Одинокий волк - Джоди Линн Пиколт

– А ты бы предпочел, чтобы нас держали здесь подольше?

Мы выходим из зала суда и идем через парковку к его машине.

– И что дальше? – На холоде вылетающие изо рта слова обретают форму.

Пока Джо отпирает дверь, я притопываю ногами.

– А дальше ты делаешь то, что сказал судья. Пройдешь психиатрическую экспертизу и будешь сидеть тихо, пока я пытаюсь придумать, как замять дело. – Он включает зажигание и трогается с места. – Я отвезу тебя в дом отца…

Его прерывают громкие аккорды «Богемской рапсодии». Вздрогнув, я верчу ручку радио, чтобы сделать потише, но обнаруживаю, что оно даже не включено.

– Джо Нг, – представляется Джо, ни к кому не обращаясь.

Затем я слышу другой голос по громкой связи:

– Джо? Это Дэнни Бойл, окружной прокурор.

– Дэнни, чем могу помочь? – настороженно спрашивает Джо.

– На самом деле это я хочу помочь. Вашему пасынку сегодня предъявили обвинение в покушении на убийство отца…

– Какого черта! – вырывается у меня.

Джо бьет меня по руке.

– Простите. Сейчас сделаю радио потише. – Он бросает на меня убийственный взгляд и прикладывает палец к губам, призывая к молчанию. – Мне кажется, что вы неправильно поняли обвинение. Его обвиняют в нападении второй степени.

– Ну что вы, Джо! – Голос на другом конце провода ровный, маслянистый. – У меня в руках обвинительное заключение. Откровенно говоря, я лишь отдаю дань профессиональной вежливости. Я не стану высылать наряд, если вы сами отвезете его в участок.

– Конечно, – отвечает Джо. – Я сейчас его привезу. Спасибо за звонок.

Он нажимает кнопку на руле, отключая связь, и смотрит на меня.

– А теперь, – говорит Джо, – ты по уши в дерьме.

– Я не пытался убить отца, – настаиваю я, когда Джо одним глотком осушает чашку кофе и протягивает официантке, чтобы та наполнила ее снова. – Ну… то есть да, но не потому, что хотел его смерти. Потому что он так желал.

– И откуда тебе это известно?

Я пытаюсь нащупать в кармане пальто письмо, подписанное мной и отцом, но потом понимаю, что оно осталось дома, в толстовке.

– У меня есть записка. Отец подписал ее, чтобы дать мне право принимать за него медицинские решения, если понадобится. Он сказал, что если когда-нибудь окажется в таком состоянии, то не хочет, чтобы ему продлевали жизнь.

При этих словах Джо поднимает брови.

– Давно он подписал эту записку?

– Когда мне было пятнадцать, – признаюсь я, и Джо закрывает лицо руками.

– Я что-нибудь придумаю, – обещает он, – но ты должен в точности рассказать обо всем, что произошло вчера.

– Я уже…

– Еще раз.

Я набираю полную грудь воздуха. Рассказываю о собрании у постели Кары, о том, как нейрохирург и врач отделения интенсивной терапии в один голос сказали, что отец не поправится и нам придется сделать выбор в отношении его лечения. О том, как взбеленилась Кара и медсестра выгнала всех из палаты.

– Кара сказала, что больше не может, – объясняю я. – Не может слушать, как врачи твердят ей, что надежды нет. Поэтому я сказал ей, что обо всем позабочусь. И я это сделал.

– То есть она не говорила, что хочет прекратить жизнеобеспечение вашего отца.

– Конечно нет. Никто из нас не хочет. Кто вообще может такого хотеть, ведь это означает, что близкий человек умрет. Но Кара не может смириться с фактом, что отец больше никогда не будет жить. – Я качаю головой. – Не случится в обозримом будущем никакого чуда, даже если мы подождем еще неделю, месяц или год. Нам больше нечего ждать. Паршиво, но из всех вариантов у нас только два: запрятать его в дом инвалидов или отключить жизнеобеспечение, и Каре не нравится ни один из них. Может, меня и не было здесь, когда она росла, но я все еще ее старший брат и должен защищать ее не только от хулиганов и подозрительных бойфрендов, но и от ужасных ситуаций, как сейчас. Вот почему я взял решение на себя. Тогда ей не придется носить в себе маленькую частичку вины до конца жизни.

– Зато тебе придется, – говорит Джо.

Я поднимаю на него глаза:

– Да.

– Так что ты сделал?

– Я поговорил с хирургом отца. Я хотел получить у него подтверждение, что отец действительно не придет в себя. Никогда. Потом я сказал врачу, что хочу встретиться с теми, кто занимается донорством органов.

– Почему?

– В водительском удостоверении отца есть пометка, что он хотел стать донором. Поэтому я встретился с ними, подписал все бумаги, и они назначили процедуру на следующее утро.

– Почему ты не вернулся и не рассказал об этом Каре?

– Ей дали успокоительное. Она очень сильно расстроилась, когда врачи сказали, что у отца нет ни единого шанса. – Я пожимаю плечами. – Если не верите, спросите у матери.

– Что произошло потом?

– В девять я находился в палате отца с двумя медсестрами, адвокатом и нейрохирургом, и врач отделения интенсивной терапии спросил, где Кара. Следующее, что я помню: она врывается в комнату и кричит, что я пытаюсь убить отца. – Я кручу в руках вилку. – Адвокат больницы велела всем разойтись и сказала, что процедуру продолжать нельзя. Но я мог думать только о том, что больше нельзя затягивать. Решение не станет легче, сколько бы мы ни ждали, даже если Кара не желает этого признавать. Поэтому я наклонился и выдернул вилку аппарата из розетки. – Я бросаю взгляд на Джо. – Я налетел на медсестру, когда потянулся за вилкой, но не толкал ее нарочно.

– Медсестра сейчас должна волновать тебя меньше всего. Ты что-нибудь сказал, когда выдернул вилку из розетки?

Я качаю головой:

– Вроде нет.

– Ты совершал когда-нибудь поступки, из-за которых другие люди могли подумать, что ты зол на отца?

Я мешкаю.

– Вчера – нет.

Джо откидывается на спинку стула:

– Вот что я тебе скажу. Штат обязан доказать, причем не оставив обоснованных сомнений, что ты намеревался убить отца, думал об этом заранее и в твоих действиях был злой умысел. Ты, несомненно, хотел ускорить смерть своего отца. Преднамеренностью считается, даже если ты подумал об убийстве всего за несколько секунд до того, как начал действовать. Так что точка преткновения здесь – за что мы можем зацепиться – это злой умысел.

– Знаете, что такое злой умысел? Держать человека в живых с помощью машин, – возражаю я. – Почему искусственно продлевать жизнь можно, а позволять человеку умереть, избавив его от всех этих аппаратов, нельзя?

– Не знаю, Эдвард, но сейчас у меня нет времени рассуждать об этике эвтаназии. Что произошло после того, как ты выдернул вилку из розетки?

– Меня повалил