Одинокий волк - Джоди Линн Пиколт

Бо́льшую часть времени волки понимали, что я не смогу угнаться за ними и буду скорее помехой во время охоты, чем подспорьем. Во время погони я не мог бежать достаточно быстро; у меня не было никакого оружия, чтобы убить добычу, а тонкая кожа давала плохую защиту. Но после того как выпал снег, на смену погоням пришли засады. В те долгие месяцы, когда землю покрывало два фута снега, меня не просто приглашали участвовать в охоте – мое присутствие считалось обязательным.

При засаде стае необходимы крупные самцы. Иногда нужно, чтобы добыча развернулась и забежала в кусты, откуда выскочат другие волки и окружат ее со всех сторон, пока охотники наносят смертельный удар. Я устроился в маленькой нише, выкопанной в снегу, вместе с молодыми волками и альфой, ожидая, когда крупный черный волк и другая взрослая самка погонят добычу к нам.

Мы ждали несколько дней – не двигаясь, потому что могли потревожить снег и насторожить добычу. Даже устроившись между волками, я мерз, поэтому отвлекался от холода, позволив мыслям бродить, где им вздумается. Мои волки умели маскироваться. Они определяли направление ветра и знали, как спрятать свой запах. Но как же олень, он ведь тоже повинуется инстинктам? Знает ли он, исходя из многолетнего опыта предков, что если волки выстроились в таком порядке и преследуют добычу под таким углом, на такой скорости, то впереди ждет засада, а не долгая погоня? Поймет ли по мимолетному порыву ветра, что впереди подстерегает опасность?

Альфа-самка неожиданно набрала полный рот снега, и я потерял ход мыслей. Молодой самец немедленно последовал ее примеру, зарылся мордой в снег и принялся жевать. Самка дотянулась до ветки, где висела похожая на рождественское украшение сосулька, и отломила ее зубами. Она сосала кусок льда, как леденец на палочке.

«Что они делают?» – поражался я. Я не видел ничего подобного за те три дня, что мы ждали в этой роще. Возможно, волкам понадобилось размяться, потому что мы долго сидим на одном месте. Или они захотели пить.

Но никогда раньше волки не демонстрировали суетливости, а поскольку я не страдал от жажды, то вряд ли она донимала их.

Я начал строить теории, где глубокий снег каким-то образом способствует обезвоживанию, но тут альфа-самка беззвучно клацнула на меня зубами, наморщила нос и снова уткнулась в снег. Намек я понял. Я зачерпнул пригоршню снега и принялся уплетать за обе щеки.

И меня осенило: единственное, что могла увидеть добыча, когда ее гнали к нашему укрытию, единственное, что могло нас выдать, – висящий в воздухе пар от дыхания. Охлаждая язык снегом и льдом, мы скрывали это облачко.

Мгновение спустя в рощу с треском ломающихся веток вбежал олень.

Каким-то образом альфа знала, что засада сработает. Но с другой стороны, в этом и заключается работа вожака: собрать семью вместе, чтобы в самую критическую минуту все ее члены делали то, что им говорят.

Кара

По возвращении домой я ожидаю разгрома не хуже третьей мировой, и ожидания меня не разочаровывают. Мать подбегает к машине Мэрайи и стаскивает меня с пассажирского сиденья, не сразу вспомнив о больном плече. Я дергаюсь, когда она хватает меня за руку, и вижу, как Мэрайя беззвучно шепчет: «Удачи!» – мгновенно трогаясь с места.

– Ты под домашним арестом до… до девяноста лет! Ради бога, Кара, где тебя носило?

Я не могу рассказать ей. Поэтому не поднимаю взгляда, уставившись в землю.

– Прости, – жалобно говорю я. – После того как Эдвард… после того… Я не могла там оставаться. Я больше не могла этого выносить и сбежала. За мной приехала Мэрайя.

У матери внутри щелкает невидимый выключатель, и она хватает меня в объятия настолько крепкие, что становится трудно дышать.

– Ох, солнышко! Я так волновалась… Когда я поднялась в палату, тебя уже и след простыл. Охрана везде искала. Я не знала, что делать – оставаться в больнице или ехать домой…

Входная дверь открывается, и близнецы высовывают головы на холодный воздух, напоминая мне, во-первых, почему моя мать оказалась здесь, а не в больнице, и, во-вторых, почему не стоит забываться – я никогда не буду главной в списке ее приоритетов.

– Элизабет, Джексон, идите в дом, пока не подхватили воспаление легких! – приказывает мать и снова поворачивается ко мне. – Ты хоть представляешь, как я беспокоилась? Я хотела искать тебя с полицией…

– Даже не сомневаюсь. Тогда на долю Эдварда досталось бы меньше полицейских.

Мать отвешивает пощечину так быстро, что я не успеваю заметить. Никогда в жизни она не поднимала на меня руку, и я не сомневаюсь, что сейчас она потрясена не меньше меня. Я вырываюсь из объятий, прижимая руку к щеке.

– Иди в свою комнату, Кара, – произносит она дрожащим голосом.

Со слезами на глазах я убегаю от нее в дом. На лестнице сидят близнецы.

– Тебя наказали, – говорит Джексон.

Я зло смотрю на него:

– Помнишь, я говорила, что в твоем шкафу нет монстра? Так вот, я тебя обманывала.

Затем я переступаю через них и направляюсь в свою комнату, где хлопаю дверью и бросаюсь лицом вниз на кровать.

Из глаз текут слезы, но горящая щека ни при чем – пощечина ничто по сравнению с унижением. Просто я чувствую себя единственным оставшимся в мире человеком. Я не принадлежу к этой образцовой семье. Собственная мать встала на сторону брата. Отец парит где-то там, куда я не могу дотянуться. Сейчас я действительно ужасно одинока, а значит, не могу просто сидеть и ждать, пока все само исправится.

Нет, я не боюсь, что больница снова попытается отключить жизнеобеспечение отца даже по просьбе Эдварда. Дело в том, что, если я не найду способ обезвредить его, он пойдет дальше и будет назначен официальным опекуном, а я не смогу противостоять, потому что мне семнадцать лет.

Но тем не менее я все же могу кое-что предпринять.

Я беру себя в руки, вытираю лицо повязкой на руке и сажусь скрестив ноги. Впервые за последнюю неделю я включаю ноутбук. В почте шестнадцать миллионов писем от Мэрайи с вопросами, но я не обращаю на них внимания. Скорее всего, они отправлены до того, как подруга узнала, что я в больнице.

Я набираю несколько слов в поисковой системе и нажимаю на первое имя, которое появляется на экране.

Кейт Адамсон, полностью парализованная в 1995 году после двойного инсульта ствола мозга, не могла даже моргать. Ухаживающие за ней врачи удалили зонд для питания, но