Каменное сердце (сборник) - Денис Драгунский

– Точно не Масик?

– Фу! – сказал Олег Сергеевич и протянул ей телефон. – Как тебе не стыдно! На, убедись!

– Прости, – сказала Галина Глебовна. – Давай одеваться.

Вышли.

Навстречу по коридору шел электрик.

– До свиданья, – сказал ему Олег Сергеевич, подтолкнул локтем Галину Глебовну и прошептал: – По-моему, вылитый Стасик.

Галина Глебовна пожала плечами, но когда за поворотом они наткнулись на горничную с тележкой, полной шампуней и простынок, ткнула Олега Сергеевича в бок и сказала вполголоса:

– Вылитый Масик!

Потом гостиницу «Россия» тоже сломали.

Галина Глебовна и Олег Сергеевич огорчились, конечно. Но ничего. Гостиниц много. Вся Россия – наша гостиница, а мы – ее постояльцы.

Секрет

Спичкин, то есть Коробков, пришел на встречу одноклассников.

То есть – потому что у Димы Коробкова в школе было прозвище Спичкин. Логично: если коробок, то коробок спичек, так и пошло с первого класса. Когда мама с папой узнали, они тоже стали его звать Спичкиным. Он был страшно худой и гордился этим.

В восьмом классе говорил: «У меня талия как у Жерар-Филипа, даже меньше, пятьдесят восемь. Через живот можно хребет прощупать, вот на, на, попробуй, пощупай!» – хватал за руку и прижимал к своему животу, расстегнув суконный форменный пиджак. «А больше тебе ничего не пощупать?» – заржали девчонки, и особенно Шаповалова, чью руку он как раз и прижимал. Заржала, оттолкнула, но успела больно ущипнуть в районе пупка. Спичкин был «девчатник», то есть водился больше с девочками, а Шаповалова как раз «мальчишница», нахальная, громкая и ругачая.

Спичкин учил ее целоваться.

Но погодите.

Спичкин пришел в эту школу в четвертом классе, потому что они переехали.

Раньше они жили в длинном сером двухэтажном доме, который стоял во дворе другого дома – большого, красивого, с русскими узорами и пузатыми колоннами, с широкими окнами и выступами в виде теремков.

Большой дом был старый и назывался «Румянцевский»; какой-то граф его построил еще при царе, то есть до революции – мама рассказывала. При царе там жили богачи, снимали квартиры за большие деньги – мама рассказывала.

Но вдвинутый углом во двор двухэтажный некрасивый дом тоже был старый, там раньше жила прислуга. По-старинному – челядь. «А теперь?» – спросил Спичкин. «А теперь мы». – «А мы кто?» – испугался он. «Простые советские люди, – сказала мама. – В основном инженерно-технические работники». Мама сказала правду – соседями в основном были электрики, водопроводчики, штукатуры и шоферы, которые обслуживали большой красивый дом. Мамин отец, например, отвечал за телефонную связь. Поэтому Коробков, он же Спичкин, оказался здесь, в низком некрасивом доме, в большой коммунальной квартире, где после революции жила та же прислуга, проще говоря – челядь. Но это Спичкин понял гораздо позже, когда вырос и окончательно стал Коробковым.

А в доме с колоннами и теремками сейчас жили разные ответственные товарищи. То есть начальство.

Во двор въезжали большие черные машины. Серебряные стрелы с рубиновыми вставками на зеркально-черных боках. Спичкин смотрел на свое отражение в лакированных крыльях, иногда заговаривал с шоферами. Шоферы не гоняли его и отвечали на вопросы вроде «а сколько лошадиных сил?» или «а сто кэмэ в час может дать?».

Номера у этих домов были одинаковые. Ковалевского, семь. Правда, спичкинский дом был «семь-а». Кстати говоря, переулок раньше тоже назывался Румянцевский, в честь этого графа, а теперь – улица Ковалевского, в честь ученого, который жил где-то по соседству.

Один раз Спичкина поймали взрослые мальчишки в соседнем дворе, надавали щелбанов, отняли двадцать копеек и спросили: «А ты с какого дома, фраерок?» – «Ковалевского семь!» – ответил он. «Ух ты! Принц!» – «Ковалевского семь-а». – неизвестно почему уточнил семилетний Спичкин. «Значит, дворник!» – засмеялись они, дали два пенделя и убежали.

Спичкин побежал в другую сторону, на ходу начиная соображать, как устроен мир. Довольно скоро Спичкин понял, что он, конечно, дворник, но все же не такой, как все. То есть в сравнении с принцами он – как и все прочие жители коммунальных квартир из низкого серого дома – был дворником. Но среди дворников он был все-таки чуть выше прочих, потому что не реже раза в неделю мыл голову, это сразу по волосам видно. И ногти чистые. А вот самые что ни на есть дворники – ходили с сальными вихрами, а потом их стригли под ноль. И ногти у них были с черными каемками. «Собачий траур» – говорила мама.

