Русский струльдбруг (сборник) - Геннадий Прашкевич

Четыре человека. В индейском поселке они прихватили только самые нужные вещи, в основном пищу, и незамедлительно двинулись по низкому берегу куда-то на запад. Они боялись погони. При этом сумеречное сознание одноногого до предела было насыщено гневом и всевозможными генеалогическими познаниями обо всех его спутниках и всех их прародителях по седьмое, а то и по девятое колено. Вряд ли знания одноногого были точны, вряд ли указанные прародители могли такое длительное время существовать при столь ужасных физических и моральных несовершенствах, но ему, видимо, особой точности и не требовалось.

Аххарги-ю сразу выделил главное.

Например, длинный жилистый человек в кожаных штанах и в грязном нашейном платке считался боцманом и охотно отзывался на имя Нил. Когда-то он жил в Дублине. Точнее даже не в самом Дублине, а в одном из его грязных пригородов с непристойно длинным, непроизносимым названием. Но Нил и не произносил его никогда. На это у него были веские причины. Кровь, которую Нил неосторожно размазал по лицу, к счастью, не была его собственной; просто в горячке боя он кого-то несколько раз ткнул ножом. Стараясь как можно быстрее уйти от брошенной на берегу полузатонувшей лодки, в которой они сами понаделали дыр, Нил ни с того, ни с сего страстно желал оказаться в родном пригороде, хотя, кроме петли и плачущих родственников, его там ничто не ожидало.

Вторым был Сэмуэль Бут, ранее житель Чарльзтауна.

Как все опытные приватиры, Бут любил хватать чужое и страшно не любил терять свое. Сегодня ему не повезло: он ничего не добыл, зато потерял свой палец. Можно было считать, что Бут отделался достаточно легко, все равно потеря его угнетала. Спеша за Нилом, он время от времени для верности поддавал ногой маленькому ефиопу, ножом-мачете прорубающему тропу. Но, покинув ненавистную «Делисию», маленький ефиоп только восторженно вскрикивал.

А длинноволосое существо, в которое вошел Аххарги-ю, злобилось, вязло деревянной ногой во влажной почве и звалось Джоном Гоутом. Оно на ходу жевало табак и изрыгало проклятия на нескольких земных языках. Похоже, ему, как и Аххарги-ю, не нравились спутники, правда, об оставшихся на палубе «Делисии» он тоже нисколько не жалел. Он хорошо знал, что виселица не снится просто так. Водянистый взгляд его засасывал, как морская пучина. Пробираться по каменистому, неровному, кое-где заиленному и густо заросшему папоротником берегу было не просто, – иногда одноногий здорово отставал. Искусственная деревянная нога цеплялась за камни и оставляла след, похожий на отпечаток копыта.

Оглядываясь, Сэмуэль Бут ругался и клал крест здоровой рукой.

Сканируя сознание одноногого, Аххарги-ю никак не мог получить какой-то единой отчетливой картины. Ну да, чужие корабли… ужас… но в неразумных существах всегда много ужаса… Ну да, Джону Гоуту опять повезло. Так он считал. Было время, ему по колено оторвало ногу, но он и тогда и сейчас выжил. Правда, с деревянной ногой по выбленкам не очень-то побегаешь, Джон Гоут приткнулся к канонирам. Никто не знал настоящего его имени, но достаточно было и того, что он поворачивал голову на оклик: «Джон». Не важно, что на этот оклик поворачивали головы еще многие приватиры, Джон Гоут часто успевал повернуть голову первым. За свою потерянную ногу он когда-то получил право получить пятьсот реалов или трех рабов. Боясь слишком быстро пропить так трудно доставшееся ему золото, Джон Гоут выбрал трех рабов, но пропил он их еще быстрее, чем деньги.

Кстати, Джон Гоут, будучи еще совсем молодым и двуногим, обыкновенным простым матросом служил на борту английского фрегата «Месть». Но так случилось, что однажды адмирал Томас Хоуард ушел в море, намеренно оставив названное судно наедине с испанскими «Двенадцатью Апостолами» в бухте Ачибо. Некие глубоко личные счеты с капитаном «Мести» привели английского адмирала к такому неразумному решению: при выходе из Плимута сама королева Елизавета ласково пожелала удачи и безопасности всем английским кораблям, как если бы сама находилась на борту одного из них. Долгое время считалось, что экипаж фрегата полностью пал в неравном бою, но Джону Гоуту и тогда повезло: пули в него не попали, акулы не тронули, а пленил его лично дон Антонио де Беррео. Испанец неплохо относился к молодому пленнику, надеясь выгодно его продать. Он даже угощал пленника простым вином, непременно при этом напоминая: даже простое вино может любого человека превратить в скота, потому что отравляет дыхание, нарушает естественную температуру тела и деформирует лицо.

Сам Антонио пил ровно столько, сколько считал нужным.

На седьмой чаше его смуглое лицо обычно теряло узнаваемую форму, и он в сотый раз начинал рассказывать своему молодому пленнику о далеком, затерянном в джунглях городе. Там все сделано из золота и драгоценных камней, там короля купают в хрустальной ванне, а потом из специальных тростниковых трубок с ног до головы обсыпают желтым порошковым золотом. А в саду, рассказывал дон Антонио, вытирая большим платком потное, деформированное вином лицо, растут золотые растения. Дыхание дона Антонио становилось сильно отравленным. И птицы, и ветки, и трава в саду, сообщал он, все – золотое. От таких чудесных слов естественная температура тела у дона Антонио еще сильней поднималась. Только ручей в саду, делал он небольшую скидку, течет самый обычный.

У названного испанца Джон Гоут многому научился.

Например, пить, буянить, а также петь песни на разных языках.

Косые латинские паруса теперь не пугали Джона Гоута, как не пугали его и никакие другие, как бы ни выглядели они на великой морской глади. Когда Джону Гоуту ядром оторвало ногу, он сказал себе: некоторым повезло еще меньше. Когда на дырявой галере его занесло на мутные просторы Ориноко, он сразу сказал себе: в таких глухих дырах надеяться нужно только на себя. Местные жители всегда будут убегать от ужасного одноногого человека, а королевские суда – неустанно преследовать. Он понимал, что даже маленький ефиоп не оставляет ему места в будущем.

Особенно в джунглях, где погибают и двуногие.

Однако даже на деревянной ноге Джон Гоут твердо верил в свое будущее.

В этом поддерживали его некоторые откровенные разговоры с боцманом Нилом.

Длинный жилистый ирландец давно мечтал оказаться в этих глухих местах. В сумеречную бездну джунглей, густо оплетенную лианами, расцвеченную орхидеями, в их паутинные болота, в гниль, в ядовитые туманы тянули боцмана воспоминания об одном умирающем человеке, на которого он три года назад случайно наткнулся в глухой индейской деревушке. Приватирский барк «Три грации» встал там на кренгование возле безымянного островка. Время от времени боцман охотился на глупых лабб и акури, похожих на одичавших поросят. Он не считал грабежи плохим делом, поэтому основательно чистил попадавшиеся иногда индейские деревушки. В одной жалкой хижине кроме нескольких случайных золотых вещиц он нашел некоего умирающего белого. Вообще-то волков в одном лесу не должно быть много, резонно считал боцман, но его успокоило то, что неизвестный действительно находился при смерти.