Западня - Александр Воинов

— Ты?! — Она испуганно вцепилась пальцами в отвороты зеленого шелкового халата и отступила в глубину прихожей. — Заходи.

Он отметил: в ее голосе нет прежней жесткости. Перешагнул порог, следом за ней прошел в комнату.

Со стены на него недоверчиво и пристально глядел Фолькенец. Большая фотография под стеклом в полированной раме.

«Как начать? — мучительно думал Тюллер. — Что я могу ей сказать?!»

На широком подоконнике — большой букет красных гвоздик, как объяснение в любви!

— Какие прелестные гвоздики!

— Подарок Эрнста! А ему их привез один летчик, прилетевший из Голландии.

— Эрнст… Это он? — Тюллер кивнул в сторону фотографии. — Симпатичный… Очень энергичное, волевое лицо.

Зина ходила по комнате, бессмысленно переставляла с места на место какие-то безделушки. Тюллер исподволь рассматривал ее лицо — красивое, нервное, с усталыми морщинками в уголках рта, прическа на румынский манер — с длинными локонами, на пальцах золотые кольца.

Она налила в стакан немного вина и молча протянула отцу.

— Я знала, что ты в Одессе. Изредка встречала, признаюсь, радовалась, что ты меня не замечал. Как ты меня нашел?

Он взял стакан, отметив взглядом, что на бутылке французская этикетка, и пригубил.

— Прекрасное вино! Видишь ли, однажды я увидел, как ты входишь в этот дом, — сказал он с мягкой, виноватой улыбкой, — и вот…

— А почему ты остался в Одессе?

— Так случилось. Когда началась эвакуация, я схватил воспаление легких.

— Однако ты, кажется, процветаешь?

Он смущенно развел руками:

— Я просто-напросто работаю. Какое уж тут процветание! Я теперь театральный художник. Единственный в городе специалист по макетам.

Она насмешливо присвистнула.

— Не очень-то хлебное дело. Впрочем, тебе никогда не везло.

Она явно задирала его. Но он не поддавался.

— А ты прекрасно выглядишь. — Он оглядел комнату.

Она перехватила его взгляд.

— Скоро у меня будет своя вилла! Всю эту обстановку ты сможешь забрать себе. Кроме зеркала. Его я возьму с собой. Его любила мама…

Разговор опять зашел в тупик. Что сказать?.. Как удачно, что у него в руке этот стаканчик, — можно отпить еще глоток.

— Зачем ты пришел?

Вопрос был задан в упор, на него следовало отвечать точно и быстро, как на дуэли, когда противники обмениваются выстрелами.

— Пришел потому, что хочу знать, как ты живешь.

Она насмешливо улыбнулась:

— Понимаю! Отец интересуется судьбой женщины, которая в ее далеком детстве называлась дочерью.

— Я всегда считал себя твоим отцом.

Зинаида весело рассмеялась.

— Милый старый Тюллер! Ты шутник! У меня нет отца. У меня от него всего лишь фамилия — Тюллер!.. Но, к счастью, скоро и ее не останется.

— Ты выходишь замуж?

— Да! Вот за него! — Она встала под портретом. — Меня будут называть фрау Фолькенец.

— Зина! Я давно хотел с тобой поговорить, — сказал Тюллер.

Он вдруг забыл обо всем, что должен был здесь сделать. Он хотел поговорить с ней. Ведь, может быть, они никогда уже больше не встретятся.

— Ты пришел исповедаться? Получить индульгенцию?

— Нет, Зина, нет! Мы должны поговорить, как взрослые люди. Да, как взрослые, — повторил он. — И ты должна меня выслушать.

— Ну хорошо, говори!

Тюллер пристально посмотрел ей в лицо и тихо сказал:

— Не надо так улыбаться! Не казни меня, не выслушав… Когда это случилось, ты была еще совсем маленькой и не могла понять…

— Не смей дурно говорить о маме!.. — крикнула она. — Уходи! Немедленно уходи!

Он сидел, опустив плечи, недвижно, словно не услышав ее крика.

— Знай, что я всегда любил только одну женщину — твою мать.

— Лжешь! Ты низко лжешь! Как ты пал!

— Ты когда-нибудь слышала об Игоре Андреевиче Столярове?..

— Да, он к нам приходил. Ну и что?

— Часто?

— Когда ты нас бросил, он заботился о матери и обо мне, я очень его любила. Он был веселым. Часто водил меня в цирк. Я подружилась с его дочкой. Ее звали Симкой. Очень смешная девчонка. Когда мамы не стало, он часто навещал меня. А потом я выросла и потеряла его из виду… Мне говорили, что он эвакуировался.

— Хорошо… Но теперь, когда прошло столько лет, пожалуйста, прочти это письмо. — Он вынул из кармана старый, смятый конверт и протянул Зине. — Прочти! Помнишь, вы с мамой уехали в Херсон?