И еще он понял, почему его не гоняли шоферы больших лакированных машин, когда он задавал разные глупые вопросы. Потому что они не знали, кто он – принц или дворник. Судя по курточке – скорее дворник, но по прическе – не исключено, что вдруг случайно принц. Так что лучше не гонять, а терпеливо отвечать на вопросы.

«Своего рода пари Паскаля, – думал взрослый умный Коробков. – Излишняя предосторожность выгоднее, чем рискованная беспечность».

Папа Коробкова, он же Спичкин, был поэт Ян Коробков, настоящая фамилия Шахтель, а «Коробков» – псевдоним-перевод; но это был большой секрет.

Страшный секрет, – медленно и тихо сказала мама, и он поверил.

Спичкин стеснялся слова «поэт» применительно к папе. Он же был не маленький и прекрасно понимал, что поэт – это Пушкин или Маяковский. В крайнем случае Лебедев-Кумач. Но не папа. Потому что папу не проходят в школе и не поют по радио песни на его стихи. Так что, когда Спичкина спрашивали, «кем работает твой папа» – он говорил: служащий. Тем более что и в паспорте у папы было написано: социальное положение – служащий. Тогда были такие паспорта, старого образца.

Когда Спичкин был во втором классе, к ним в коммунальную квартиру однажды пришел шумный мужчина с седыми кудрями по обе стороны сверкающей лысины. Они с папой сидели за круглым обеденным столом – другого в комнате не было – пили коньяк из длинноватой бутылки с сине-зеленым узором на этикетке, перелистывали бумагу, а этот дядька что-то напевал-мурлыкал, и папа слушал очень внимательно, и даже что-то мурлыкал-напевал в ответ.

«Кто этот дяденька?» – спросил Спичкин вечером. «Композитор Котэ Антонович Мгебрадзе, лауреат Сталинской премии первой степени!» – сказала мама и подняла палец. «Государственной!» – поправил папа. – «Но он ее при Сталине получил!» – мама легко не сдавалась.

Папа написал либретто к героической оперетте композитора Мгебрадзе «Целинники». И не только либретто, но и песни. Оперетта шла по всей стране, а песни пели всюду и везде – по радио, на концертах, а одну, особо лирическую – даже в ресторане, Спичкин сам слышал. Они с папой и мамой теперь по воскресеньям обедали в ресторане. Поздний обед, почти что ранний ужин. Певец в черном блестящем пиджаке сказал: «В честь нашего гостя из Каменска-Уральского – песня о трудной судьбе!» – и запел.

Денег стало много. Спичкин узнал от папы, что такое «авторские».

Как-то вечером Спичкин забежал в соседний двор, а там пьяные парни и девушки сидят на скамейке и поют вот эту самую песню. Он подошел поближе – послушать и тайно насладиться отцовской славой. Его шуганули. Он не уходил. Тогда его поймали за руку и сказали: «Давай сбегай на уголок за Беломором!» – «А деньги?» – «На свои купишь!» – «А у меня нету!» – испугался Спичкин. «Тогда настреляешь!» – «Как?» – не понял Спичкин. «Дяденьки-тетеньки, – смешно загундосил парень, который крепко держал его за рукав, – дяденьки-тетеньки, подайте бедному сиротке! Ты худенький, тебе подадут!» – и пальцем ткнул его под ребра. «А эту песню, между прочим, что вы поете, мой папа написал! – закричал Спичкин. – Он поэт-песенник Ян Коробков!» Первый раз к слову «папа» приспособил слово «поэт». Правда, с уточнением. Парни захохотали. Одна девушка сказала: «А докажи! Допой до конца!» Спичкин, хоть голоса не было, допел. «Уважаю батю твоего! Передай поклон!» – сказал парень и легонько похлопал Спичкина по затылку. Потому что песня была про человека, который «в жизни оступился». То есть отсидел в тюрьме, приехал на целину, встретил хорошую девушку, и она его полюбила несмотря ни на что, и дальше всё хорошо. Припев: «Кто полюбит парня с трудною судьбой, кто протянет руку, поведет с собой, кто в глаза заглянет и поверит вновь, что в душе у парня нежная любовь». Сначала нежная, затем крепкая, а в третий раз – верная.

Потом была оперетта «Космонавты» – но это уже когда они переехали.

Переехали в новый дом, в большую квартиру на восьмом этаже. Выглянув с балкона, Спичкин увидел, что в пространство их двора – почти так же, как там, на улице Ковалевского, семь, – врезается длинный серый обшарпанный дом. Спичкин понял, что теперь он принц, а там, внизу – живут дворники.

Должна же быть справедливость, в конце-то концов!

Да, насчет поцелуев. Спичкин учил Шаповалову целоваться.