След сломанного крыла - Бадани Седжал

— Нам нужно обсудить возвращение Джии в школу в понедельник, — говорит она, сняв халат и оставшись в атласной пижаме.

— По-твоему, сейчас это самое главное? — спрашивает Радж. Он откладывает книгу, которую читал в постели, и поворачивается к Марин. — Нет ничего важнее того, когда она вернется в школу?

— А что же может быть важнее? — Марин проскальзывает под одеяло, радуясь королевским размерам кровати, которые позволяют им лежать достаточно далеко друг от друга. — Мы же договаривались, что она не будет ходить туда только неделю.

— Это было до того, как она узнала, что ты сделала, — говорит Радж. И решив, что расстояние между ними все-таки слишком мало, встает с постели и мерит комнату шагами. — До того, как ты предала ее.

Однажды Марин случайно услышала, как Брент говорил Трише, что в Америке преуспевают только самые лучшие. Выживают самые умные, остальные остаются за бортом. Марин не собирается оставлять свою дочь за бортом.

— А что бы ты сделал? — спрашивает она, холодно глядя на мужа с дальнего конца кровати. — Дал бы ей утонуть?

— Тебе надо было посоветоваться со мной, — произносит Радж с нарастающей яростью в голосе. — Она и моя дочь тоже.

Марин разражается смехом. До нее наконец доходит, в чем тут дело.

— Суть не в том, что я сделала, а в том, что ты сам до этого не додумался, — слова ее отца звучат у нее в ушах — слова, которые он повторял всякий раз, когда она приходила домой из школы не с самой высокой оценкой: «Все люди — соперники друг другу. Волки. Ты будешь лучшей только тогда, когда будешь лучше всех остальных». — Мне не нужна за это награда, возьми ее себе. Только не притворяйся, что сражаешься со мной из-за того, что якобы я ее предала. Я спасла ее!

— Кто ты такая? — спрашивает Радж, в ужасе глядя на Марин. — Неужели ты думаешь, что мне нужны почести? Неужели думаешь о каких-то наградах? — он вздыхает: — Я говорю о том, что наша дочь доверяла нам. Что она верила в нас. Она страдает, а ты заставляешь ее страдать еще больше.

Марин, уставшая от разговоров, решает принять как факт, что они стоят по разным сторонам пропасти и ни один из них не может перебраться к другому. Она кутается в халат.

— Я буду спать в комнате для гостей.

— Это и есть твой ответ? — Радж загораживает ей дверь.

— Отойди! — Марин говорит себе, что надо успокоиться и дышать глубоко. Никогда за годы замужества она не боялась Раджа. Никогда не верила, что он может повести себя, как ее отец. Но сейчас, в пылу спора ею овладевает страх, и она ненавидит себя за это. — Отойди сейчас же!

— Нет, пока мы не закончим разговор, — ничего не ведая об охватившем ее страхе и его причине, Радж не двигается с места. — Ты должна все мне объяснить.

— Ничего я тебе не должна, — Марин хватается за ручку двери, готовая броситься в открытую дверь или, если придется, на мужа. — Мне надо немного поспать, чтобы я могла думать. Я слишком долго оставляла свою работу без присмотра, пока возилась с нашей дочерью. Если хочешь помочь, займись ею, проверь, чтобы она сделала уроки за все дни, которые пропустила.

Марин рвет на себя дверь, и Радж вынужден отступить, чтобы она не ударила его дверью. Он отходит в сторону и смотрит ей вслед.

Соня

Я продолжаю работать, прихожу вовремя и надолго остаюсь после того, как мой рабочий день закончен. Пациенты уже узнают меня. Молодые пациенты, восстанавливающиеся после химиотерапии и жаждущие разнообразить больничные будни, обращаются ко мне по имени. Я провожу с ними много времени, посвящая их в тонкости фотографирования и пытаясь отвлечь, как только могу.

После памятного разговора мы с Дэвидом проходим мимо друг друга, не останавливаясь, как прежде, чтобы поболтать или вместе перекусить. Я сама этого добивалась, но теперь такое положение вещей задевает меня сильнее, чем я предполагала. Вот сейчас я разговариваю с медсестрой об одном маленьком пациенте, и он проходит мимо, и даже в людном коридоре мы оба кожей чувствуем присутствие друг друга.

