День луны - Чингиз Абдуллаев

Карина и Маркин наконец поняли, что происходит. Карина чуть отпустила пульт радиоуправляемой мины. Провод, который увидел у нее в руке стоявший внизу дежурный, был чистой профанацией. Скорее средством психологического давления. На самом деле небольшой пульт был в руках у Карины, и она могла вполне обойтись без проводов, взорвав свою сумочку и капсулу в ней.

— Да, — наконец сказал Седой, — все правильно. Хорошо только, что вы не забывали все время говорить слово «бывший». Хотя в последнем словосочетании вы забыли это слово.

— Не забыл, — горько сказал Абуладзе, — бывших учеников не бывает. Ты был моим учеником. И это факт. Ты был моим самым любимым учеником. И это тоже факт. Ты стал подонком. И это третий факт.

— Иди ты… — вступилась за Седого Карина, но тот опять сжал ей руку, и она замолчала.

На этот раз он сдавил руку так сильно, что она чуть не вскрикнула.

— Капсула у тебя? — спросил Абуладзе.

— Самолет готов? — спросил вместо ответа Седой.

Абуладзе сжал губы. Он старел на глазах.

— Самолет будет здесь через час. Деньги и драгоценности могут немного опоздать, минут на десять-пятнадцать.

— Хорошо, — сказал Седой. Разговор давался ему с трудом. — Не забудьте наше условие. Нельзя останавливать машины, идущие к аэропорту. В одной из них могут быть другие капсулы.

— Условие, — проворчал Абуладзе, — не забудем. — Он поднялся и, даже не удостаивая вниманием сидевших перед ним людей, медленно пошел к дежурным. Очень медленно, старческим, тяжелым шагом. Подошел к девушкам, поднял телефон, набирая номер дежурной части, где сидел генерал Дмитриев. Отсюда не было слышно, что он говорил, но он повернулся лицом к сидящим людям, чтобы они его видели. И чтобы он видел их.

— Слушаю вас, — отозвался Дмитриев. По общей договоренности этот внутренний телефон никто не занимал.

— Не задерживайте автомобили, которые следуют в аэропорт, — уставшим голосом сказал Абуладзе, — в одном из них могут быть оставшиеся капсулы.

— Мы уже дали такое указание всем постам, — ответил Дмитриев.

— И будьте осторожны, — сказал вдруг Абуладзе, — здесь профессионалы. Бывший сотрудник ГРУ Хромов, — добавил он по-грузински, зная, что их разговор записывается. Он положил трубку, представляя, какой скандал вызовут его слова. Уже через минуту его слова перевели, срочно найдя одного из пассажиров-грузин в зале ожидания аэропорта. Еще через минуту об этих словах знали все, в том числе и в здании Министерства обороны. Премьер-министр готов был испепелить своим взглядом всех военных, а министр обороны смотрел несчастными глазами на Лодынина, который привел сюда этого зловредного полковника.

Сам начальник ГРУ, получив подобное сообщение, «любезно» переданное генералом Дмитриевым, сразу приказал своим людям начать проверку всех бывших офицеров ГРУ так или иначе связанных когда-то с бывшим старшим лейтенантом Хромовым. Попутно на мониторах начала появляться его биография.

Мелькнули слова о том, что девять лет назад за мужество и героизм, проявленные в Афганистане, старший лейтенант Владимир Хромов получил звание Героя Советского Союза, которое спустя несколько лет было у него отобрано, когда суд вынес ему обвинительный приговор.

Прочитав это сообщение, премьер раздраженно взглянул на министра обороны и всех остальных министров.

— Вот так мы теряем хорошие кадры, — зло сказал он, — и бывшие герои становятся бандитами.

В депутатской комнате аэропорта Шереметьево-1 Абуладзе вернулся к сидевшим на диване Карине и Седому.

— Я передал, — сказал он, снова усаживаясь в кресло. — И куда вы собираетесь лететь?

— Найдем место, — ответил Седой, — мир большой.

— Найдете, — кивнул Абуладзе. И в этот момент раздался звонок сотового телефона, находившегося в кармане Седого. Глядя своему бывшему наставнику в глаза, Седой вытащил телефон.

— Это я говорю, — быстро сказал Аркадий Александрович, — как у вас дела?

— Они немного опаздывают, — ответил Седой.

— Хорошо. Это даже хорошо, — обрадовался Аркадий Александрович. — Смотри, чтобы у самолета не было спецназа. Мы будем в депутатской через десять минут. Мы уже подъезжаем к аэропорту. Предупреди, что у нас не все капсулы. Одна капсула находится в городе.

И если нас задержат, то ее разобьют. — Седой отключил телефон.

— Они сейчас поднимутся, — сказал он. — Просил предупредить, чтобы вы ничего не предпринимали. Одна капсула находится в городе.

