Каменное сердце (сборник) - Денис Драгунский

Я читал книжки, ходил в музеи, ездил в туристические поездки и вел себя тихо и скромно. Прочитал много книг, немножко выучил английский язык. А сейчас утром гуляю по бульвару, а вечером по Интернету, извините за такую неостроумную шутку. Вот и с вами познакомился в интернете.

С уважением, Тимофей».

Она даже поперхнулась, когда прочитала. Вдруг, всего на две секунды, но очень отчетливо, прямо словами подумала: мне бы такого. Тихий, богатый и пожилой. Неглупый. Чего еще надо? Но потом громко засмеялась сама себе.

«Что такое?» – Вадик вошел в комнату. Он был очень деликатный. Когда она сидела за компом и работала, он не мельтешил вокруг, не стоял над душой и даже не лежал на диване, а сидел в кухне. У нее была однокомнатная квартира. Правда, комната очень большая, с эркером и альковом. Самое начало пятидесятых. Кутузовский проспект. Но все равно: одна комната, и Вадик это прекрасно понимал.

«Это вообще похоже на правду?» – спросила она у Вадика. «Что?» – «Да вот это всё». – Она постучала пальцем по экрану ноутбука. «Дай присесть». – Вадик придвинул стул к ее креслу. Прочитал, вздохнул. «Черт его знает. Непонятно. Хотя отдельные черточки – да, конечно. Вот эти «товарищеские дома» точно были, я был в Тбилиси, видел один такой. Квартиры в десять комнат, да. Там как раз примерно такая публика жила». – «Какая?» – «Так называемые цеховики. Хозяева подпольных фабрик». – «А вообще?» – «А вообще не знаю. Все может быть. Ну, или наоборот, не может быть». – Он обнял ее и поцеловал.

Вадик очень хорошо умел целоваться, просто как никто на свете, ей это особенно нравилось. А в этот раз вдруг странно стало. Вдруг показалось, что она на самом деле мужчина. Пауль Шуман, то есть Павел, которому пишет письма этот странный Тимофей. И тут её – или уже его? – жарко и искусно целует Вадик. Как будто бы она пассивный педераст. Фу. Бред какой. Она покрутила головой, поерзала затылком по подушке, вытряхивая из себя это поганое наваждение, но Вадик только сильнее застонал-запыхтел, подумав, наверное, что это она от сладости так вертится и жмурится, ну и ладно, ну и хорошо, тем более что этот бред тут же испарился, и все было замечательно, как всегда.

Но потом она посмотрела в потолок и спросила: «А этот Тимофей – это, случайно, не ты?» – «А? – спросил Вадик. – Кто?» – «Ну этот, мой корреспондент на Фотосайте». – «В смысле?» – «В смысле – не ты ли меня разыгрываешь этими письмами?». – «Бог с тобой», – сказал Вадик. «Поклянись!» – вдруг сказала она. «Сказано ведь: не клянись!» – засмеялся он. «Кем сказано?» – не поняла она. «Третья заповедь, – сказал Вадик. – Плюс еще в Евангелии. Да – да, нет – нет, прочее же от лукавого». – «Бог ты мой, как всё серьезно! – Она повернулась на бок, к нему, обняла его, прижалась к нему по всей длине, от губ до кончиков пальцев на ногах, и сказала: – Нет, поклянись. А то уйдешь». – «Глупенькая моя, – обнял ее Вадик в ответ. – Я же тебя люблю. Клянусь, клянусь, чем хочешь клянусь…» – «Ничем особенным не хочу. Просто дай честное слово». – «Честное слово».

Поэтому она, немножечко стыдясь двух своих кратких душевных слабостей – а именно желания выйти замуж за наследника тбилисских цеховиков и недоверия к любимому Вадику – она написала:

«Уважаемый Тимофей,

спасибо Вам за письмо. Хочу ответить на него, но сейчас очень много работы. Видите, что происходит с курсами валют. Я подумаю, соберусь с мыслями и отвечу через несколько дней.

Спасибо еще раз. Всего доброго,

Павел».

«Здравствуйте, уважаемый Павел!

Вот я вам опять пишу письмо про новое фото, которое вы выставили на своей страничке на сайте, оно меня немножко разволновало. Но не потому, что там что-то такое особенное снято. Мне интересно и одновременно за вас грустно стало – почему такие мрачные фоты два подряд – про первое я уже написал (вы, кстати, получили ли мое письмо? Вы не обиделись?). Особенно этот снимок статуи молодого моряка, все кругом такое черное, и только на словах контраст со словом «Белое» в смысле море.

Я почему разволновался? Я подумал раньше, что вы человек спокойный, с ровной и гармоничной душевной жизнью, которая так удачно отражается в ваших фотах и совпадает с рассказом о себе, который вы написали.

Но вот это черное мрачное фото все впечатление изменило. И я подумал, или вы скрывали, что у вас бывают такие черные моменты. Или у вас что-то произошло, что вы сняли черного каменного человека. Не живого, а именно каменного. То есть как будто мертвого. И это так случайно совпало с моими чувствами.

