Наследство Пенмаров - Сьюзан Ховач

— Ты могла бы быть со мной в Оксфорде… я дал тебе шанс, но ты отказалась. Я приглашал тебя жить в Алленгейте.

— Да… с миссис Парриш в качестве экономки!

Он побледнел.

— Я отказываюсь обсуждать это при Филипе.

— Очень хорошо, — от гнева мой голос стал холодным и жестким, — мы пойдем в твой номер. — Я повернулась к Филипу. — Дорогой, я не надолго, всего на минутку, мне надо кое о чем поговорить с папой. Тебе незачем волноваться и расстраиваться. Когда я вернусь, мы поужинаем здесь. Побудь здесь один, ладно?

— Конечно. — Но голос его был слаб, губы белы и плотно сжаты.

— Если тебе что-то понадобится, Филип, — произнес Марк строго, — ты найдешь нас в самом конце коридора. На двери номер семь.

Филип молча отвернулся и отошел к окну смотреть на море.

Мы оставили его, молча прошли по коридору и наконец вошли в номер — он был просторнее, чем наш, и более роскошный. Поначалу мне показалось, что в гостиной нет следов чьего-либо присутствия, но потом я приметила школьную шапочку, небрежно брошенную на шезлонг. Подойдя ближе, я увидела имя, вышитое на подкладке, имя младшего мальчика, который родился вскоре после Филипа. Поскольку это имя каким-то таинственным образом показалось мне дурным предзнаменованием, предвестником грядущих черных дней, я подняла шапочку и провела пальцем по буквам.

Его звали Адриан. Адриан Парриш.

Марк закрыл дверь. Неожиданно оказалось, что нам не о чем больше говорить. Пауза в ссоре привела к тому, что от моего гнева не осталось и следа; я даже не помнила шока, который испытала, услышав слово «развод». Теперь меня даже удивляло, что после стольких месяцев разлуки я все еще остро ощущаю ревность и обиду. Я приняла тот факт, что у него должны быть другие женщины; но почему я не могла смириться с существованием Розы Парриш? Этому не было логического объяснения. Видимо, я просто вдруг болезненно осознала, что Роза Парриш символизирует собой больше, чем просто конец моего брака. Она была символом молодости, которая ушла от меня навсегда, символом класса, частью которого я не смогла стать, символом мира, в котором я всегда чувствовала себя неловко. Она олицетворяла собой все мое горе, словно, глядя на ее красивое, веселое лицо, я видела все то, чего всегда хотела, но так и не смогла по-настоящему достичь.

— Что ж, — произнес издалека холодный голос Марка, — это была самая отвратительная сцена, какую только можно было разыграть перед нашим сыном.

Я села на неудобный стул с высокой спинкой и попыталась подумать о том, что мне следует делать, но мысли путались, и я не нашлась даже, что ответить.

— Поскольку я считаю, что в будущем совершенно необходимо избегать подобных сцен, то предлагаю тебе пока разъехаться, а потом оформить развод, как только это станет возможным. У меня нет причин разводиться с тобой, как ты понимаешь, но если я уеду сейчас и останусь в Алленгейте без твоего согласия, ты сможешь подать на развод на том основании, что я тебе изменил и затем бросил тебя. Полагаю, что период неисполнения супружеских обязанностей должен тянуться по крайней мере два года, поэтому нам придется подождать, прежде чем начинать процедуру, но, к сожалению, поскольку ты не можешь развестись со мной лишь на основании адюльтера, нам ничего другого не остается. Я понимаю, что развод повлечет за собой большой скандал, и уверен, что многие его не только не одобрят, но и будут шокированы, однако, смею заверить тебя, большая часть критики достанется на мою долю. Впрочем, я готов стерпеть многое, чтобы покончить с этой ситуацией самым подходящим из имеющихся способов. Я знаю, и ты тоже знаешь, что наш брак распался навсегда. Однако нам следует вести себя так, чтобы дети пострадали как можно меньше, и, с моей точки зрения, для них в итоге окажется лучше, если наш развод будет официально оформлен в суде.

Я услышала собственный голос, произнесший без всякого выражения:

— Не понимаю, каким образом позор и бесчестье развода могут пойти им на пользу.

— А я не понимаю, какую пользу принесут им родители, которые враждуют друг с другом! Послушай, Джанна, будь благоразумной. Ты по-прежнему думаешь только о себе, а вовсе не о детях! Если мы возьмемся за дело спокойно, осмотрительно…

— Ты тоже думаешь не о детях, — возразила я. — И не из-за них просишь развода. Ты хочешь развода только для одного — чтобы жениться на миссис Парриш.