— Вы умные люди, — через силу сохранял спокойствие Абуладзе. — Ах, какие вы все умные люди! — Он снова, не спрашивая разрешения, поднялся и пошел в буфет. Там по-прежнему стояла молодая женщина, сотрудник МУРа.

— Закрой с той стороны дверь и уходи, — приказал Абуладзе.

— У меня приказ, — пожала плечами женщина.

— Сейчас я даю здесь приказы. Это не люди, девочка. Это взбесившиеся звери. Уходи, очень тебя прошу. — Что-то такое было в его глазах, что она ему поверила. Кивнула и вышла из-за стойки.

— Мне закрыть внутреннюю дверь? — нерешительно спросила она. — Или вообще закрыть буфет?

— Не надо закрывать, — сказал Абуладзе.

От волнения он говорил слова с еще большим грузинским акцентом, — они все равно кушать захотят, дверь сломают. Уходи с черного хода.

И дверь внутреннюю закрой.

— Хорошо, — кивнула женщина.

Абуладзе вернулся в зал. Подошел к сидевшим в креслах людям.

— Маркин, дорогой мой, — сказал он, обращаясь к своему коллеге, — возьми девочек, и уходите отсюда.

— Каких девочек? — разыграл недоумение Маркин.

— Наших девочек, подставных, — показал Абуладзе в сторону одетых в фирменные костюмы сотрудниц гражданской авиации двух дежурных молодых женщин.

— Не удивляйся, Маркин, — громко сказал он, — Седой мой лучший ученик. Он хорошо знает, что в таких случаях здесь не оставляют обычных дежурных. Он уже давно понял, что это подставки. Наши подставки. Он ведь знает, как это делается. Хорошо знает. И не нужно рисковать. Возьми девочек и уходи.

Маркин поднялся, посмотрел на Седого и Карину. Как-то по-особенному обидно фыркнул и пошел к дежурным. Через минуту они спускались по лестницам. В огромном зале осталось только три человека. Полковник Тенгиз Багадурович Абуладзе, бывший старший лейтенант Владимир Хромов и его спутница Карина Богданова.

— Вот мы и остались одни, — вздохнул Абуладзе, снова усаживаясь напротив двоих молодых людей. — Раскрой ладошку, девочка, — мягко сказал он, — никто у тебя твою бомбу не отнимет. И капсулу никто трогать тоже не будет. А провод убери. Меня обманывать не нужно. Я уже старый человек.

Карина взглянула на Седого и раскрыла ладонь, убирая провод.

— Как же ты решился на такое, Володя? — спросил Абуладзе. — Как ты мог! Ты ведь был мой лучший ученик. Как сына я тебя любил.

Как мы все радовались, когда ты живой остался! Как мы радовались, узнав о том, что тебе Героя дали! И вот сейчас здесь, с этими подонками…

— Я их командир, — прямо сказал Седой, — это я возглавлял их во время нападения на колонну.

— Это я давно уже понял, — опустил голову Абуладзе, глядя вниз, и, словно размышляя, сказал: — Как такое могло случиться? Я просто не понимаю. Ты всю мою жизнь сегодня перечеркнул. Всю мою жизнь. А я тобой так гордился! Всем рассказывал, что воспитал героя, настоящего мужчину. И ты стал таким человеком!

— Время, Тенгиз Багадурович, — нервно сказал Седой. Он наконец не выдержал и ввязался в этот обмен репликами, заранее зная, что обречен на поражение. Но больше молчать он не мог. — Так получилось, — продолжал он. — Ни вы, ни я, никто не виноват. Видно, судьба такая.

— Ах, Хромов, Хромов! Какая, к черту, судьба! Когда ты живой остался в Джелалабаде, тогда судьба была. А когда ты бандитом стал, это не судьба. Это уже ты сам.

— Может быть, — согласился Седой, — но это уже произошло. И нечего об этом говорить. — Он помолчал и добавил: — Вы ведь ничего не знаете.

— А я все вижу. — Абуладзе говорил, делая резкие ударения на словах. Он всегда так говорил, когда сильно нервничал.

— Ничего вы не видите, — поморщился Седой. — Я ведь потом в больницах полгода провалялся. И вышел как раз в восемьдесят третьем. Тогда Андропов к власти только пришел. Ну и повсюду порядок взялся наводить, значит. Решил показать, как жить и работать нужно.

Абуладзе молчал. Он не поднимал головы, слушая Седого. Карина, почувствовав каким-то неведомым, природным, чисто женским осмыслением, что Седому трудно будет говорить при ней, деликатно встала и отошла в сторону.

— Мне ведь Звезду в больнице вручили. Из моей роты почти никто в живых не остался.

А мне вот Звезду вручили. До Сих пор не знаю, за что. Наверно, за то, что живой остался.

А один из моих взводных обе ноги потерял.