Самопознание Дзено - Итало Звево

Затем произошла одна вещь, которая оставила неизгладимый след в моей памяти. Уходя, я ее поцеловал, и на этот раз она страстно ответила на мой поцелуй. Мой яд подействовал. Она сказала с замечательной наивностью:

— Я люблю вас, потому что вы так добры, что даже все ваше богатство не может вас испортить.

Потом лукаво добавила:

— Теперь я буду знать, что главное — не заставлять вас ждать; в остальном вы совершенно безопасны.

Уже на площадке она спросила:

— Могу я послать к черту учителя пения, да и Коплера заодно?

Бегом спускаясь по лестнице, я крикнул:

— Посмотрим!

Только эта неопределенность и осталась в наших отношениях: все остальное определилось совершенно четко.

И от всего этого мне стало так худо, что, очутившись на улице, я, одолеваемый сомнениями, двинулся в сторону, противоположную дому. Я был на грани того, чтобы вернуться и объяснить Карле, что я люблю Аугусту! Это еще вполне можно было сделать, так как я не говорил ей, что я ее не люблю. Я только забыл в заключение изложенной ей правдивой истории добавить, что теперь я и в самом деле полюбил Аугусту. Именно поэтому Карла и решила, что я совсем не люблю свою жену, и ответила так пылко на мой поцелуй, сопроводив его признанием в любви. Мне казалось, что если б не это, мне было бы легче переносить доверчивый взгляд Аугусты. И подумать только, что совсем недавно я радовался тому, что Карла знает о моей любви к жене и что, таким образом, по ее собственному решению, приключение, которого я так жаждал, будет предложено мне в виде сдобренной поцелуями дружбы.

В городском саду я сел на скамейку и рассеянно начертил тростью на гравии сегодняшнюю дату. Потом с горечью рассмеялся: я знал, что этот день отнюдь нельзя считать днем, положившим конец моим изменам. Наоборот, только сегодня все и начиналось. Разве у меня хватит сил не вернуться к столь соблазнительной женщине, которая к тому же меня ждала? А кроме того, я уже взял на себя обязательства, и делом чести было их исполнить. Я получал поцелуи, а взамен дал пока только немного фаянса. Теперь меня уже связывал с Карлой неоплаченный счет!

Завтрак прошел уныло. Аугуста не спросила у меня объяснений по поводу моего опоздания, а сам я ничего не сказал. Я боялся проговориться, тем более что весь не слишком длинный путь от городского сада до дома я вынашивал мысль во всем ей открыться, так что вся история моей измены могла отпечататься на моем честном лице. Это был бы, конечно, единственный путь спасения. Рассказав ей все, я как бы вверил себя ее защите и надзору. Это было бы событием такой важности, что я мог бы смело отметить дату этого дня как момент, знаменующий поворот к здоровой и честной жизни.

За завтраком мы говорили о всяких пустяках. Я старался казаться веселым, но даже и не пытался притворяться нежным. Дыхание Аугусты было неровным: конечно, она ждала объяснения, но его так и не последовало.

После завтрака она возобновила свой грандиозный труд по укладыванию зимних вещей в специальные шкафы. Я видел ее, всю поглощенную работой, в конце длинного коридора, рядом с помогавшей ей служанкой. Испытываемое ею страдание никак не отражалось на ее здоровой и разумной деятельности.

Снедаемый беспокойством, я метался между спальней и ванной, и мне все время хотелось позвать Аугусту и сказать ей по крайней мере, что я ее люблю; ей, бедной простушке, этого было бы достаточно. Но вместо этого я продолжал раздумывать и курить.

Разумеется, я прошел через несколько стадий. Был даже момент, когда этот приступ добродетели вытеснило нетерпеливое желание приблизить завтрашний день, когда я смогу наконец побежать к Карле. Впрочем, может быть, и это желание было продиктовано каким-нибудь добрым намерением. В сущности, самым трудным было вот так, одному, заставить себя вернуться на стезю долга. Признания, которое обеспечило бы мне участие жены, я сделать не мог; следовательно, оставалась Карла, на устах которой вместе с последним поцелуем я должен был запечатлеть свою клятву. Но кто такая была Карла? В конце концов, даже шантаж еще не самое страшное, что мне грозило. Завтра она станет моей любовницей, и совершенно неизвестно, что за этим могло последовать. Я знал о Карле только то, что рассказывал мне этот идиот Коплер, а на основании поступившей от него информации человек более осторожный, чем я, — например, Оливи — не пошел бы с ней даже на коммерческую сделку.

Вся та прекрасная, здоровая деятельность, которую развернула в моем доме Аугуста, пропала впустую. Брак, это сильнодействующее средство, за которое я ухватился в своем страстном стремлении выздороветь, доказал свою полную несостоятельность. Я был болен еще серьезнее, чем прежде, но теперь, к моему, и не только к моему, несчастью, я был еще и женат.