На секунду он заколебался. Потом сказал:

— Я не отрицаю, — произнес он медленно, — что собираюсь когда-нибудь снова жениться, но…

— Ну так вот, ты никогда не женишься снова, — твердо заявила я, — потому что я никогда с тобой не разведусь. Никогда в жизни! — Слезы застилали глаза, мысли тоже начали путаться, так что в конце концов у меня в сознании заклубилась мешанина ярких, болезненных образов. Я немедленно представила себе сплетни слуг, неискренние соболезнования соседей, слухи, насмешки, разговоры за спиной. Я увидела свое прошлое, свои попытки стать лучше, невероятные усилия жить той жизнью, которой от меня требовали, напряжение, страх, агонию, смущение, одиночество и горе. Развод означал бы, что все было впустую. Моим единственным утешением было то, что я его жена, и никто, даже миссис Парриш, не сможет отнять у меня этого. Как могла бы я согласиться на развод? Это стало бы насмешкой над всей моей жизнью, полной страданий и бесконечного терпения… а кроме того… я просто не могла отдать его миссис Парриш. — Я не разведусь с тобой, — с тихой яростью повторила я, и самое слово «развод» прозвенело как ужасный вызов моему спокойствию. — Не разведусь.

Я видела, что он очень зол, но держит себя в руках.

— Пожалуйста, — сказал он спокойным голосом. — Пожалуйста, попытайся быть разумной, Джанна. Я понимаю, что для нас обоих унизительно объявлять всему миру, что наш брак развалился, но ведь жить так, как сейчас, бессмысленно и бесполезно. Кроме того, это очень плохо для детей. Послушай, ты же должна это понимать! Если мы не будем эгоистичны и прежде всего будем заботиться об интересах детей, то я уверен, что мы сможем прийти к таким условиям раздельного проживания, которые будут намного лучше для детей и не столь уж неприемлемы для нас…

— Я не соглашусь ни на раздельное проживание, — сказала я, — ни на развод. Если ты решил бросить меня, это твое решение, но, пожалуйста, не жди, что я с этим примирюсь.

— Если ты беспокоишься о деньгах, то я, конечно же, щедро тебя обеспечу, ты сможешь продолжать жить в Пенмаррике…

— Нет, — сказала я.

Он посмотрел на меня.

— Что ты имеешь в виду?

— Если ты меня бросишь, я больше туда не поеду.

— Но…

— Я его ненавижу, — произнесла я, запинаясь, — я ненавижу Пенмаррик, ненавижу. Ненавижу давать эти ужасные ужины, принимать этих ужасных гостей и отдавать визиты. Я ненавижу эти огромные холодные комнаты, в которых меня везде преследуют взгляды слуг. Я ненавидела этот дом все время, что жила там без тебя. Если ты меня бросишь, я в Пенмаррике не останусь. Я уеду домой. Я буду жить на ферме Рослин. Пенмаррик мне никогда не нравился, даже в начале нашей жизни там. Я всегда скучала по ферме и по Зиллану.

Он смотрел на меня так, словно я сошла с ума.

— Но, Джанна, дорогая… — Он не находил слов. — Боже мой, ты не можешь вернуться на ферму и жить там, как простолюдинка! Ты не можешь этого сделать!

— Я хочу домой, — сказала я. — Это все, чего я хочу. Я просто хочу домой. Я больше не стану жить в Пенмаррике, если ты уйдешь от меня.

— Послушай, Джанна, постарайся взять себя в руки. Ты была хозяйкой Пенмаррика одиннадцать лет. Все наши дети родились там. Ты не можешь, я повторяю, не можешь, вернуться теперь на ферму Рослин. Я думаю, ты просто не понимаешь, что говоришь.

— Я могу вернуться. И вернусь.

— Тогда как же я смогу отдать тебе на попечение детей?

Я не сразу поняла, что он говорит. А когда поняла, похолодела: я увидела, как мои дети вырастают и становятся чужими. Они не будут меня любить, не будут заботиться обо мне, оставят меня одну лицом к лицу со старостью.

— Ты не посмеешь забрать их у меня, — сказала я. — Ты не сможешь быть таким жестоким.

— Я собирался предложить, чтобы они жили с тобой большую часть года и приезжали в городской дом в Лондоне на несколько недель повидать меня на Рождество либо на Пасху. Но, Боже всемогущий, как я могу согласиться, чтобы моих детей забрали из Пенмаррика и воспитывали на ферме? Как?

— Если ты попытаешься их у меня забрать, я обращусь в суд. Я найму юристов… лондонских юристов…

— Ты и в самом деле думаешь, что какой-нибудь судья даст согласие на опекунство, если дети из высших слоев общества будут воспитываться на сельской ферме?

— А ты всерьез думаешь, — от страха я очень хорошо собой владела, — что какой-нибудь судья согласится на опекунство, при котором детей будет воспитывать любовница их отца вместо родной матери?