Западня - Александр Воинов

— Заходи, поговорим! — Он распахнул дверь в кладовку, и Тоня увидела Егорова, который, сидя на перевернутом ящике, аппетитно уплетал колбасу, толсто нарезанную на газете.

— Привет! — сказал он. — Садись, заправляйся… Хлеба не принесла?

— Нет, — сказала Тоня, присаживаясь рядом на скрипучую табуретку — единственное, что можно было условно назвать мебелью в этом закутке.

Федор Михайлович прикрыл дверь и веселым баском сказал:

— Хорош мужик этот Коротков! Мы с ним по всем пунктам договорились… Конечно, психует, но я его малость успокоил… Ну, чего уставилась?

— Федор Михайлович, я всю ночь не спала!

— По глазам вижу. Ты тоже немного… того. Не в себе.

— Что случилось? — тревожно спросил Егоров, протянул руку за колбасой, но так и не взял.

— У меня вчера вечером был Петреску. Он сказал, что на Хаджибеевском лимане строят ложный аэродром.

— Признался-таки? Это ценно, — серьезно сказал Федор Михайлович.

— Да не признался, а просто-напросто сообщил. Сам. Ясно? Я его ни о чем не спрашивала! И мало того: он пытался убедить меня, что десант нужно высадить именно в районе ложного аэродрома, и как можно скорее.

— А ты и развесила уши? — со злостью спросил Егоров. — Ну, чего молчишь?..

Тоня молча покусывала губы. Федор Михайлович озадаченно теребил бороду.

— Ладно, о сообщении Петреску я кое с кем посоветуюсь, не нам с вами судить, что оно означает. А вот Короткова, можно сказать, я до самых костей прощупал. Личность, конечно, самая заурядная, но хитер, подлец!.. Так и втирается в доверие. Ликвидировать его — дело плевое, но нам выгоднее разом накрыть всю его группу.

— А слежки за вами не было? — спросила Тоня.

— В том-то и дело, что я подошел к нему на улице, посидели в садике, поговорили; он все рвался в лавку за бутылкой вина сбегать, а я говорю, что не стоит, мол, в следующий раз отметим знакомство. Когда попрощались, он — за мной, вроде проводить хочет, тут я его и осадил. «Соблюдайте же, говорю, конспирацию! Показываться вместе нам не следует». Вышел из ворот — и сразу в соседний проходной двор, а там переулками. Такие-то вот дела, ребятки! И все же здесь оставаться нам нельзя…

— Уходить?.. — спросил Егоров.

— Уходить! Он мои приметы уже наверняка описал во всех подробностях, и меня небось по всей Одессе ищут…

— Федор Михайлович! — прервала Тоня. — У Фолькенеца завтра помолвка. За мной заедет Петреску. А потом все поедут на дачу к Тюллеру, и я, конечно.

— О, какая прекрасная новость! — воскликнул Егоров.

А Федор Михайлович прямо впился в Тоню сузившимися от напряжения глазами.

— Сколько же продлится этот праздничный обед? — спросил он как бы самого себя. — Ведь подводная лодка может подняться, только когда стемнеет. Рацию придется вынести к берегу.

— Опасное это дело, — вздохнул Егоров. — И много народа высадится?

— Человек пять.

— На лодке?

— Да, на резиновой лодке…

— Дьяченко останется?

— Да. У него свое задание. Но он поможет.

— Когда пойдешь на рекогносцировку?

— Скоро! Встречаюсь с Тюллером у ворот на Привозе. Пойду следом за ним. Он войдет на дачу — там уже наводят порядок, — а я осмотрю все вокруг, определю место, где укрыться радистке и откуда можно будет скрыто подавать световые сигналы в море.

— Конечно, Фолькенец привезет охрану, — сказал Федор Михайлович.

— Вот потому-то нам и нужна группа поддержки. А кроме того, кому-то надо Фолькенеца тащить. Он же начнет сопротивляться, как буйвол.

Все усмехнулись. Федор Михайлович обратился к Тоне:

— Чем тебя обеспокоил Петреску? Ты ему поверила?

— Не знаю. Но, по-моему, ему что-то действительно известно.

— И ты хочешь сказать, что я должен отказаться от совместной с Коротковым операции?

— Федор Михайлович, вы опытнее меня, решайте. Я вам все сказала…

— Нет, подожди! Давай вместе спокойно все рассудим. — Он медленно опустился на мешок с картошкой. — Самое главное звено — это Штуммер, верно? Верно! Штуммер знает, когда группа Короткова выйдет на операцию. Это первый минус. Второй минус состоит в том, что мы не знаем, кто такой Луговой. А теперь рассмотрим плюсы… Нам известно, что Коротков предатель… Мы знаем его замысел, и я уже предупредил командира отряда в катакомбах. Мы сможем внезапным ударом уничтожить и Короткова и его людей. И, наконец, сто пленных будут спасены. Если же их не пустить в катакомбы, несчастных в тот же день расстреляют.

