7 проз - Вячеслав Курицын

Этот выкорчеванный асфальт перемешался с небольшим количеством природных элементов: травы там, веточек сухих (то есть мокрых ситуативно, но сухих уже сущностно).

Может быть, столб выкорчевало как раз короткое замыкание. Вряд ли "короткое замыкание" в узком электротехническом смысле. Но в символическом очень может быть.

Столб, наверное, свалили недавно, и среди прутьев-корней и бетона-почвы я увидел только три откровенно инородных вещи: какой-то кусок рыжей пластмассы, пробку от пива "Бавария" и бутылку от того же пива.

Пробка и бутылка лежали по разные стороны корневой кучи, метрах в полутора друг от друга.

Может быть, пробка была не от этой, а от другой, похожей бутылки того же пива.

(Чем больше проходит времени, тем, перечитывая и редактируя эти записи - пока твой базельский телефон упорно не отвечает и я не собрался узнать у Микушевича или Плаховых, где тебя найти, - я все больше свыкаюсь с мыслью, что пробка была от другой бутылки.)

Шариться по сторонам, ввиду дождя, желания у меня не было. Так что, Мартина, это все, что я увидел на этом углу.

Мне еще была любопытна своя собственная позиция: человека, склонившегося над кучей хлама с блокнотом в руках и вносящего туда какие-то записи. То есть не какие-то, а конкретные: опись этого хлама. Это, собственно, позиция художника, который располагается с мольбертом в скверике, зарисовывая, высунув язык, какой-нибудь Храм.

Это правильная, тихая, домашняя практика. Художники с мольбертами, раскиданные по тихим уголкам города, сами являются его уютным украшением. Их зарисовки, выполненные в стилистике "тихая моя Родина", вряд ли особенно интересны, но давай относиться к ним как к художникам поведения, как к деятелям, создающим пространство, по которому приятно передвигаться.

Сам человек с мольбертом на углу или на пленэре - вот произведение.

Когда ты проходишь мимо такого художника, рисующего церковку в городе или закат на берегу озера, ты почти непременно скосишь глаза и утащишь в свою память фрагментик картины. Я опять возвращаюсь к этому немудреному наблюдению: мы всегда смотрим по краям, квантами, уголками глаз, косыми касательными взглядами, но нужны специальные обстоятельства, чтобы мы обратили внимание на эту особенность своего зрения. Патлатый тип с мольбертом как раз и являет собой такое специальное обстоятельство.

Писатель, усевшийся на скамейку и добросовестно переносящий в блокнот подвернувшееся под взор, выглядит, конечно, нарочитее, вызывает подозрения. Он, в общем, концептуалист. Смотришь - рисуешь: нормально, художник. Смотришь - излагаешь лирические впечатления: нормально, поэт. Записываешь словами то, что принято зарисовывать: на фиг, концептуалист.

Есть выход.

На скамейке может сидеть слепой писатель и медленно расставлять через трафарет буквы по листочку.

Но это слишком жестокий выход, Мартина.

ПРИЛОЖЕНИЯ

Андрей Тургенев

ИСТОРИЯ СЛЕПОТЫ

Проснувшись, по привычке, утром, аргентинский писатель Хорхе Луис Борхес (Borges) посмотрел в зеркало и обнаружил там кошку. Это происшествие вряд ли оказало бы роковое влияние на судьбу автора "Истории вечности": кошка Борхеса и раньше имела обыкновение отражаться в зеркале, и сам по себе этот факт не заслуживал бы специального внимания. Дело, однако, в том, что в комнате кошки не было.

X. Л. Борхес был не то чтобы удивлен - он был заинтересован. Вариант пропажи не отражения (что обильно отрефлексировано во многих томах вавилонской библиотеки), а первоисточника показался ему весьма любопытным. Если отсутствие отражения живо (а впрочем, за истрепанностью соответствующих страниц, лениво) ассоциировалось с продажей души и свидетельствовало о связи не-отражаемого с потусторонними силами, то отсутствие оригинала, очевидно, было призвано свидетельствовать, напротив, о его божественной природе. Приключения изображений, в общем, как и приключения всех остальных цитат, всегда казались Борхесу корректными; зазеркальное пространство легко трактовалось и как царство дикого бессознательного, и как поле изощренной культурной игры - в обоих случаях откровенная чудесность сюжетных ходов воспринималась естественно. Но неожиданное доказательство того, что и посюсторонний мир способен подчиняться сказочному алгоритму, могло восприниматься как своего рода торжество лукавой поэтики самого хозяина кошки. Наконец Борхес удовлетворенно отметил, насколько удачен выбор жертвы: именно кошка с ее медиативной, лунарной и откровенно амбивалентной природой как нельзя лучше подходит на роль связного между двумя мирами.

За такими и подобными таким размышлениями Борхес произвел неизменный утренний ритуал: стыдливо почистил зубы, умылся, сварил кофе, налил в блюдце молоко... Буквальный смысл последнего жеста остановил руку писателя: он понял, что отсутствие кошки в комнате, помимо повода к любопытным построениям, способным украсить "Тезисы" какого-нибудь туманного симпозиума по асимметрии, значит и еще кое-что, а именно и собственно отсутствие кошки в комнате и, следовательно, определенные сложности с ее завтраком. Борхес делал с цитатами все что угодно, но до сих пор ни разу не поил их молоком.

Борхес осторожно перенес блюдце в комнату, убедился, что в положении кошки существенных изменений не произошло, и, пребывая в некотором сомнении, поставил блюдце перед зеркалом, где оно, несколько успокоив писателя, с готовностью отразилось. Кошка как ни в чем не бывало склонилась к молоку. Нагнувшись над своим блюдцем, Борхес убедился, что молоко послушно убывает.

Он потянулся за трубкой, как бы продолжая сюжет утреннего ритуала и обеспечивая очередной эпизод истории о кошке и молоке. Пока рука мастера двигалась по направлению к трубке, в голове писателя сам собой выстроился ряд неприятных соображений. Может быть, именно он, Борхес, находится в зеркале? Тогда отсутствие кошки рядом объясняется вполне банально. Это, конечно, компрометирует животное, устанавливая его связь с силами мрака, но, во всяком случае, такое поведение кошки мотивировано богатой культурной традицией. Версия эта, которая было пришлась Борхесу по вкусу, проваливалась в одном существенном пункте: писатель подумал, что включенный наблюдатель не имеет возможности определить, по какую сторону зеркала он в данный момент находится. Окружающее пространство ничем не выдавало своей истинной природы, а единственная несовпадающая единица, способная что-то прояснить, сиречь кошка, как назло впала в сонную египетскую загадочность. Неотличимость зазеркалья от дозеркалья тешила, конечно, творческое самолюбие писателя, но кое-что пугало. Борхес - сколько он ни убеждал своих читателей в обратном не имел реального опыта жизни в зеркалах. В конце концов он решил условно решить, что свойства пространства по обе стороны амальгамы условно одинаковы, а потому вопрос о первоисточнике не имеет актуального значения.

В этот момент рука добралась до трубки и обнаружила, что трубки нет. Борхес строго посмотрел в зеркало: отражение трубки было на месте. Борхес отер со лба пот, сел в кресло и понял, что чашку кофе постигла судьба кошки и трубки; он еще успел увидеть, как растворяется на подносе тень чашки. Борхесу стало совсем уж неуютно. Некстати он еще вспомнил вдруг тревожный сон, явившийся ему сегодня перед самым пробуждением: снилось что-то совершенно несуществующее, какая-то пустота и темнота. Он настолько ничего не видел в этом сне, что это не могло не быть знаком. Борхес постарался отогнать противные мысли и нервно принюхался, надеясь уловить запах серы. Тщетно.

И Борхес понял, в чем, собственно, дело. Он посвятил жизнь доказательству того, что знак способен исчерпать стоящее за знаком. Он всю жизнь искал слово, способное быть равным миру, и он верил, что пусть он не нашел такого слова, но зато нашел такие сочетания слов, которые рассказали о слове, равном миру. Он заставлял отражения отражать друг друга, взаимно умножая зеркала. Он возомнил, что овладел чистым принципом зеркальности, явленной в такой концентрации, что не ведома ни одному живому зеркалу. Он возомнил себя повелителем зеркал. И зеркало решило показать Борхесу, кто больше понимает в опосредованиях, инверсиях и цитатах. Продемонстрировать, что патентованный властелин лабиринта легко заблудится в двух комнатах, разделенных стеклянной перегородкой, и не сможет отличить яви от грезы. Зеркало вызвало Борхеса на поединок. Строго говоря, ему следовало утащить из комнаты перчатку.

Это было бы куда остроумнее, чем даже кошка. Борхес почувствовал, что сочинил более изящную версию. Борхес решил, что выиграл первый гейм. Более того, он выиграл его как бы за зеркало, что как нельзя лучше соответствовало духу странного состязания. В следующее же мгновение он сообразил, насколько сильнее и этого хода дебютная уловка зеркала: если редуцировать метафору дуэли до традиционной для этого жанра стрельбы, то точный выстрел со стороны Борхеса будет еще одним успехом соперника: получится, что зеркало втянуло и пулю... Борхес понял, что борьба будет очень серьезной, но принял вызов.