Дыхание розы - Андреа Жапп

– Он понемногу успокаивается.

Раздался вздох. Жанна заснула, и сестра-больничная подумала, что это к лучшему. Как только Жанна немного окрепнет, она услышит ужасное известие о смерти Гедвиги. Элевсия велела скрывать это от Жанны, поскольку двух молодых женщин связывала долгая дружба. Вдруг неожиданная печаль охватила неуживчивую крупную женщину. Аделаида Кондо умерла, Гедвига дю Тиле тоже. Жизнь Жанны, едва не последовавшей за ними в могилу, висела на волоске. Бланш де Блино осталась в живых только потому, что не любила лаванду. Бедная благочинная все чаще молола вздор. Жуткие воспоминания о прошлом не покидали ее. Страх сковал Бланш до такой степени, что ее лицо стало похожим на посмертную маску. Что касается Женевьевы Фурнье, то жизнь, казалось, покинула ее после ужасной кончины Гедвиги, к которой она питала гораздо больше симпатии, чем предполагала Аннелета. Куда-то разом улетучилась жизнерадостность очаровательной хранительницы садков и птичника. Женевьева бродила по коридорам, как маленькое скорбящее привидение, едва замечая сестер, которые приветливо улыбались ей.

Как ни странно, но страшная агония сестры-ризничной словно вернула матери аббатисе уверенность, которую она утратила после приезда инквизитора. Аннелету терзала подспудная тревога: решила ли Элевсия де Бофор вести беспощадную борьбу? Решила ли она принести в бессмысленный дар свою жизнь в обмен на другую жизнь, жизнь подлого зверя, который нападал исподтишка? Этого нельзя было допустить. Аббатиса не умрет, и Аннелета была готова на все, чтобы спасти ее.

Аннелета Бопре вошла в гербарий, чтобы провести первую из своих инспекций, которые она совершала два раза в день. Только что прозвонили к третьему часу*, но она освободила себя от присутствия на службе.

Перед аптекарским шкафом Аннелета застыла как вкопанная. Внезапно возникшая эйфория пробудила у нее желание кричать от радости: она была права! Паста из яичных белков, смешанных с миндальным молочком, которую она готовила каждый вечер, совершила чудо. Мимолетное сожаление умерило опьяняющую радость Аннелеты. Женевьева Фурнье больше не будет сердиться на своих птиц. Впрочем, хотя Женевьева каждое утро, осматривая соломенные гнезда, убеждалась в их неверности и низкой яйценоскости, она оставалась к этому равнодушной.

«Выше голову, дочь моя, – приказала себе Аннелета. – Плакать ты будешь потом, когда разделаешься с этой гадиной».

На слизистой пасте отпечатались черные следы от подошв. Значит, кто-то приходил в гербарий в период между вчерашним повечерием и сегодняшней заутреней. Кто-то, кому здесь нечего было делать. Кто-то, чьи оправдания могли быть только лживыми.

Сестра-больничная бросилась на улицу. Она буквально влетела к аббатисе. Элевсия слушала ее с открытым ртом, торопя взглядом. Когда Аннелета рассказала о своей ловушке и об открытии, аббатиса спросила:

– Конечно, яичный белок… Но что теперь нам делать?

– Прикажите им всем собраться в. скриптории и разуться. И пусть кто-нибудь из послушниц принесет два раскаленных добела нагревальника.[63]

– Два нагревальника? Вы говорите о приспособлениях, при помощи которых нагревают постель, чтобы избавиться от сырости?

– Именно о них. Я хочу, чтобы они дымились от раскаленных углей. Так будет быстрее. Нам не придется все нести в кухню, чтобы проводить наше расследование.

Стена из белых платьев застыла в неуверенном ожидании. Сестры в одних носках переминались с ноги на ногу. Перед ними стояли их туфли. Едва прозвучал странный приказ, как сразу же раздался недовольный шепот:

– Снять обувь? Я не ослышалась?

– Я ничего не понимаю.

– Пол ледяной…

– Я уверена, что эта нелепая мысль принадлежит Аннелете…

– Зачем им нужны наши туфли?…

– У меня не слишком чистые носки. Но мы их меняем только в конце недели…

– Я сомневаюсь, что речь идет о проверке гигиены.

– Один мой носок дырявый, большой палец вылезает наружу. У меня не было времени его заштопать, какой стыд…

Элевсия, сделав им внушение, заставила сестер замолчать, ожидая, когда удивленная послушница принесет нагревальники. Наконец их доставили с кухни. От горящих внутри нагревальников углей шел дым. В сопровождении аббатисы Аннелета пошла слева вдоль этой шеренги испуганных или раздраженных женщин. Она взяла первую пару туфель и провела их подошвами по горячему нагревальнику. Она повторяла эти движения вновь и вновь, не обращая внимания на испуганное перешептывание и изумленные взгляды. Вдруг послышалось легкое потрескивание. От одной из подошв туфель Иоланды де Флери пошел отвратительный запах гнилых зубов или стоячего болота. Аннелета провела еще несколько раз туфлями по нагревальнику до образования сухой белой пленки. Ее лицо исказилось от ярости. Тем не менее она сдержала свои эмоции и продолжила проверку, идя вдоль ряда монахинь и послушниц. Но вся остальная обувь не отреагировала на жар углей. Тяжелой поступью Аннелета вернулась к смертельно бледной Иоланде. Ее голос прогремел так громко, что сестры вздрогнули от ужаса:

– Что вы делали в гербарии?

– Но я… Но это ложь…

– Хватит, в конце концов! – прорычала сестра-больничная.

Элевсия, опасавшаяся, что Аннелета позволит своей ярости выйти наружу, вмешалась. Срывающимся голосом она сказала:

– Иоланда, следуйте за мной в мой кабинет. Дочери мои, приступайте к своим повседневным занятиям.

Аннелете и Элевсии пришлось буквально тащить упиравшуюся Иоланду. Она пыталась оправдаться, клялась, что не заходила в гербарий.

Аннелета втолкнула молодую женщину в кабинет аббатисы и резко захлопнула за собой дверь. Она осталась стоять около двери, словно опасалась, что Иоланда де Флери попытается убежать.

Элевсия подошла к своему рабочему столу и оперлась обеими руками о тяжелую темную дубовую столешницу. Аннелета с трудом узнала голос аббатисы, так неистово он звучал:

– Иоланда, моему терпению пришел конец! Две мои дочери умерли, двум другим едва удалось избежать подобной участи, и это за столь короткий промежуток времени. Проволочки и любезности больше не уместны. Более того, они преступны с моей стороны. Я требую правды! Я хочу услышать ее немедленно! Если вы вновь начнете увиливать, я буду вынуждена отдать вас в руки светских властей, в руки бальи Монжа де Брине, поскольку отказываюсь вершить суд над одной из своих дочерей. Для виновной я уже потребовала смерти. Я потребовала, чтобы ее раздели по пояс и подвергли публичному бичеванию.

Несмотря на внешнюю суровость, подобное наказание было относительно мягким, если говорить о таких преступлениях, как отравление. Обычно отравителей сначала пытали и лишь потом предавали смерти. Иоланда растерянно смотрела на аббатису, будучи не в состоянии вымолвить хотя бы слово. Элевсия почти кричала: