О головах - Энн Ветемаа

РОБЕРТ. Погоди еще денька два — и она вернется. (Помрачнев.) А твоя дочь живет где-то в заброшенных карьерах, за городом. Шляется черт знает с кем. Ты вообще не занимался ее воспитанием. Для кого я этот процесс инсценирую? Неужели для себя? Это все для Марии!

АБРАХАМ. Женщины думают только о себе… Старая истина.

РОБЕРТ. Но мы обойдемся и без них! Факт! Я бы никогда не подумал, отец, что ты такой хороший повар.

АБРАХАМ. Я?

РОБЕРТ. Ты. Этот салат на кухне был вполне съедобен.

АБРАХАМ. Салат? Я не делал никакого салата…

РОБЕРТ. Что ты стесняешься? Я же сам видел. В желтой глиняной миске. Очень вкусный салат.

АБРАХАМ. Ты его съел? (Роберт кивает.) Тогда для водяной собаки мне придется делать новый.

РОБЕРТ. Для водяной собаки? А что в нем было?

АБРАХАМ. Какие-то моллюски и… (Увидев выражение лица Роберта.) Ничего, они были абсолютно свеженькие… Послушай-ка, глотни кофе! (Наливает ему кофейной гущи.) Раньше этот корм готовила Берта… Но поделом этой Берте. Я знаю, что она сейчас не может быть счастливой. Одного ей все же не хватает.

РОБЕРТ (страдальчески). Послушай-ка, что это за моллюски…

АБРАХАМ. Почем я знаю. Я вегетарианец. А знаешь, почему Берта не может быть счастлива? Ей не с кем ругаться! Вот!

РОБЕРТ. А ей это необходимо?

АБРАХАМ. Она к этому так привыкла, что не может без этого жить. Я-то знаю. (Немного лирично.) Я всегда предоставлял ей эту возможность: забуду носок на стуле или банку с препаратом на обеденном столе… Или ванну перелью через край…

РОБЕРТ. Нарочно?

АБРАХАМ. Иногда и нарочно. Когда у меня хорошее настроение. Когда мне хочется ее порадовать. Берта… она все же… (ищет слова) очаровательная бабка…(С пальмы слетает лист.) Я сегодня ночью подумал, что она еще… ну… симпатичная… И эти хижины мы смогли бы когда-нибудь вместе объехать… Когда будет больше времени. (Недовольно.) Об этом она не думает, что я тут с утра до вечера думаю о ней! (Пауза.) Давай-ка послушаем музыку — мы, два холостяка!

РОБЕРТ. Некогда…

АБРАХАМ. Для прекрасного всегда надо находить время.

РОБЕРТ. Но…

АБРАХАМ. Да, да, мой мальчик. Иначе может случиться, что жизнь пройдет мимо…

РОБЕРТ. Мимо тебя она не прошла?

АБРАХАМ. Мимо меня? (Улыбается.) Нет. Я всю жизнь занимался только прекрасными вещами. (Ставит пластинку с грустной фортепьянной пьесой. Она должна быть немного сентиментальна, например, ноктюрн Шопена. Пауза. Свет меняется. Мечтательно.) Моя мать вечерами читала мне Кафку.

РОБЕРТ. Кафку?

АБРАХАМ. И Камю.

РОБЕРТ. Странный вкус для биолога.

АБРАХАМ. Ничуть нет. Эти экзистенциалисты очень красиво рассуждают о нереальных вещах. Так красиво, что начинаешь верить.

РОБЕРТ. Нереальные вещи… Что ты под этим подразумеваешь?

АБРАХАМ. Одиночество, например. В нашем двадцатом веке… все это звучит как старая милая сказка, она так изящно уводит от повседневной суеты… В наше время, когда мы привязаны друг к другу за руки и за ноги… когда наука, искусство, политика — все в одном клубке… когда индивид перестал существовать… эти удивительные писатели говорят об одиночестве… Гениальные милые лжецы!

РОБЕРТ. И эта ложь про одиночество тебе нравится?

АБРАХАМ. Все недостижимое по-своему притягательно.

РОБЕРТ (серьезно.) Это опасный образ мыслей.

АБРАХАМ. Может быть.

РОБЕРТ. Несомненно. Скоро ты поставишь интересы индивида выше интересов общества. Это мировоззрение характерно для более ранних эпох. Этак, отец, ты станешь анархистом, единомышленником Марии.

АБРАХАМ (просто). Я уже никем не стану. Моя работа завершена. (Берет банку с препарированной головой и погружается в размышления. Музыка тихо продолжает играть.)

РОБЕРТ. Оказывается, ты больший лирик, чем я думал.

