Чудо и чудовище - Наталья Резанова

И Бероя не выдержала.

– Если так надо, я избавлю тебя от него, доченька, – сказала она.

– Правда? Ты обещаешь?

– Обещаю. И нас никто не заподозрит.

Впервые за много дней в глазах Даллы блеснула надежда, а на щеках появился румянец. И Бероя вышла, окончательно утвердившись в своем решении.

Пообещать было легче, чем исполнить.

Из Маона Бероя привезла определенный запас лекарственных снадобий, однако он был не бесконечен. Ядов же тогда у нее вовсе не было. За годы, проведенные в Зимране, нянька царицы, взяв над прислужницами власть с помощью зелий против зачатия и для выкидыша, сумела возобновить запас некоторых трав и кореньев. Это было сложнее, чем в Маоне, окруженном лугами и богатыми садами, однако возможно. Иногда ей приносили необходимое те же девки, которых она пользовала. Но в том, чтобы раздобыть яд, она не могла довериться никому из них.

По счастью, нянька царицы, в отличие от других прислужниц, пользовалась определенной свободой и беспрепятственно выходила из царской цитадели в город. Преклонный возраст ставил ее вне подозрений. И Бероя ушла на рынок, якобы прикупить особых лакомств, угодных царице (и в общем-то, не солгала). Где она была на самом деле, Далле Бероя не рассказывала, но вернулась она довольная. Ночью, когда одни служанки заснули, а другие разошлись, нянька показала царице несколько мешочков.

– Вот листья мяты. Я завариваю их для тебя и даю вместе с маковым отваром, иначе бы ты совсем не спала. Я взяла их попутно, все равно пригодятся. Здесь то, что может быть нам полезно, хотя это средство очень коварное. Женщины употребляют его против зачатия, используют его и для увеличения мужской силы. Но, принимаемое без должной осторожности, оно может вызывать видения и бред, и даже убить. Но не думаю, что сейчас мы пустим его в ход. Я достала болиголов. Из него можно сделать зелье верное и быстрое, особливо если смешать его с маковым соком.

Далла слушала это повествование, как чудесную сказку. Однако ей не приходило в голову упрекнуть Берою за то, что она не обучила воспитанницу этим полезным сведениям раньше. Слушать про яды и зелье было любопытно, но прибегать к ним – противно.

Бероя не собиралась преодолевать это предубеждение. Далле и не нужно самой пускать зелье в ход. На то у нее есть верная нянька.

Старшему конюху ежедневно выдавали с кухни кувшин пива, а по праздникам – сикеры. Относил его на конюшню кто-то из кухонных рабов. Все они отличались жадностью и вороватостью, такая уж это была должность, но зная силу Онеата, боялись сделать даже глоток из его кувшина. Дни стояли жаркие, конюха постоянно мучила жажда, и Бероя не опасалась, что если ночью Онеата посетит женщина – или женщины, – в кувшине к тому времени что-то останется. А для пользы дела было бы хорошо, чтоб они его посетили. И чем их будет больше, тем лучше. Она выждала пару дней. А потом Онеат поутру не вышел из своей каморки. Работой он не пренебрегал, и потому его подручные сразу забеспокоились. А войдя к нему, обнаружили старшего конюха лежащим ничком на соломенной подстилке. На окрики он не отзывался. Перевернули его – и отшатнулись.

Лицом Онеат напоминал удавленника – оно посинело, а из открытого рта вывалился распухший язык. Конюх был мертв уже несколько часов. Из-за жары тело не успело закоченеть, но пальцы на руках были скрючены как от жестоких судорог, и разогнуть их не смогли.

Старший конюх – не последний из рабов, но все же раб, и заниматься причинами его смерти никто не стал. Правда, сейчас дворец был наводнен людьми, мнящими себя знатоками целительской науки, но неужто те, кому поручено здоровье царицы и будущего наследника, снизойдут до того, чтобы осматривать труп конюха? Кое-кто из лекарей, слышавших пересуды во дворе и на кухне, снисходительно объяснил, что подобную смерть вызывает внезапный прилив крови к голове. "Надорвался", – перевели на понятный язык знахарки. А отчего надорвался Онеат, один из самых сильных мужчин в цитадели, каждый мог гадать сам.

У дворцовых прислужниц на этот счет сложилось вполне определенное мнение. Умер ли Онеат в одиночестве, или исполняя свой жеребячий труд, вызвала ли его смерть у кого-то печаль или хотя бы огорчение, Далла не знала и не хотела разузнавать. Ей это было неинтересно. Важно лишь то, что присутствие Онеата не угрожает ей больше, и сколько-то времени она может провести в спокойствии.

По правде, одного человека во дворце смерть Онеата точно огорчила – а именно Ксуфа. И не по тем причинам, конечно, что дворцовых рабынь. Ему жаль было потерять хорошего конюха. Настолько жаль, что он посетовал на это пророку Булису. Но служитель Кемоша счел, что государь огорчается напрасно. В славные отческие времена, – сказал он, – на жертвенном коне никому не было позволено разъезжать. Белый жеребец принадлежал богу, и только ему. Стоит ли дивиться тому, что Шлемоносец разгневался и покарал низкого раба, оскорбившего достоинство божественной жертвы?