— Да. Мы уехали навестить тетю Аню.

— Взгляни на штемпель. Письмо прислано из Херсона.

Она взяла письмо с опаской, словно боялась прикоснуться к тому, к чему прикасаться не должна.

Старик отошел к окну и повернулся к ней спиной.

— Почему ты не сказал мне этого раньше? — услышал он и обернулся. И встретился с ее отчужденным, враждебным взглядом.

— Я не мог, — прошептал он. — Ты бы меня не поняла. Ты была еще совсем маленькой.

— А потом, когда я выросла и осталась одна?

— Тогда ты меня уже ненавидела.

— Ненавидела? Тебе было удобно, чтобы я тебя ненавидела. Убедительное объяснение для новой жены.

— Не говори так, Зина! Я ведь много раз приглашал тебя. Я хотел, чтобы ты жила в моей семье.

— Может быть, ты и прав, — сказала Зина. — Скорее всего, я не стала бы тебя и слушать. Ну что ж! А теперь возьми это письмо. Жаль, очень жаль, но теперь мы уже навсегда останемся чужими. Я скоро уеду из Одессы, исчезну с твоих глаз…

Тюллер молчал и думал. Фолькенец незримо присутствовал при их разговоре, он разделял их, и Зина целиком была в его мире.

— Ты его любишь?

— Он сильный! С ним я не погибну.

— Ну, а если Германия все же проиграет войну?

— Эрнст так и считает. Он уже все продумал…

— Ты могла бы, по крайней мере, нас познакомить?

В смятении она не сразу нашлась, что ответить.

— Право, не знаю!.. Он удивится, если я ему об этом скажу. Ведь я всегда уверяла его, что ты низкий и недостойный человек.

— Ну-ну, — горестно сказал старик и поднялся. — Поступай как знаешь. И будь счастлива. — Он слегка коснулся ее волос и пошел к двери.

— Подожди! — Зина схватила его за руку. — Не уходи… Твое появление так внезапно! Ты не можешь себе представить, что со мной делается! Дай мне время, я придумаю, как ему все объяснить, и ты придешь на помолвку!..

— А где она будет?

— О, мы этого еще не решали. Наверное, снимем кабинет в ресторане.

— Ну, а если… — Он вдруг почувствовал, что задыхается от волнения. — Если я вас приглашу на нашу дачу? В Люстдорф, а? Там так просторно, так приятно!.. Помнишь?..

— Спасибо, но я одна не могу этого решить. К тому же у нас на помолвке будут только самые близкие друзья, человек пять-шесть… В общем, как скажет Эрнст. Я так много лет все решала сама!

— А как я узнаю?

— Зайди завтра утром. Я поговорю с ним.

Уже в дверях он спросил:

— У тебя больше нет ко мне ненависти?

— Нет. Ты просто старый и несчастный человек. А по наследству ты передал несчастье и мне.

…Егоров нагнал Тюплера, когда тот уже достиг Приморского бульвара.

— Передай Федору Михайловичу, — сказал старик, — что точный день помолвки будет известен завтра утром. Скорее всего, Зинаида уговорит Фолькенеца поехать ко мне на дачу… Только надо решить, как привести ее в порядок.

Глава тринадцатая

— Ну, что я тебе говорил!

— Конечно, вы оказались правы, Федор Михайлович.

— То-то!.. Наконец-то призналась! Запомни, твоя игра кончена!

— Значит, вы к нему не пойдете?

— Почему же? Пойду! Дело, конечно, они затеяли хитрое, и, если не пойти, можно спугнуть… Представляешь, что сейчас в гестапо творится? Сидят — инструктируют! Примеряют этим мерзавцам обмундирование, снятое с убитых пленных.

— Но как же они поступят?

— А очень просто! Сколько, сказал Дьяченко, пригнали? Сто? Так вот, пятерых среди этой сотни вполне можно упрятать.

— Зачем это нужно?

— Как — зачем?! Они давно охотятся за руководством подполья. А банда из пяти головорезов может натворить в катакомбах много бед! Так вот, я принял решение… Где сейчас Коротков?

— На Картамышевской. Угловой дом с продовольственным магазином, во дворе, второй этаж…

…Федор Михайлович ткнул пальцем в весы и долго смотрел, как, постепенно замирая, раскачивались жестяные чашки.

— Ты знаешь, какая у нас новость? — обратился он к Тоне. — Тюллер уговорил Зинаиду устроить помолвку на даче в Люстдорфе.

— Не может быть! — воскликнула Тоня. — Неужели они помирились?

— Вот именно! Собственно говоря, там ведь и не было серьезных причин к разрыву. Была скорее какая-то семейная драма, о сути которой Зинаида даже не догадывалась. А сейчас она убедилась, что старик не так-то уж виноват. Вернее, вовсе даже не виноват перед ее матерью.