"Господин мертвец" - Константин Соловьёв

«Клейн потерял половину отделения. Крейцера уже теснят. А вы не можете подавить чертов пулемет?»

Тоттмейстер Бергер мог видеть глазами любого из своих подопечных и, конечно, если бы взглянул на «чертов пулемет», признал бы остановку оправданной. Есть укрепления, которые можно взять единственно с наскока, быстрым и безрассудным ударом. А есть те укрепления, которые сшибают излишне горячие головы на лету. Француз, окопавшийся с «Льюисом», был опытным пулеметчиком. Но сейчас Бергера не интересовали детали. Он был в том состоянии, когда всякая мелочь, идущая вразрез с тщательно выверенным планом, кажется не случайностью, а злонамеренной ошибкой. Такое иногда случается с самыми выдержанными людьми. Даже с тоттмейстерами.

- У него очень удачная позиция, мейстер, - сказал Дирк, понимая, что никакие его слова уже не изменят принятого Бергером решения. Принятого, но еще не озвученного, - Дайте нам три минуты и…

«Со смертью не торгуются, унтер, - сказал Бергер холодно, - Если вы не способны выполнить свою боевую задачу, я сам поведу вас в атаку».

«Ты же с самого начала собирался это сделать, - подумал Дирк, ощущая тяжелую волну отчаянья, поднявшуюся в его мыслях при этих словах, - Тебе не нужны были мои слова, ты, старый хитрый смертоед…»

Он ощутил, как цепенеет тело. Говорят, что-то похожее испытывают контуженные. Руки и ноги немеют, отнимаются, становятся неподвластными мозгу кусками плоти. Где-то рядом испуганно вскрикнул Толль. Он не слышал слов Бергера, и это было для него неожиданностью. Но огнеметчик хорошо понимал, что это означает. Как и остальные.

- Дьявол, - выдохнул Мертвый Майор, скрипнув зубами, - Этот безумец, кажется, решил бросить нас на пулемет!

- Да, скорее всего именно так, - сказал Дирк.

Ощущение того, что он оказался заперт в чужом теле, которое не подчиняется ему, было неприятно до такой степени, что желудок пытался съежиться, как старая тряпка. В этом не было боли, но было нечто не в пример худшее. В первую секунду онемели только пальцы на руках. Словно он опустил их в ледяную воду и держал некоторое время. Потом по позвоночнику скользнула сухая колючая искра, оставляющая за собой легкое покалывание. Она добралась до затылка, на мгновенье затихла, а потом хлопнула – так, точно у него в голове лопнула рождественская хлопушка, осветив своды черепа мертвенным синеватым светом. Когда Дирк смог открыть глаза, тело ему уже не принадлежало. Еще одно мгновение головокружения – когда ему показалось, что он не сможет сохранить равновесия на чужих негнущихся ногах. Но он не упал – новый хозяин тела умел обращаться с ним не хуже, чем сам Дирк. «Не новый, - подумал он, глядя за тем, как его собственная рука деловито погладила боек палицы, - Единственный и полноправный».

Остальные «Висельники» тоже двигались. Их движения выглядели скованными, как у людей, проведших в забытье много времени, и не помнящих массы и габаритов своего тела. Но построились они за несколько секунд. Дирк не видел лиц мертвецов, но и без того знал, что их лица сейчас искажены и бледны еще больше обычного.

«Все в порядке, - хотел было сказать он, чтобы ободрить их. Пусть слышат голос своего командира вместо шепота страха, - Мы быстро справимся с этим». Но не смог открыть и рта. Тоттмейстер Бергер не желал, чтобы его марионетки болтали во время боя. А сейчас они принадлежали ему как никогда ранее. Дирк опять представил своего мейстера в глубине «Морригана», в крохотном кабинете, окруженного со всех сторон танковой сталью. Говорят, первые смертоеды, еще прежде, чем императору угодно было позвать их на службу и учредить Орден Тоттмейстеров, прятались в катакомбах – в узких маленьких кельях, где проводили почти все время в жутких ритуалах и совершенствовании дьявольских умений. Если так, импровизированный кабинет Бергера в танке был весьма похож на подобную келью. И сам он, прикрывший глаза, как всегда во время работы, должен был быть похож на истово молящегося.

А еще Дирк успел подумать о том, что хорошо бы было, если б Жареный Курт, видимо сохранивший способность управлять своим телом, нашел пулеметчика до того, как узкий тоннель превратится в склад закаленной стали и несвежей плоти.

Потом думать стало некогда.

Они начали без подготовки, но она им и не требовалась. Бергер управлял своими мертвецами с той же легкостью, с какой уличный кукольник вертит своими неказистыми фигурками, каждая из которых болтается на его пальце. По иронии судьбы первыми выпало идти им с Майором – как планировал он сам. Но, может, у Бергера нашлось немного времени, чтобы прочесть его мысли, и он согласился с мнением своего унтера.

