так, значит, и не договорились с Кочубеем? — спросил он его. — Ну, не беда, завтра поговорим. Мне сейчас, извините меня, некогда. Да и Кочубей, видно, устал с дороги. Я думаю, ваша роль должна будет заключаться в организационной работе по связи с Галичиной. У меня такое впечатление, что у вас больше склонности к работе оперативной. Литература, по-видимому, не ваша специальность.

— Совершенно верно, — поспешил согласиться Рыжий, понявший, очевидно, что этим заявлением Щорс безоговорочно отстраняет его от дальнейшего вмешательства в дело агитации и пропаганды.

ТРОФЕИ

— Как быть, батько, с трофеями? — вошел в штабной вагон комендант Казанок. — Всю станцию эшелонами запрудили. Куда сгружать будем или… как ваше приказание?

— Разберись, Казанок, сам с Филей, а мне потом доложь. Вишь, мудреное дело! По-хозяйски: что полегче да поутюжней — оставить, а остальное прочее, где что в неполадке, у Киев отправить. Да эшелоны чтоб гнали потом обратно что буде силы коменданты. Ну, чтобы н пробку не сочинять, бо уже известно тебе, как я тую пробку выбил у Бердичеве: расстрелял ту сволоту, что нам тут пути загораживала. Для того я вас, коменданты, и уполномочил. А вы ко мне для чего являетесь?

— Ну как же без бумаги, отец? — замялся Казанок. — Как бы сказать — стоит бумаги такое дело!

— Не надо никакой бумаги. Перед кем будешь тую форсу подсчитывать? И есть у нас с тобой время на тые дела? На то в тылу канцелярия имеется. И опять же в одно хозяйство те наши достатки — не на базар у распродажу вывозим, а у одну коммунию. Там у Киева знают, па каку старуху проруха, — туды и направляют, Опять же починка требуется, а у нашей армии, как известно, нужда по всяк день: кто без колес, кто без штанов, а кто и без винта[35], «без дужки та без пушки». Не наша то забота — починочное дело: на то есть интендантство. Забрали свое у грабителя — и вертай добро до дому: там хозяин знает. Ну, коли начштаб в носу колупает и коли других делов ему нет, пущай те трофеи записывает. Вот мой ему весь сказ…

Батько махнул рукой и склонился над картой.

Казанок ушел, усвоив батькины доводы и подсмеиваясь над начштабом заранее, — как он теперь ему по-своему батькину резолюцию преподнесет.

Разнокалиберные паровозы тащили через бердичевский узел боевую таращанскую добычу, и казалось, ей и края не будет. На открытых платформах — автомобили, гаубицы, легкие пушки, артиллерийские снарядные ящики, седла, рваная сбруя, двуколки, наваленные как попало палатки. Дальше идут санитарные поезда с ранеными и теплушки с пленными, выглядывающими из верхних окон в своих смушковых шапках с нелепыми синими и желтыми «шлыками», напоминающими одежду скоморохов.

Они сами смешны себе сейчас в своем маскарадном убранстве и с завистью глядят на простецкое обмундирование красных бойцов, чувствующих себя не в театре и не на маскараде, а у себя дома.

Один этот вид и деловое, озабоченное настроение их да внезапно прорвавшаяся песня и пляска заставляют пленных киевских, волынских и подольских мужиков позавидовать своим красным братьям, живущим «без кумедии».

Следом идут конвоирующие и конвоируемые бронепоезда и блиндированные площадки. Все это подвигается медленно через станцию и иногда останавливается, как похоронная процессия, продвигающаяся в густоте уличного движения.

В санитарные поезда погрузили прежде всего раненых, остальных везут в теплушках.

Вот проходят могучие плененные бронепоезда. Они повреждены: на некоторых испорчены автоматические механизмы и сбиты замки у орудий, их надо ремонтировать. Но, даже раненные смертельными ранами, они производят внушительное впечатление и идут, как больные слоны, тяжело качая огромными серыми ушами панцирей и хоботами орудий.

Разнообразные звуки смешиваются друг с другом: гудки и свистки паровозов, крики распоряжении, ругань, угрозы, смех и песня, стоны раненых. Комендант Казанок с комендантом Братнюком и новым комендантом станции, только что назначенным батьком, действуют согласованно в одном: разгрузить станцию как можно скорее.

Они метят условными крестами и цифрами продвигающиеся составы и разводят их по разным сложным линиям путей, пропуская прежде всего санитарные поезда и поезд с пленными, а затем уже поезда с поврежденными трофеями.