Ксуф согласился с доводом Булиса. Сам он на жертвенных коней не садился, по крайней мере, лет десять, а это все равно, что никогда, и гнев Кемош-Ларана ему не грозил.

В последующие месяцы лишь одно событие всколыхнуло размеренное течение жизни на женской половине, и смерть Онеата была тому косвенной причиной. Далла не знала, как удовлетворяют невольницы свои нужды, лишившись неутомимого и бессловесного любовника. Может, и никак. Но одна из них, а именно Хубуб, обходиться без мужчины явно не могла. Тем более, что дворец был полон мужчин, свободных и рабов, может, и не таких удобных, как Онеат, но сильных, и в большинстве своем пригодных к употреблению.

Хубуб сошлась с одним из дворцовых стражников, о чем подруг не оповестила. В отличие от Онеата, на всех бы его не хватило. Было и еще одно отличие, оказавшееся роковым. Стражнику, в отличие от старшего конюха, особого жилья не полагалось, он обитал в казарме. И они с Хубуб вынуждены были уединяться в кладовке. Где их и накрыл Рамессу во время обхода.

Бероя утверждала, будто управителю многое известно о шашнях служанок, но он в собственных целях предпочитает помалкивать. Однако либо в последнее время Рамессу и Хубуб не ладили, либо скрыть увиденное не было возможности. Управитель поднял шум, и виновных схватили. Стражник исчез где-то в темницах, вероятно, ему предстояло со временем порадовать Кемош-Ларана. А служанок в таких случаях били плетьми до смерти. Так должны были обойтись и с Хубуб, и Ксуф подтвердил это решение. Но лекарь из Дельты, пользовавший Даллу, узнав, что экзекуция будет производиться во внутреннем дворе, нижайше предупредил, что зрелище казни, а паче того, – крики казнимой, могут произвести нехорошее впечатление на госпожу царицу, а следовательно, дурно сказаться на здоровье наследника. И Ксуф милостиво дозволил преступницу повесить, предварительно заткнув ей рот.

Но когда Хубуб волокли к воротной башне, она умудрилась выплюнуть кляп и завопила во весь голос. От страха она позабыла нирский язык, на котором и так говорила не очень складно, и принялась кричать на родном диалекте. О чем – кто знает? Обращалась ли к родным богам, моля о помощи, или разоблачала других служанок, не менее виновных, чем она? Но, независимо от того, слышали ли ее боги или нет, Далла ее услышала. Ей было известно о казни, и она не собиралась на нее смотреть. В тот день Далла даже не вставала с постели. И, когда до ее донеслись вопли Хубуб, она непроизвольно вздрогнула. Но не от испуга, как предполагал высокоученый лекарь. Напротив, крики рабыни доставили ей странное, неизведанное прежде удовольствие. Она не испытывала к Хубуб ненависти. Служанка была ей неприятна, Далла постаралась отдалить ее от себя, однако смерти ей не желала. Но, пока Хубуб дергала ногами, и обвисала в петле, по телу Даллы разливалось удивительное тепло, а по душе – покой.

Она не сказала ни лекарям, ни Берое о пережитом ощущении. И вскоре забыла о нем. Впереди было главное испытание.

В прошлый раз Далла рожала легко, но по нынешнему своему состоянию догадывалась, что теперь будет по-другому, и, увы, оказалась права. Схватки продолжались более двух суток, и Далла порой не верила, что переживет их. Но муки ее были вознаграждены сторицей – родился мальчик.

Он был так мал и слаб, что его сочли недоношенным. И это также было на пользу Далле, ибо позволяло скрыть настоящее время зачатия. Но поначалу ей – да и всем остальным – пришлось пережить несколько ужасных минут. Младенец не двигался и не издавал ни звука. И повитухе пришлось трижды шлепнуть его по заду, прежде чем он засучил ручками и ножками, и запищал.

О том, что у него родился сын, Ксуфу доложили немедля. Но появился царь на женской половине лишь на следующий день. В Зимране считалось, что ложе роженицы окружают кровожадные злые духи, и если лишить их самой вожделенной добычи, то есть матери и ребенка, то они с остервенением нападают на окружающих. Особенно опасны они для мужчин. Поэтому вокруг роженицы должны быть только женщины. В крайнем случае евнухи и лекари, которых за мужчин тоже не слишком держали. И Ксуф выждал сутки, подкрепляясь сладким вином. Больше он не выдержал. "Здесь не Шамгари!" – произнес он свое излюбленное речение. По старинному шамгарийскому обычаю детей не показывали отцам вплоть до пятилетнего возраста, дабы в случае ранней смерти детей отцы не огорчались. Правда, не слышно было, чтобы в последнее время обычай этот соблюдался.