— Но это же слишком большой риск…

— Риск, конечно, есть, но если всего бояться, то можно всю войну солеными огурцами проторговать… Нет, всей группой я, конечно, рисковать не стану. Возьму с собой пятерых боевых хлопцев.

— Когда намечен выход?

— Начиная с пяти вечера по одному будем выбираться из города к месту сбора.

— Ну, а если вас обнаружат?

— Будем драться. На всякий случай за себя я оставляю Бирюкова. Вы о нем знаете. Он в порту действует. Если со мной что случится, выходите на связь с ним. А останусь живым, завтра утром ждите меня на Пересыпи. Ну, присядем, что ль, по русскому обычаю. Путь у меня и близкий, но и дальний!

Присели, с минутку помолчали. Потом Федор Михаилович по очереди обнял их, поцеловал.

— Ну, дети, живите в мире… Если не вернусь, ты, Егоров, бросай лавку, черт с ней…

Он ушел, прикрыв за собой дверь кладовки. Слабо звякнул колокольчик, и все стихло.

— Когда отсюда уйдем? — спросила Тоня.

— К вечеру. Из Люстдорфа сразу же отправлюсь к радистке. Свяжусь с Савицким. И все решится окончательно.

До встречи с Тюллером оставалось не больше часа. Приходили покупатели, и Егоров неторопливо взвешивал яблоки, капусту и зеленый лук.

Тоня сидела в кладовке и прислушивалась к разговорам, которые вел Егоров с покупателями. Нет, даже не прислушивалась. Просто глядела перед собой, ни о чем не думая. А где-то в глубине души нарастало тревожное предчувствие недоброго. Что знает Петреску?.. Что-то он несомненно знает!

Резко звякнул колокольчик.

— Килограмм ранета! — услышала Тоня мужской голос.

— Одну минутку, господин! Мадам, с вас три марки…

Шелестела бумага. Очевидно, Егоров заворачивал покупку. Снова колокольчик, и Тоня услышала сдавленный от волнения голос Егорова.

— Что случилось?

Тоня вышла в лавку. Там, привалившись к стойке и устало облизывая сухие губы, стоял Дьяченко; правой рукой он придерживал брезентовый вещевой мешок, по-видимому довольно увесистый.

— Дайте глоток воды!

Пока Дьяченко пил из жестяной кружки, Тоня и Егоров тревожно выжидали. Наконец он напился и стукнул кружкой о прилавок.

— Что случилось, спрашиваете? А то, что разобрался я наконец с Камышинским! Всех вас Штуммер обвел вокруг пальца, вот что!

— Как это? — Тоня смотрела на потное лицо Дьяченко. — Не слишком ли много ты на себя берешь, Дьяченко?

— Не слишком много! Не слишком! — Он вновь придвинул к себе кружку, заглянул в нее, словно опять изнывая от жажды. — Камышинского, если хотите знать, вовсе и не выпустили.

— А как же он тогда оказался в Люстдорфе? — удивленно спросил Егоров.

— В том-то и дело, дорогие детки, что его передали с рук на руки. Есть у нас Гаврилюк, он в тюрьме дежурил как раз в тот день, когда Камышинского освобождали. Он мне и рассказал, что был получен приказ выпустить Камышинского лишь после того, как к начальнику караула явится человек.

— Ну и что? — Тоня иронически усмехнулась.

— Никакого письменного распоряжения и в помине не было! Понятно? Просто боялись, что Камышинский сбежит. Ищи его тогда!.. Вот его и повели от самой тюрьмы… А где-то в центре города уже зацепили накрепко…

— Эх, Дьяченко! — воскликнула Тоня. — Опоздал ты со своими рассказами! Камышинского на моих глазах убили. И знаешь кто? Коротков!

— То есть как? Коротков, выходит дело, предатель?

Егоров усмехнулся:

— Стопроцентный агент гестапо! И мы это тебе как полицаю сообщаем, официально.

— Ну, дела!.. — проговорил Дьяченко. — Вы знаете больше, чем мы в полиции… Вот что, ребята! Треба изготовить небольшую машинку. Есть возможность подорвать гестапо.

— Ты что, с ума сошел? — Егоров постукал пальцем по потному лбу Дьяченко. — Ты нам своей затеей все дело угробишь! Если гестапо взорвется, то и помолвка Фолькенеца полетит к черту! Брось эту авантюру!

Дьяченко снова приложился к кружке, а затем с сердцем бросил ее о прилавок.

— Не ломай кружки! — сказала Тоня.

— Да как же вы не понимаете? Это дело не менее серьезное, чем помолвка, — взорвался Дьяченко. — Я уже три раза конвоировал туда арестованных и высмотрел местечко в подвале, где паровое отопление. И доступ туда у меня есть. Чего молчите? — Дьяченко усмехнулся. — Когда, говорите, помолвка?