Седое золото - Андрей Бондаренко

— Хватит языком молоть, — устало поморщился Ник. — Толком объясни, если не трудно.

Лёха возбуждённо свой седой ёжик взъерошил.

— Это Айна придумала. Понимаешь, когда я на вершине сопки тот костюмчик стрёмный нашёл, то брать его с собой не стал — тяжёлый он очень. Только кусочек от него небольшой отрезал, чтобы тебе потом показать. Айна понюхала его, кусочек то есть, и говорит, мол, запах от него очень сильный, приметный. А потом и всё остальное сообразила, она у меня такая! Сейчас Айна медведя на вершину сопки отведёт, даст понюхать эти ленточки-лоскутки и попросит его что-нибудь похожее отыскать. Мишка «пятнистого» вспугнёт, тут уже мы в дело впишемся, повяжем родимого, если повезёт. Или пристрелим заразу, на худой конец.

— Лёха, ты что, совсем дурак? — разозлился Ник — Сколько тебе лет? Четырнадцать, пятнадцать? Вон весь уже седой, а туда же! Всё наивного простачка из себя строишь! Где ты слышал, чтобы дикого медведя можно было о чём-то попросить? Где, когда? И на незнакомые посторонние запахи медведям наплевать. Осторожные они очень, для них незнакомый запах — сигнал опасности. А чтобы мишка по следу шёл, прямо как лайка породистая, так это вообще — сказка натуральная, охотничья байка барона Мюнхгаузена. Может, уже пора всё же за ум взяться?

— Не понял, — напрягся Сизый. — Ты это намекаешь, что Айна мне всё наврала? Развела коварно, как последнего лоха малолетнего? А годков мне — сорок уже стукнуло, — обиделся напоследок.

— Наврала, не наврала… Может, и не врала, просто всей правды не сказала. Или говорила, а ты что-то не так понял. Женщины, они такие, неоднозначные — почти всегда…

Сизый усиленно морщил лоб, пытаясь переварить полученную информацию.

— То есть получается так, что Айне серьёзная опасность может угрожать? — прозрел запоздало. Даже попытался на ноги вскочить и тут же рвануть на помощь своей симпатии. Насилу Ник его удержал, на плечи навалился:

— Пристрелят ведь идиота! Раньше надо было думать! Сейчас поздно уже, представление начинается….

На вершине сопки появились две фигурки: одна — совсем крошечная, тёмная, другая — светло-коричневая, заметно превосходящая первую по размеру.

Фигурки хаотично перемещались по вершине, вот замерли возле начала обрывистого склона, почти слившись друг с другом в единое целое.

Вот уже только светло-коричневая точка видна, тёмная же вовсе пропала.

На Сизого страшно было смотреть: лицо побелело — до синевы покойницкой, на лбу выступили мелкие капельки пота, губы предательски задрожали.

Вдруг тишину ущелья прорезал громкий крик…

Нет, не так.

Вдруг, заглушая громовые раскаты, раздался, такое впечатление — слышимый даже в Магадане, невероятный по громкости вопль, полный ужаса, боли, страданий и всеобъемлющего страха…

Потом, по прошествии некоторого времени, Ник не переставал удивляться: как это Сизого тогда инфаркт не хватил или инсульт какой?

Знатный такой был вопль, куда там всяким американским ужастикам.

А уже через мгновение светло-коричневая фигурка понеслась (закувыркалась, покатилась, запрыгала, замелькала) вниз по склону с неимоверной скоростью.

Хорошие бегуны стометровку секунд за одиннадцать пробегают.

Так вот, мишка этот раза в два быстрее летел по прямой. Летел и орал (визжал, вопил, надрывался, оглашал окрестности) благим матом.

Неожиданно всё это произошло, внезапно, Ник даже опешить не успел.

И двух минут не прошло, а медведь уже рядом, совсем близко от предполагаемого схрона противника.

"Кустик", похоже, тоже несказанно удивился происходящему. Но головы не потерял, в панику не ударился, не побежал бестолково, до последнего момента выжидал, надеялся, что беду мимо пронесёт.

Только когда до медведя (до урагана тропического в медвежьем обличье) метров двадцать оставалось, вскочил на ноги и открыл огонь из двух пистолетов.

Если даже и попал, то мишка этого не заметил, пронёсся, не останавливаясь, прямо по «пятнистому», в доли секунды сбив того с ног.

— В сторону сдёргивай! — истошно завопил Лёха.

Еле отпрыгнуть в стороны друг от друга успели, медведь между ними вихрем пронёсся — куда там скорому поезду курьерскому, отдыхает — тихоход.

На Ника только гнилью немного пахнуло, обернулся — а крохотное светло-коричневое пятно вдали уже мелькает

Переглянулись с Лёхой и перебежками короткими — от кочки к кочке — рванули к "кустику".

Напрасно опасались на встречную пулю нарваться, клиент, что называется, качественно дозрел, по-настоящему.

"Пятнистый" был без сознания, одна рука откинута в сторону — ломаной безжизненной линией, камуфляж спереди в клочья разорван, на безволосой груди видны глубокие следы от медвежьих когтей, крови кругом — озеро небольшое.

Сизый свою гимнастёрку на «бинты» изорвал. Прежде чем раненого перевязать, щедро тому на грудь пописал.

— Это чтобы раны не загноились, — без тени смущения объяснил. — Когти-то у медведя грязные. А это вообще — след от задней лапы. Тут дезинфекция просто необходима! Дорогая нам добыча досталась, жалко будет, если заражение крови начнётся. Небось, его Москва сразу к себе затребует. Помрёт, мерзавец, по дороге, а нам отвечай потом по всей строгости…

Минут за десять оказали «пятнистому» первую медицинскую помощь: грудь тщательно перевязали, руку, в нескольких местах поломанную, пристроили в лубок из ивовых корней.

Пленному где-то под пятьдесят было, крепкий ещё мужичок, лицо волевое, мужественное — вылитый Брюс Уиллис, герой, спасающий мир.

Ник из ближайшей тундровой лужи принёс в пилотке воды, на лицо «пятнистому» побрызгал, по щекам его, родимого, похлопал.

Застонал герой, мир спасающий, открыл глаза, мутным взглядом огляделся вокруг, в сторону кровавой слюной сплюнул, усмехнулся вымученно:

— Ваша взял. Плёхо. Кто из вас есть Иванофф?

Ник руку вверх поднял, как примерный школьник.

— Вот ви какой, — пробулькал кровью «Уиллис». — Хотел с вами много говорить. Не получится. Плёхо.

— Да ладно тебе, братан, — Сизый решил гуманизм и милосердие проявить. — Успеем мы ещё с тобой набазариться. Даже надоедим потом друг другу. Сейчас мы тебя, дорогой ты наш, возьмем под белы рученьки, пока дождь не начался, до лагеря дотащим. Там подлечим, спиртика дадим хлебнуть! Оклемаешься обязательно, Москву ещё увидишь, по Кремлю походишь!

"Пятнистый" ещё раз взглянул на Ника — печально и загадочно, словно что-то важное хотел сказать на прощание, — и вцепился зубами в воротник своей куртки.

Раздался треск раздавленного стекла, голова «Брюса» откинулась в сторону, глаза широко распахнулись, затуманились, подёрнулись молочной плёнкой…