Они выскочили из-за угла так внезапно, что француз не сразу сообразил, что происходит. Вряд ли он ожидал, что атакующие, сколь безумны бы они ни были, бросятся все разом прямиком на пулемет. Но палец наверняка держал на спусковом крючке. Потому что стрелять он начал еще прежде, чем тело Дирка, врезавшись наплечником в стену траншеи, компенсируя инерцию прыжка, бросилось на баррикаду.

Дирк увидел толстый, как водопроводная труба, ствол «Льюиса», увидел, как тот шевельнулся – едва-едва – ловя его в прицел. Видел ли это же мейстер Бергер? И, что важнее, считал ли это важным? После этого штурма у него будет вдоволь мертвецов на любой, самый взыскательный, вкус. Большая часть из них французы, а значит, годны лишь для бездумных пест-кемпферов, чей разум придется стереть, но хватит ему и германского мяса, когда лейтенант Крамер поведет своих штурмовиков в атаку.

Француз начал стрелять прежде, чем сдвоенный зуб пулеметного прицела коснулся серой фигуры, но в тесном пространстве сузившейся траншеи промахнуться было тяжело, будь ты даже самым косым стрелком французской армии. Первые пули ударили в полуметре от ног Дирка, подняв с пола пыль и мелкую древесную крошку. Но это не могло его остановить, как не мог остановить конец света. Тело Дирка, внутри которого съежилось его беспомощное сознание, устремилось вперед, на бьющий в упор пулемет. Он не мог даже закрыть глаз, чтобы не видеть толстого дула, извергающего желто-синие, как из газовой горелки, рваные лепестки огня. Он бежал прямо на него.

Смерть притупляет страх, как и все прочие чувства, это неизбежная дань, которую ты платишь Госпоже Смерти, своего рода первый взнос перед основным платежом. Чувства не исчезают, но делаются более притупленными – точно кто-то набрасывает на них глухую темную шаль. Кто-то, кого не хочется лишний раз называть. Мертвецы не ощущают страха. Поэтому они лучшие солдаты – страх парализует волю и тело, заставляет принимать неверные решения, искажает восприятие, путает мысли. Мертвецам он незнаком. Человек, прошедший через саму смерть, забывает умение бояться. Его плоть принадлежит двум мирам сразу – и хоть раз заглянувший в тот, второй, укрытый вечной тьмой, вряд ли когда-нибудь в жизни испугается чего бы то ни было.

Но есть вещи, которые вызовут у тебя страх, будь ты хоть трехсотлетним мертвецом. И бьющий в лицо пулемет определенно относится к этим вещам. Дирк бежал, чувствуя, как страх запускает в его мертвое тело свои твердые и хрустящие пальцы. Чтобы разорвать его на части, чтобы ухватить клочья обескровленных внутренностей и вырвать их. Чтобы устроить настоящее пиршество. Страх шептал ему в ухо, и этот шепот был отчетливей голоса тоттмейстера. Страх подсказывал ему, что сейчас пулемет нащупает его своей уродливой тупой мордой, и ударит, разрывая его тело. Лопнут кости грудной клетки, открыв ее содержимое, как консервную банку. Позвоночник разлетится несколькими рваными кусками, подобно звеньям пулеметной ленты, и шлепнется позади него. Все то, что когда-то было частью его тела – желудок, легкие, печень, селезенка – замрет серыми клочьями на колючей проволоке. Как новогодняя гирлянда из самого ада. Он успеет все это почувствовать, но все равно не остановится. Остановился бы, если бы не тоттмейстер Бергер. Кого интересуют повреждения твоих старых кукол? Несколько пуль ударят в пах и ноги. Страх подсказывал ему, что сперва он услышит звон пробитых доспехов, и лишь потом ощутит запах паленой кости вроде того, что ощущаешь, когда сидишь в кресле дантиста. И еще почувствует, как скрежещут, упираясь изнутри в сталь, осколки его коленей и голени.

«А потом ты упадешь, - сказал ему страх, дыша в затылок гнилостной пастью, - Потому что у тебя больше не будет ног, и сам ты будешь выпотрошен, как курица вроде тех, что ты прежде покупал на птичьем рынке на Клаус-штрассе. Ты рухнешь на колени, врежешься головой в стену и замрешь одним большим неподвижным стальным комом, похожий на подбитый танк, весь запачканный землей и той серой слизью, что будет выделяться из твоих разорванных внутренностей. И если тебе повезет, следующие пули попадут в шлем. Их ты уже не увидишь. Не успеет среагировать глаз. Но, может, еще почувствуешь, как содержимое твоей головы несвежей кашей вылетает из затылка и украшает грязную стену, и вместе с ним вылетают твои мысли».