Посторонним вход воспрещён - Борис Борисович Батыршин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Дальше. Несколько подростков из упомянутого уже 8-го «В» класса одной из московских школ. Они-то ей зачем? А вот зачем: отец одного из школьников, Семёнов Олег Иванович, журналист, историк и тоже реконструктор. Как, он тоже фотограф? Серии фоторепортажей о Москве конца девятнадцатого века… тоже совпадение?
…вот, значит, как? Оба – и отец, и сын, – последний раз появлялись в сетях примерно полгода назад, мальчишка не посещает школу уже… сколько? Что, даже не аттестован за полугодье?
Ну, дела! Посреди Москвы пропадает полтора – нет, уже почти два десятка человек, из них один подросток. Причём, люди эти как-то связаны с фигурантом громкой истории о пропаже сотрудников полиции. И что, никто до сих пор не почесался? А, собственно, с чего я взял, что «не почесался»? Может, где надо, отследили подозрительную активность с айпишника райотдела, и сюда уже едут молчаливые люди в тёмной служебной машине?
«…во что же такое это я вляпался?..»
В кармане завибрировал мобильник. Я чуть не заорал – так были натянуты нервы. Колян. Что, по внутреннему набрать не мог? Пива, что ли, не терпится?..
– Привет! Прости, я сейчас немного…
– Слуш, Яр, загляни на секунду, а? Я тут пошаманил с твоими фотками… короче, зайди, сам увидишь.
А голос-то встревоженный, что с Коляном случается нечасто…
«Би-и-и-ип, би-и-и-ип, би-и-и-ип» – загудело в трубке. Я поднялся и на негнущихся, деревянных ногах за шагал на третий этаж. Что ещё за сюрпризы готовит мне это дело?
Контора, где трудился приятель Фроловой, располагалась в десяти минутах пешком от райотдела. Я шагал узкому переулку – таких не счесть между Садовым и Бульварным кольцами – и прокручивал в голове беседу с Коляном. Да, сюрприз состоялся, да ещё какой!
Порой мне хочется откусить себе язык. Причём мысль эта приходит в голову, как правило тогда, когда менять что-либо уже поздно. Вот скажите – кой чёрт меня дернул небрежно бросить Коляну: «Да, ты посмотри фотки с флешки, что-то с ними не так. Может, даты подтёрты?»
Даты оказались в порядке. Колян старательно проверил атрибуты файлов, а заодно установил, что те не подвергались компьютерной обработке – и сконцентрировал внимание на обуви появившейся ниоткуда троицы. Точнее, на небольших белых пятнах на их ботинках. Пятна эти почти не бросались в глаза – если, конечно, не приглядеться повнимательнее. На следующей фотке, отщёлканной мыльницей менее чем через секунду, эти пятна тоже были, и на третьей и на четвертой. А вот на более поздних кадрах из той же серии они уже меньше, потом ещё и ещё – и так пока не превращаются в тёмные пятна на светлом асфальте.
«Это снег. – сказал Колян. – Зуб даю, на ботинках у этих ребят был снег, и ты сейчас наблюдаешь, как он тает. Тёмные пятна на асфальте – талая вода; а вот здесь, смотри… «
Он прокрутил несколько кадров вперед.
«А здесь их уже нет. Судя по дата-файлу, это середина дня, самая жара. Тротуар на солнцепёке, лужица высохла меньше, чем за минуту. Оно и понятно, много ли талой воды оставит после себя небольшие комки снега? Вот, видишь – здесь, здесь и здесь…»
Белые пятна – снег, как убедительно объяснил Коля Миркин – оказались на ботинках всех трёх «шпиёнов». Мало того, башмаки того, что похож на писателя Гиляровского, оставили на асфальте отчётливые тёмные следы. Мокрые? Скорее всего. И это при том, что ни одной лужи поблизости не было, как минимум, с утра, когда по улицам проезжают коммунхозовские «ЗИЛы»-поливалки….
Вот он, нужный дом. Нужный мне персонаж трудится, в трёхэтажном отреставрированном особняке дореволюционной постройки. Аккуратное, не нарушающее стиля крылечко, в нише слева от двери прячется домофон.
– Здравствуйте, сержант Онуфриев, Басманный ОВД. Могу я поговорить с вашим сотрудником Александром Ерёменко?
Дверь мелодично звякнула, распахнулась, и я вступил в прохладный кондиционированный холл солидной конторы.
XIВторой день. Ближе к вечеру.
Хорошо, когда есть друзья…
Тягучий джаз лился с эстрады в зал. Он растекался между столиками, звякал узкими стеклянными бокалами, световыми зайчиками отскакивал от латуни саксофонов и хрома колец, удерживающих накрахмаленные до жестяной твёрдости салфетки. Подальше от эстрады, у столиков, что расположились у входа, был ещё двадцать первый век – стойка для рекламных флаеров, предупредительный официант за стойкой со встроенным монитором возле вращающихся дверей. А там, где царила джаз, реальность менялась неуловимым образом – с каждым шагом, сделанным посетителями навстречу тягучим синкопам. Казалось, из-за столиков сейчас встанут мужчины в узких полосатых брюках, с галстуками-бабочками и выведут на тесный танцпол своих партнёрш – в непременном стиле «вамп», с боа, прикрывающими плечи и тонкими коричневыми сигаретками в длинных мундштуках.
Джаз… джаз… джаз…
– Всё же, музыка у вас удивительная. – Гиляровский провёл ладонью по нагрудному карману, оттопыренному пачкой «Кэмела», чертыхнулся:
– Никак не могу привыкнуть, что курить нельзя даже в трактирах! Что за варварские предрассудки!
– Так вы же сами рассказывали про егоровский трактир – там курение тоже запрещено. – припомнила Алиса.
– Так то ж егоровский! Хозяин – старообрядец, табачного духа не переносит. Говорит: «чтоб нечистым зельем в моём заведении и не пахло!» Бывало, тех, кто осмелится у него в трактире закурить, взашей провожал. А здесь – ну как, скажите на милость, слушать такую музыку без хорошей сигары?
Алиса кивнула. Сама девушка никогда не курила (школьные опыты не в счёт), но не могла не согласиться – да, запреты на курение нарушают неповторимый стиль регтайма, двадцатых годов и живой музыки, которым славится заведение.
– Эта музыка у нас давно считается безнадёжным «ретро». – вздохнула девушка. – Те, кто тут собрались, можно сказать, расписываются в своём снобизме.
– Скорее уж, в хорошем вкусе. – буркнул литератор. – Слышал я вашу «современную» музыку. А уж тот кошмар, который здесь называют шансоном… как можно такое переносить? Всё же приличное заведение, а не хитровский шламбой! Да и там поют приличнее. На сцене, с гитарой – какая пошлость, право слово…
Алиса долго удивлялась, узнав, что гитара во времена Гиляровского считалась инструментом вульгарным, подходящим лакеям, буфетчикам и половым, но уж никак не людям из приличного общества.
– Видите ли, Владимир Алексеевич, это что-то типа городского фольклора. Складывался он очень долго, среди московской… вообще нашей интеллигенции. В нём – традиции целой эпохи.
– Это тюремные-то песенки? – поморщился журналист. – Знаете, Алиса Николаевна, я много чего повидал и наслушался в связи со своим газетным ремеслом. Поверьте, даже в «Каторге» на Хитровке такие, с позволения сказать, «баллады» петь не стали бы. На нарах, в каторжном бараке, или, скажем, на малине, во время попойки с