Позже, когда я действительно стал любовником Карлы, я, возвращаясь мыслью к этим унылым послеполуденным часам, всегда недоумевал — почему в ту пору, когда я еще не был связан с нею никакими обязательствами, я не пресек все одним разом, приняв очередное твердое решение. Ведь я так терзался, еще не изменив Аугусте, что, казалось, избежать измены мне было бы нетрудно. Разумеется, над человеком, который крепок задним умом, можно только посмеяться, но, по-моему, результаты бывают те же самые и в тех случаях, когда нам удается предвидеть события. В эти тревожные часы в словаре на странице с буквой «к» появилась дата того дня и запись: «Последняя измена». Но первая настоящая измена, которая сделала неизбежными все последующие, произошла только на следующий день.

Уже поздно вечером, не в силах придумать ничего лучшего, я решил принять ванну. Собственное тело казалось мне ужасно грязным, и мне захотелось вымыться. Но когда я уже лежал в ванне, я подумал: «Чтобы отмыться дочиста, мне нужно было бы буквально раствориться в этой воде». Потом я оделся, настолько подавленный, что у меня не было сил даже как следует вытереться. День угас, и я остановился у окна, чтобы взглянуть на молодую зеленую листву, в которую оделся сад. И тут вдруг меня пронизала дрожь, и я с удовлетворением подумал, что, может быть, это лихорадка. Я желал не смерти, а болезни — болезни, которая послужила бы мне предлогом для того, чтобы поступать как я хочу, или, наоборот, помешала бы этому.

Наконец, после долгих колебаний, Аугуста зашла меня проведать. Когда я увидел ее, мою нежную и незлопамятную жену, меня пробрал такой озноб, что я буквально застучал зубами. Испуганная Аугуста заставила меня лечь в постель. Я продолжал стучать зубами от холода, но уже понимал, что лихорадка здесь ни при чем, и потому не разрешил ей вызвать врача. Я попросил ее просто потушить лампу, сесть рядом со мной и не разговаривать. Не знаю, сколько времени мы так провели, постепенно ко мне вернулось ощущение тепла и вместе с ним немного уверенности. Но в голове было настолько смутно, что когда Аугуста снова заговорила о том, чтобы позвать врача, я сказал ей, что сам знаю причину своего недомогания и объясню ей все позже. То есть я вновь возвращался к мысли во всем ей признаться. У меня не было иного средства снять тяжесть с души.

Некоторое время мы снова молчали. Потом я увидел, что Аугуста встала с кресла и идет ко мне. Мне стало страшно, может она обо всем догадалась? Она взяла мою руку, погладила ее, потом легонько коснулась ладонью моего лба, чтобы проверить, нет ли жара, и наконец сказала:

— Но ведь ты должен был этого ждать? Почему ты так остро все воспринимаешь?

Я изумился этим странным словам, а также тому, что они прорвались сквозь подавленное рыдание. Было совершенно очевидно, что она имела в виду вовсе не мое приключение. Откуда, собственно, я мог знать, что окажусь именно таким, каким оказался? Я резко спросил:

— Что ты хочешь этим сказать? Чего я должен был ждать?

Она смущенно пробормотала:

— Приезда отца Гуидо на Адину свадьбу.

Наконец-то я понял: она думала, что я страдаю из-за близящейся свадьбы. Это показалось мне величайшей несправедливостью: уж в этом-то преступлении я не был виновен! И как только я ощутил себя чистым и невинным, как новорожденный, тяжесть с моей души спала, и я вскочил с кровати.

— Так ты думаешь, что я огорчен из-за этой свадьбы? Ты сошла с ума! С тех пор как я женился, я и думать забыл об Аде. А то, что сегодня приехал этот самый синьор Cada, у меня просто даже вылетело из головы!

И я обнял ее и поцеловал, полный желания, а моя речь была проникнута такой искренностью, что она устыдилась своего подозрения.

Ее наивное личико тоже совершенно прояснилось, и вскоре, почувствовав голод, мы отправились ужинать. За тем же самым столом, за которым нам было так худо всего несколько часов назад, мы сидели теперь, как двое добрых приятелей, наслаждающихся свободой и отдыхом.

Она напомнила, что я обещал ей рассказать причину своей болезни. И я выдумал болезнь, которая дала бы мне возможность делать все, что я хочу, не чувствуя за собой никакой вины. Я сказал ей, что еще утром, находясь в обществе двух старых синьоров, я вдруг совершенно пал духом. Затем я пошел за очками, которые прописал мне окулист. Может быть, на меня так угнетающе подействовал именно этот признак близящейся старости? Потом я несколько часов бродил по улицам. И я изложил ей все мучившие меня фантазии, причем помню, что они содержали в себе даже намек на признание. Не знаю уж, в какой связи с моей воображаемой болезнью я заговорил о крови — крови, которая течет в наших жилах и держит нас на ногах, благодаря чему мы можем мыслить и действовать и, следовательно, грешить и раскаиваться. Она не поняла, что речь идет о Карле, но мне показалось, что я сказал ей все.