АБРАХАМ (про себя). И все же большинство считает меня циником! Только потому, что я не боюсь это удивительное и хрупкое творение, а исследую и уважаю его. Это он, человек, создал ноктюрн, науку, искусство! И свободу!

РОБЕРТ. Свободу, в которой он сам ничего не смыслит.

АБРАХАМ (про себя). Может быть, мы действительно доживем до того, что возникнет возможность предоставить какой-нибудь выдающейся личности нанести последние штрихи на труде своей жизни именно в таком виде.

РОБЕРТ (убежденно, почти страстно). Разумеется, отец!

Псевдопетух после большого перерыва снова подает голос.

АБРАХАМ. Ты веришь в это? Мне бы тоже хотелось верить, но навряд ли найдутся благожелатели…

РОБЕРТ. Не всегда их желание решает дело.

АБРАХАМ. И тем не менее… Они не успокоятся. (Пауза. Роберт хочет что-то возразить, но сдерживается.) Вряд ли мы захотим длительное время обходиться без этого глупого доброго грешного тела. Привычка — как-никак миллионы лет.

РОБЕРТ. Но которую все же не имеет смысла возвеличивать!

АБРАХАМ. Разумеется! Но видишь ли… с годами мы меняемся, и многое из того, что нас в молодости влечет, в старости кажется несущественным.

РОБЕРТ. Что-то ты сегодня рассуждаешь как старик.

АБРАХАМ. А разве я не старый?

РОБЕРТ. Тот, кто творит, не стареет!

АБРАХАМ. Все это слова… Ты и сам когда-нибудь увидишь… Настает день, когда ты не испытываешь интереса ни к чему и тебе хочется только одного — лечь в землю и склонить свою голову к голове Берты.

РОБЕРТ. Что с тобой сегодня?.. Я понимаю, Берта… Но нельзя так думать. Это эгоизм. До тех пор пока ты способен что-то дать обществу…

АБРАХАМ (улыбается). В один прекрасный день все это уже не интересует.

РОБЕРТ (озабоченно). Ты болен?

АБРАХАМ. Нет, просто немного устал. Ты пойди сегодня прогуляйся один. Подумай о своей работе. А я пойду немного отдохну.

РОБЕРТ (хочет что-то возразить, но удерживается). Хорошо… хорошо… Отдохни. Каждый имеет на это право. (Слушают некоторое время музыку, потом Абрахам уходит. Вслед за ним уходит и Роберт. Музыка продолжается до появления Берты.)

Входит БЕРТА, боязливо озирается. Хаос, царящий в комнате, ужасает ее. С пальмы слетает очередной лист. Поборов нерешительность, Берта осторожно проходит в комнату и начинает наводить порядок. Тут же на пороге появляется МАРИЯ. Ее наряд хиппи порван. Она чем-то подавлена. Некоторое время наблюдает за действиями матери, которая ее не замечает.

МАРИЯ. А наш уговор, мама?

БЕРТА (вздрогнув). Сама видишь, как они тут живут…

МАРИЯ (капризно, чуть не плача). Это не наше дело. До тех пор пока Абрахам не попросит у тебя прощения…

БЕРТА. А он и не узнает… Но ведь он уже попросил… Я велела отсылать ему открытки из-за границы — Ниццы и… Мария, что с тобой? Ты плачешь?

МАРИЯ (опускается в кресло, плачет). Я никогда не плачу.

БЕРТА (без малейшей иронии). Что-нибудь случилось? Судя по твоему внешнему виду, ты должна быть очень довольна… Ведь именно о такой жизни ты мечтала. Свобода, без этих грязных денег, все делать своими руками…

МАРИЯ (в бессильной ярости). Без грязных денег?! Я почти миллионер! За неделю я заработала столько, сколько мой отец получает за год.

БЕРТА. На миллионера ты не больно-то похожа.

МАРИЯ. Педро — свинья.

БЕРТА. Твой лучший друг Педро, с которым ты решила после Роберта…

МАРИЯ. Педро — свинья. (Впервые она не сдерживается и по-настоящему плачет.)

БЕРТА (растроганно). Мне так приятно видеть твои слезы. Ты так давно не плакала! Милая бедная девочка! (Гладит ее по голове.) Вы жили за городом, в заброшенных карьерах, я знаю… Это так, правда? Я знаю … Вдесятером, коммуной.

МАРИЯ. Как я могла поверить ему? Он гнусно обманул меня! Мы решили отречься от всех благ цивилизации. Обрабатывали землю, сеяли зерно. Педро смастерил водяное колесо, такое… доисторическое…

БЕРТА. Бедняжка! Это при твоей-то изнеженности.