В прошлом письме я написал, какая у меня странная была и сейчас идет жизнь, свободная от всех забот обычного человека: дом, еда, одежда. То есть жизнь легкая, веселая и, на взгляд снаружи, счастливая, потому что беззаботная и даже богатая. Но у меня в глубине души есть тяжелые вещи. Поэтому я так отзываюсь на эту вашу тяжелую фоту с черным каменным моряком. И на фоту с листочком, который замерз на льду.

У меня в жизни было большое несчастье. У нас в городе был авторитетный человек Зурик, Зураб Петрович, он полгорода в кулаке держал, ему все носили, и мой папа носил, так положено было, но они с Зуриком, несмотря на это, дружили. И папа решил, что я должен жениться на Зуриковой дочке Кате. Кето. Она была красивая, очень умная, я даже не мечтал на Кето жениться. Но папа поговорил, Зурик согласился, нас познакомили, мы гуляли в парке на Мтацминде. Смешно, как мы вдвоем идем, десятиклассники, а сзади два здоровых быка – один от Зурика, другой от моего папы Ивана Рафаиловича (папа крещеный татарин был, я говорил вам уже). Мы гуляли так, гуляли, и я очень полюбил Кето, и она меня тоже, хотя мы не целовались, а только держались за руки – мы не могли целоваться при тех быках, а вдвоем нам остаться было нельзя, не давали даже на минутку. И вот Кето говорит мне шепотом: «Тима, давай убежим!» Я говорю: «Катенька, прости, что я не первый тебе сказал, я люблю тебя, давай убежим». Но я вам должен объяснить, в чем дело. В Грузии, когда жених и невеста хотят жениться, они как будто убегают в другой дом, например, к старшей сестре или к тетке, все равно кто из родных, и сидят там ночь. Все знают, где они, но все притворяются, что ищут, а на рассвете они говорят: «Вот мы тут! Мы теперь жених и невеста, поздравляйте нас!» Это, значит, такой ритуал, как у черкесов похищение невесты. То есть я подумал, что Кето мне говорит, что пора нам уже объявить всем, что мы женимся. Но она сказала, что я не так понял, что она хочет убежать от Зурика папы своего в Ростов и там начать простую нормальную честную жизнь. Потому что она ненавидит жить, как ее папа. И папу своего тоже ненавидит. Я удивился. Я сказал, что Зурик и мой папа найдут нас на краю света, и надо у них спросить разрешения. Мы пошли к Зурику, я ему поклонился, сказал: пожалуйста, уважаемый дорогой Зураб Петрович, позвольте нам с дочкой вашей Катей жениться и уехать учится в Ростов или даже в Москву, а потом жить просто, как простые люди, на свои зарплаты. Зурик все понял, сказал, что мы дураки и чтобы я забыл про его дочку. Он подумал, что это я ее подговорил, наверно. Но я был ни при чем. Меня папа чуть не избил, но я ему сказал, что Кето лучше всех и что я все равно на ней женюсь, добьюсь своего. А потом совсем плохо стало. Катя сказала, что раз так, она пойдет учиться в училище милиции. И пошла, отдала документы, потому что как раз окончила школу. Но у Зурика все было схвачено, и она потом при всей семье просила у отца на коленях прощения. И при мне тоже, горе мне! Потому что моей матери брат был женат на Зуриковой двоюродной сестре, мы были как будто одна большая семья, клан Зурика, если можно так сказать. И вот мы все собрались в одной комнате. Катя встала на колени и попросила прощения, а Зурик сказал: «Ладно, прощаю, а сейчас я мужа тебе найду» – и бросил железный рубль в людей в углу комнаты, и какой-то парень из их родных вышел с этим рублем в руке, и Зурик велел Кето за него замуж. Они стали готовить свадьбу, чтоб была осенью, а в августе Кето поехала в Армению, в Дилижан к сестре, сестра ее Вера там была на курорте, и машина с серпантина упала вниз, и Катенька разбилась насмерть вместе с шофером. Люди грешили на Зурика, что он боялся дочь свою и убил ее, но это неправда, думаю. Он волосы на себе рвал, сам чуть не умер, я рядом был вместе со всеми родными, мы все его утешали. А у меня сердце совсем окаменело. Я тогда пришел к своему приятелю скульптору в Тбилиси и сказал – сделай мне каменное сердце. Но чтобы это было не просто сердце, а мое сердце, понял? Он сказал: пойди на рентген, сделай снимок четыре раза со всех сторон, и будет тебе твое сердце. Я сделал, и он из черного гранита выдолбил мне мое каменное сердце. Я поехал в Дилижан, в то место, где Катенька разбилась, лопатой выкопал яму и похоронил свое сердце там. Я туда приезжаю иногда, там уже кусты выросли на этом месте, и рядом стоит орех большой, он раздвояется, видно сверху, это как сверху едешь, третья петля. Там большой такой серпантин, много петель, а это третья и вниз поперек, и там лежит мое каменное сердце. А этот моряк каменный мне эту историю напомнил. Он на меня немножко похож. Вы извините, Павел, что я вам такое рассказывал, ведь незнакомому человеку рассказать легче. А вы талантливый и понимающий человек.