— Доктор, — останавливает его медсестра, — можно вас на секунду?

— Конечно, — отвечает он спокойно, кладет карту пациента на стол медсестры и подходит к нам.

Мы киваем друг другу, а медсестра задает ему вопросы относительно пациента. Все это время я чувствую, что он смотрит на меня, наблюдает за мной. Медсестра не ощущает напряжения между нами, она просто благодарит его за то, что он уделил ей время.

— Соня, у тебя есть свободная минутка? У правления появились новые предложения, и мне нужно обсудить их, — говорит Дэвид.

Он лжет, я уверена. Но если я откажусь, это будет выглядеть странно.

— Разумеется.

Дэвид смотрит на часы:

— Мне нужно зайти еще к одному пациенту. Давай встретимся в моем кабинете в три часа.

Медсестре он дарит теплую улыбку:

— А вы сможете закончить разговор, который я так грубо прервал.

— Это я окликнула вас, — говорит медсестра, проглотив наживку. Мне хочется закатить глаза, но я удерживаюсь от этой детской гримасы. — Еще раз спасибо, доктор.

— Подойдешь через пятнадцать минут, Соня? — спрашивает Дэвид.

— Да.

Я прихожу раньше него. Когда я стучу, мне никто не открывает, поэтому я жду перед дверью, расхаживая взад-вперед. Я напоминаю себе, что у него нет никакой власти надо мной, что бы там я ни рассказала ему.

— Ты уже протоптала весь пол, — Дэвид разглядывает меня, пока мы идем по коридору. — Как ты? — спрашивает он, протягивая мне руку.

— Прекрасно. Что ты хотел обсудить?

Я сержусь на себя за то, что согласилась на эту встречу. Я стараюсь скрыть свои чувства, хотя и понимаю, что это бесполезно. В какой-то момент нам все равно пришлось бы поговорить. И лучше сейчас, чем позже.

— Давай побеседуем в кабинете, — он отпирает дверь и жестом приглашает меня войти.

— Скажи мне… — я не двигаюсь, но невольно понижаю голос, заслышав звук открывающейся в конце коридора двери.

— Ты действительно хочешь разговаривать здесь? — спрашивает он, заглядывая мне в глаза. — Нас могут услышать.

— Ладно, — я вхожу в кабинет со скрещенными на груди руками — сейчас это единственный доступный мне способ самозащиты. — Что ты хотел обсудить?

— Как ты поживаешь? — снова спрашивает он, закрывая за собой дверь.

— Как и сказала, прекрасно, — от злости я становлюсь невежливой. — Так о чем речь?

— Я хотел пригласить тебя на ужин, — говорит он.

Я ожидала чего угодно. Неприязни, может быть, даже жалости. Только не этого.

— То есть на свидание?

— Да.

Мне хочется рассмеяться, но я боюсь, что он поймет мой смех неправильно.

— Нет.

— «Нет», потому что ты не голодна, или «нет», потому что не хочешь идти на свидание со мной? — брови у Дэвида ползут вверх. Он что, смеется надо мной?

— И потому, и поэтому. Разве не тебя я просила оставить меня в покое? Не тебя просила дать моему отцу умереть? — я пожимаю плечами. — Могу поклясться, что тебя.

— Меня. Во всяком случае, ни с кем другим из наших докторов ты по крышам не гуляла, это я знаю точно.

Он дразнит меня. Я бы улыбнулась, но ситуация не кажется мне забавной.

— Тогда что же ты делаешь? — я говорю себе, что не нуждаюсь в ответе, но все же жду его.

Его глаза затуманиваются.

— Я не могу не думать о тебе. Ты все время в моих мыслях, — Дэвид меняется в лице. — Я скучаю по тебе, и это явно не идет на пользу моим пациентам. Но я понимаю, что тебе нужно время, — он начинает растирать себе шею сзади — жест, выдающий сильное волнение. — Несчастья вашей семьи… Джия, твой отец… — он обрывает себя на полуслове. — Кстати, как у девочки дела?

— Она прячется от всех, — таковы последние сведения, которые я получила от мамы сегодня утром. Она звонит Марин по крайней мере три раза в день и постоянно навещает внучку. — От себя и от всего мира, думаю. Дело о побоях продвигается.

— Хорошо.

Желание сражаться покидает меня. Я опускаю руки и прислоняюсь к его письменному столу.