Дыхание розы - Андреа Жапп

От удовольствия Гонорий закрыл глаза. За этим изящным силуэтом, за этим выпуклым челом скрывался один из наиболее мощных, наиболее острых умов, которые ему доводилось встречать.

Она подошла ближе, и ему показалось, что ее ноги едва касаются земли. Гонорий закрыл дверь. Од де Нейра удобно села и улыбнулась, склонив свою очаровательную головку набок:

– Сколько времени прошло, ваше преосвященство.

– Прошу вас, Од, будем считать, что этого времени, которое едва коснулось вас, а меня же, напротив, превратило в старика, не существует.

Грациозным жестом она одобрила его слова: ее тонкая красивая рука словно погладила пустоту. Затем она ответила:

– С удовольствием… Значит, так мало времени, мой дорогой Гонорий.

Поджав свои пухленькие губы, она продолжила более серьезным тоном:

– Сначала ваше послание обрадовало меня, но затем, признаюсь, встревожило.

– Простите меня за это. Меня снедает тревога, и, должно быть, она просочилась в мои слова…

Камерленго замолчал и пристально посмотрел на нее. Од де Нейра вела бурный образ жизни. Только чудом можно было объяснить, почему он нисколько не сказался на ее внешности. Рано осиротевшую девочку отдали на воспитание стареющему дядюшке, который быстро начал путать родственное милосердие и кровосмесительство. Но мерзавец недолго пользовался прелестями племянницы. Он умер после бесконечной, мучительной агонии, при которой, как и требовало того благочестие, присутствовала его протеже. В двенадцать лет Од осознала, что ее талант по части ядов, убийств и лжи мог сравниться лишь с ее красотой и умом. За распутным дядюшкой в мир иной отправились тетушка, два кузена, претендовавшие на наследство, старый муж… Однако прискорбная участь родственников Од насторожила людей бальи Осера. Гонорий Бенедетти, тогда обыкновенный епископ, оказался в городе, когда шел процесс. Изумительная красота мадам де Нейра напомнила Гонорию сладостные безумства его юности, когда он покидал кровать одной дамы только затем, чтобы упасть в кровать другой. Он захотел ее допросить под тем предлогом, что его ряса заставит ее быстро признаться. Она ни в чем не призналась, запутав его в лабиринте лжи, которым он восхищался, будучи знатоком. По его мнению, такая беспринципность, такой ум и такой талант должны были спасти ее шейку от веревки и, уж конечно, от костра, на котором сжигали ведьм. Он крутился, как уж на сковородке, покупая одних, угрожая другим, убеждая третьих. С Од сняли все обвинения, освободили от всех подозрений. Од была единственным плотским увлечением прелата с тех пор, как он отрекся от мирской жизни. Неделю спустя он пришел к ней в особняк, унаследованный от мужа, которого она отправила в мир, считавшийся лучшим из миров. На мгновение Гонорий испугался, что она окажется не на высоте прегрешения, которое он собирался совершить. Но он глубоко заблуждался. Как он и надеялся в глубине души, эти несколько часов страсти она не рассматривала ни как вознаграждение, ни как необходимость. Она оказала ему честь, отдавшись ему как мужчине, поскольку никогда не уступила бы кредитору. Все эти часы, проведенные в совершенном безумии, они обнюхивали друг друга, как хищники одной и той же породы. Они занимались любовью, словно скрепляли договор. Как и Гонорий, Од полагала, что цель оправдывала средства. Ведь она сказала ему на рассвете после той ночи:

– Что вы хотите, мой дорогой, жизнь слишком коротка, чтобы терпеть тех, кто портит нам ее. Если бы люди были более мудрыми… мне не пришлось бы их травить. Я женщина слова и чести, но только толкую эти понятия, разумеется, на свой лад. Как мой дядюшка, который думал, что имеет право лишать меня невинности… В обмен на это я отобрала у него жизнь. Я с самого начала не была согласна со сделкой, которую он заключил относительно моего тела. Неожиданно мне показалось, что мне не требуется спрашивать его мнения насчет всего остального… его смерти, например. Поклянитесь мне, Гонорий, что вы мудрый человек. Мне было бы очень жаль, если бы вы умерли… Вы такой исключительный и бесценный, что мне вас будет не хватать.

Услышав столь сладостную угрозу, он расхохотался. С тех пор он редко смеялся по-настоящему. Его жизнь претерпела существенные изменения, стала зловещей и уродливой. Жизнерадостность Од была, несомненно, последним воспоминанием, которое позволяло ему вольготно дышать.

– То, о чем я вам поведаю, моя лучезарная Од… – начал Гонорий, но она прервала его, забавно сморщив личико:

– Должно остаться между нами? Ах, вы до такой степени забыли меня, мой дорогой?

Гонорий медленно вздохнул. Разве Од не была лучшим исповедником, о котором он мог мечтать? Единственным, кому он мог довериться. Он закрыл глаза и, с трудом выговаривая слова, начал:

– Од, моя великолепная… Если бы вы знали… Бенедикт умер, и я был виновником его агонии. Эта смерть причиняет мне такую боль, гложет меня изнутри, без передышки, но, тем не менее, она была неизбежной.

– Почему? – спросила она, нисколько не смутившись от такого признания.

– Потому что Бенедикт был одним из тех непорочных, упрямство которых может поколебать основы нашей Церкви. Он вбил себе в голову опасную химеру и отчаянно цеплялся за свою идею евангельской чистоты в то время, когда мы сами находимся в опасности, когда нам угрожают со всех сторон. Христианский Восток умер, и я сомневаюсь, что он когда-нибудь возродится из пепла. Сейчас мы должны, напротив, укреплять власть Церкви на Западе. Сейчас не время для диалога, обмена и открытости… Впрочем, они всегда были неуместны… Нас ждет церковная реформа, своего рода покаяние, я убежден, что это неизбежно. Од, мы гаранты порядка, твердости, без которых люди не смогут выжить. Силы, сущность которых я плохо понимаю, противостоят нам и пытаются уничтожить наше влияние. Некоторые монархи Европы, в частности Филипп Красивый, моя дражайшая, хотели бы разделаться с нашей властью. Но не это меня беспокоит, мы сумеем заставить их отступить. Признаюсь вам, совсем другие внушают мне страх.

– Другие? Какие другие? – удивленно спросила прекрасная дама.

– Если бы я знал, то больше не волновался бы. Я чувствую, как они наступают со всех сторон, я их чувствую в процветающей ереси, в экзальтированной строгости некоторых наших нищенствующих монахов, в дружбе молодых дворян и горожан. Я без устали ищу их следы… Самая богатая и самая просвещенная часть общества связывает свои надежды с реформаторами. Вскоре за ними последуют другие, бедняки, соблазненные их гротескными теориями равенства. Мы боролись и продолжаем бороться с еретическими движениями, но они представляют собой лишь поверхностный слой глубокого потока нелюбви к нам, к тому, что мы воплощаем.