Чудо и чудовище - Наталья Резанова

Конечно, царица всегда хорошо и богато одета, а для парадных выходов в распоряжении Дарды было множество нарядов и украшений, к этому Ксуф привык. Но все равно, сегодня она выглядела как-то не так.

– Приветствую моего господина, – сказала она, и голос ее трепетал. Он часто трепетал в присутствии Ксуфа, но сейчас, казалось, вовсе не страх был тому виной.

– Ну, здравствуй, – Ксуф обнял ее и сел в кресло. – С чего это тебе неймется?

– Я виновата, что потревожила тебя. – Далла опустилась на колени у ног Ксуфа. – Но я осмелилась прервать покой государя, чтобы сообщить тебе нечто важное.

– Вот как? – По разумению Ксуфа, женщина могла сообщить только одну достойную внимания весть. – Ты беременна?

– Еще нет, но…

– Что значит, "еще нет?!" Голову мне морочить вздумала?

– Не гневайся, господин мой! – Далла умоляюще протянула к мужу руки. Однако не заплакала. И слезливые ноты, так раздражавшие его обычно, не звенели в ее голосе. – Выслушай меня, молю.

Ксуф пробурчал что-то неопределенное, но прерывать не стал.

– Во дни, когда ты сражался с врагами, я нередко посещала храм Мелиты, и там молила богиню даровать мне сына, а тебе – наследника. Я плакала и осыпала богиню дарами. Лучшие благовония возжигала я ей, чтоб она склонила ко мне сияющее лицо. И вот однажды, утомившись от рыданий и молитв, я заснула в храме у подножия статуи. И во сне мне явилась Мелита, красивее всех смертных женщин. Голосом, нежным, как у горлинки и сладким, как мед, она сказала мне: "Твой господин сейчас одерживает победу над врагом, ибо снискал он благоволение Кемош-Ларана, ярого в сражениях. Когда вернется он в дом свой, омойся, умастись маслами и жди супруга на ложе. Если он в ту же ночь придет к тебе, еще исполненный духа Кемош-Ларана, непременно зачнешь и понесешь во чреве".

Проговорив все это, Далла склонила голову, так что Ксуфу стал виден ее затылок.

Никогда царь не слышал, чтоб его жена говорила так длинно и так красно, не хуже, чем жрица какая-нибудь. Это удивило его не меньше, чем содержание ее слов.

– И это тебе приснилось? – недоверчиво спросил он.

– Да, господин. А всем известно, что сны, которые посылаются в храмах – вещие.

Она прижала руки к вздымавшейся груди. Отливающие золотом пряди, выбившиеся из прически, падали на стройную шею.

Ксуф смотрел на жену. Ее тело, обтянутое прозрачной тканью, выглядело безупречным, а поза, выражавшая полную покорность, была более, чем притягательна. Но… У него ужасно заурчало в брюхе. Голод заглушал в нем все иные желания. Он поворочал головой в поисках какой-нибудь еды, не увидел ничего, кроме блюда с финиками, и скривился. А время пира приближалось. Ксуф всхрюкнул, встал, отодвинул кресло, и буркнул:

– Там посмотрим.

Когда он вышел, из-за колонны появилась Бероя и помогла Далле, у которой от неудобной позы затекли ноги и спина, подняться и сесть.

Далла сглотнула. Оттого, что пришлось долго говорить, горло у нее пересохло.

– Он не придет, – прошептала она.

Бероя вынула гребни из ее прически, высвободила волосы, и, пригнувшись к уху воспитанницы, тихо произнесла.

– Придет, не бойся. У меня есть доступ на кухню, и я его так напою-накормлю, он не то что придет, прибежит, как пес бешеный. Ты все сделала правильно. Говорю тебе – ничего не бойся. Отдыхай пока.

Легко сказать – отдыхай! Но Далле и в самом деле нужно было набраться сил. Кто бы мог подумать, что она будет обольщать ненавистного мужа и зазывать его к себе на ложе? Она сама не была уверена, что сумеет это сделать. Даже вчера. Даже час назад… Сил ей придало известие, что дочери князя Маттену не было в обозе, прибывшем в столицу. Значит, Ксуф не собирается расправляться с женой немедленно… Значит, время еще есть.

Оставалось верить, что Бероя сможет исполнить то, что обещала. И Далла верила. Ведь в том, что она сделала, она никак не обошлась бы без Берои. Да и не решилась. Бероя выбрала подходящий день, когда Рамессу выехал в одно из загородных царских имений. Она добыла платье служанки, платок и грубую обувь, она загрузила служанок тяжелой работой, так что им было не до прогулок по ночам, а кое-кого, наказывая за оплошность, закрыла в подвале. И, наконец она, сжимая под покрывалом нож, несла стражу у входа в каморку конюха.

Но, сколько бы ни сделала для нее Бероя, главное все равно пришлось на долю Даллы. Главное и худшее. Не то, чтоб это оказалось так уж больно. Ксуф приучил ее терпеть боль. Но Ксуф имел на нее право, он был ее законный муж и царь. И, пусть он бил ее и мучил, он ее, по крайней мере, замечал. Пусть ему было наплевать на ее чувства. Онеат о том, что существуют какие-то чувства, просто не подозревал. Он был таков, каким мечтал, но не мог быть Ксуф – могучим и неутомимым животным. И тупым. Даже если бы Далла не закутала лицо платком, не полагаясь на ночную темноту, вряд ли бы он опознал ее. Скорее всего, он даже не в состоянии был определить, одна ли женщина была с ним в эту ночь, или несколько. Для Даллы это было спасительно, но усиливало унижение. Унижение – вот это было хуже всего. То, что она, дочь и наследница князей Маонских, царица Зимрана, любимица Мелиты, ради спасения жизни вынуждена – рядом с конюшней, на грязной соломе – отдаваться темному скоту, который никогда не поймет, на какую жертву она пошла. И все-таки она это терпела – чтобы больше не приходить сюда.

Она вернулась к себе перед рассветом. Того, что она получила от конюха, Ксуфу хватило бы на год. Но полной уверенности, что ей удалось забеременеть, быть не могло.

Бероя согрела воды и помогла своей госпоже вымыться и переодеться в чистое. И от этого стало только хуже. Оцепенение, в котором Далла пребывала душой и телом, ушло, и царица содрогнулась от омерзения. И не могла оправдаться тем, что стала жертвой насилия. Разве бывает насилие у скотов? Они скоты и действуют по-скотски, как им и подобает.

Но как могли служанки получать от этого удовольствие, – от темной, тупой, безличной мужской силы? Ведь самой развратной из женщин хочется, чтоб ее любили и ласкали, а не драли, как кобылу на случке. А это значило, что невольницы, окружавшие Даллу, и сами были такими же похотливыми животными, как Онеат. Они были ей отвратительны.

Далле было невдомек, что именно безличность происходившего и привлекала этих обездоленных женщин. Сознание того, что ты используешь мужчину для собственного развлечения, в то время, как все другие используют тебя, было сильнее, чем похоть.

Последующие три дня Далла пролежала в постели. Бероя заявила, что госпожа царица дурно себя чувствует, и не позволяет ходить за собой никому, кроме старой няньки. Далла и впрямь чувствовала себя не лучшим образом, но Бероя держала ее в постели, чтоб никто не видел синяков на теле царицы.

И сколько бы мучений не вынесла Далла, неизвестно, был ли от этого прок. Она не могла заставить себя повторить опыт. Бероя и не уговаривала ее. Рамессу прибыл из поездки, и при нем нянька не хотела рисковать жизнью своей воспитанницы.

И потянулись дни, полные томительного ожидания и страха перед будущим. Те самые дни, когда Ксуфу прискучило бестолку осаждать Маттену, и он приступил к переговорам. Оставалось только молиться всем богам, чтобы переговоры продлились в меру долго.

И тут померещилось, будто боги или демоны услышали мольбы. Спустя две недели после ночи с Онеатом у Даллы не пришли месячные очищения. Конечно, срок был слишком мал, чтобы утвердиться в уверенности, но появилась надежда.

А еще через неделю вернулся Ксуф. И если Далла была беременна, ей следовало немедленно залучить мужа к себе в постель. Тогда ребенок появится на свет в срок, который не вызовет сомнения Ксуфа. Далла с трепетом ждала, что муж нашел ей молодую преемницу. Однако и здесь боги, столь долго остававшиеся глухими к ее молитвам, отвели опасность. Дочь Маттену оказалась слишком молода – даже для Ксуфа. Ей было всего десять лет, и отец пока что не желал, чтобы она оставила родительский дом. И Далла, затвердив придуманную заранее речь, послала Рамессу за Ксуфом.

Ей казалось, что она потерпела поражение. Ксуф был удивлен ее рассказом – и только. Но Далла недостаточно ценила себя – или возможности зелья, приготовленного Бероей. Или Ксуф в самом деле возомнил, будто в него вселился Кемош-Ларан. Кто знает? Еще пир не кончился, еще гремели внизу пьяные хоры под свист флейт, когда царь появился в заляпанной свиным жиром и вином праздничной пурпурно-алой одежде, со всклоченной бородой и налитыми кровью глазами.

Наверное, впервые в жизни он ощущал себя тем, кем приказывал именовать – буйным быком. Или, по крайности, бешеным псом, как сказала бы Бероя. Как и тогда в конюшне, Далла снесла все безропотно. Но утром, после ухода Ксуфа, она сказала няньке:

– Ненавижу мужчин. Всех.

Бероя никогда не слышала от воспитанницы ничего подобного. Да и голос ее звучал непривычно – сухо и ломко. Поэтому Бероя не стала ни возражать, ни увещевать. Лишь спросила: