7 проз - Вячеслав Курицын

Вот очередной пьяный человек (они ко мне часто липнут) подходит и начинает делиться абстрактными чувствами типа "мы друг друга уважаем и пожмем друг другу руки".

Вот в первом часу ночи у метро "Сокол" фанат футбольного ЦСКА, который рядом, на Песчаной площади, проиграл сегодня первый матч на своем новом стадионе "Ротору", пытается меня бить как тайного динамовца, но попадает кулаком в стенку и валится. Мы с приятелем пытаемся его поднять, а к нам подбегают менты, тоже пьяные, и начинают нам втюхивать, что и они с детства болеют за ЦСКА и что пусть мы проваливаем подобру-поздорову.

Вот арбузные горы на каждом перекрестке, смешно, будто они, по тайным законам городского хозяйства, должны быть развалены непременно на всяком пересечении двух улиц в этом районе Москвы, и красные взрезанные половинки дышат мухами, и существует красивая версия, что ночью их забрасывают в машины не для того, чтобы везти на склад. Машина сама ночью работает складом, а днем, освобождаясь от арбузов, гоняет по прочим делам.

Вот в некоем беленом параллелепипеде, очевидно котельной, затеяли ремонт или перестройку, выкинули на улицу целую серию отрезков труб с большими-большими вентилями. Недалеко мусорная свалка, куда вынесли барахло из квартиры, обреченной евроремонту: преимущественно старая мебель. Старую мебель не засунешь в мусорный бак, ее аккуратно свалили за. Клин старой мебели сошелся с клином труб с вентилями. А сбоку к ним еще подлез немножко третий клин: от насыпанной рядом с непонятной целью довольно чистенькой песчаной кучи.

Вот бабка гуляет с младенцем, остановилась у окна мини-пекарни, которая функционирует при магазине "Анастасия", и демонстрирует младенца кому-то из сотрудников мини-пекарни. Приговаривает: улю-лю, утю-тю, вот мы какие. И бабка зашлась: минут на десять закатила улю-лю, не может остановиться, медиумирует, все, включая младенца, на нее с любопытством смотрят, а она знай заливается.

Я склонен нагружать все эти пространственные и визуальные области большим смыслом потому (ой, Мартина, а не писал ли я об этом выше? пора закруглять письмо), что они как раз и формируют топографию бессмертной души. И потом: в них, конечно, есть литература (постольку, поскольку мое представление о картах, о пересечении пространств неотделимо от нарратива: карта - всегда текст приключения, остров сокровищ), но не такая оглашенная, как в случае той же Венеции или какого-нибудь Парижа. Арбузы на углу больше принадлежат углу, чем истории. Вернее, они принадлежат истории этого самого угла, а не красочной истории человечества. К истории человечества я не очень причастен, а к истории угла - вполне.

Мы пошли гулять в лесопарк, который начинается прямо за нашим домом. (Это я записываю уже в середине августа, вылизывая перевод: так в запись от 31 июля протискивается прохладное будущее; да-да, отмеченный двумя абзацами выше дождь не прошел даром, начались холода... но автор этого еще не знает, он думает, что дождик пройдет и все будет солнечно снова и хорошо...) Обнаружили, что он перетекает в другой лесопарк. Вышли из лесу в произвольном месте, пошли в произвольном направлении. Вдруг Ира показала, что метрах в пятидесяти от нас высовывается из-за крон деревьев огромная голова. Чью голову можно встретить в Москве - ясно. Ленина. Но пока мы не подошли в упор, я все не верил, что это голова. Это напоминало скалу. Купол какого либо культового строения. Она была слишком уж велика: сам по себе череп метра три в диаметре, если не больше. Памятников таких на улицах городов не бывает.

Подойдя ближе, я почему-то подумал о советских каналах (Москва-Волга, Беломорканал), на брегах которых ставили идолов вот с такими чудовищными черепушками. Голова стояла не сама по себе, а за высоким забором. Огибая его вокруг, мы стали натыкаться и на другие торчащие из-за него скульптурные изображения. Нашли одно место в заборе, через которое можно проникнуть внутрь, несколько пожалившись в крапиве. Оказались в очень странном пространстве. Большое, заброшенное и пустое, в том смысле, что даже не видать банок из-под джин-тоника. Видимо, никто сюда не гуляет.

Посреди пространства довольно большой дом. В окнах горит неверный свет, если в них заглянуть, можно увидеть в больших количествах какие-то пиджаки или куртки. Стоит машина импортного производства, покрытая толстым слоем пыли.

Территория сильно заросла травой и кустами и вся усыпана кусками былых скульптур. Открывается дверь старого сарая, и в проеме показывается белая метровая голова Сталина. Весь сарай набит всякими головами. Все очень старое - тронь, и развалится. Стоят какие-то комсомольцы, бойцы. От лошади осталась одна гипсовая голова на роскошном ржавом скелете. На высоких лесах таятся куски скульптур чудовищного размера - типа того Ленина, с которого мы и начали знакомство с объектом. Совершенно непонятен статус пространства. Место-призрак. Страшно: если посыпал бы из-за угла голливудский саспенс, мне было бы неприятно, конечно, но не очень удивительно.

Потом (на следующий день) кто-то выдвинул версию, что это дача или мастерская Вучетича, был такой большой советский скульптор, умер в 1973 году. Похоже на правду: там рядом его улица, а главное, на территории стояли модельки Родины-матери и "Перекуем мечи на орала", известных произведений, которые делал именно он. Но время здесь, конечно, стало фрагментами приостанавливаться (взять хотя бы сарай со Сталиными) раньше, чем в семьдесят третьем. (Еще потом я узнал точно, что здесь жил и работал Вучетич, и разговаривал с человеком, который здесь бывал: уж и не знаю, нужны ли эти "потом", ибо завтра я собираюсь получить еще одно сведение об этом пространстве - не все же валить в перевод, будто в какую помойку.)

Это, конечно, случай и объект экстраординарные: надо упомянуть, но не следует заострять.

Важнее впечатления от вещей как бы рядовых. Тут вот еще в чем дело: желательно привести себя в такое состояние, когда психика от тебя как бы отделяется, а ты, занятый каким-то внутренним обменом интеллектуальных и прочих веществ, лишь изредка наталкиваешься на ее поршни и рычаги. Когда восприятие течет по рисункам линий руки или прожилок на конопляном листе, ты каждую секунду забываешь, что ты только что видел, о чем ты только что думал, какое ты имел намерение. Ты сбиваешься с дороги, и вдруг обнаруживаешь себя проходящим между двух гаражей-ракушек, и понимаешь, что никогда не был меж этих двух гаражей, и воспринимаешь этот факт как маленькое географическое открытие. Ты сбиваешься с картинки, а потом вдруг возвращаешься к ней, и гора арбузов, или старая мемориальная доска, или трамвайные рельсы - вдруг ныряют в глаза, поражая сочностью линий и необычностью ракурса (только представь, Мартина: каждый без исключения взгляд порождает новый ракурс, нельзя дважды посмотреть под одним углом к небу, земле и сторонам света).

И тогда ты научаешься воспринимать мир как бесконечно струящееся шоу, как спектакль, который тебе дают бесплатно и в каждое мгновение. На днях, хорошенько задумавшись, я долго не мог выйти из универсама, долго дергал три двери в разные стороны: казалось бы, всего шесть вариантов, левую дверь туда и обратно, центральную дверь туда и обратно, правую дверь туда и обратно, однако же я совершил действие дерганья раз пятнадцать и так и не смог открыть. Пространства трепетали. По лестнице спустилась тетенька с девочкой, которая, спускаясь по лестнице, с отчетливым изумлением смотрела, как я дергаюсь по вестибюлю. Тетенька легко вышла из магазина с первой попытки, я прошмыгнул за ней, а девочка продолжала провожать меня взглядом. Мне стало приятно, что и я являюсь частью этого сплошного зрелища.

Но вернемся в конец июля, когда пошел дождь.

Что же, пришлось взять зонт (дождь продолжает идти, но уже так как-то, мирно) и двинуть на угол, хотя мокрый асфальт и не входил в мои планы. В дождь все становится одного - мокрого - цвета.

Дождь хорош как прямая визуальная практика. Очень приятно смотреть на его толщу из окна или с балкона: в воздухе есть, видимо, какие-то лакуны и ямы, стена воды льется неравномерно, порывы ветра закруживают дождевые струи то на одном, то на другом участке пространства в жгуты... Буйная игра форм, род фонтанного каскада. В доме напротив у водосточной трубы какая-то погрешность - в самом ее начале, на крыше, а потому вода на углу крыши собирается в мощный поток и не попадает в трубу, а дельфином прыгает метра на два вверх и вперед: красота.

Я хотел сухого асфальта: мне казалось, я смогу передать в письме очертания каких-то пятен. Но что делать, вышло как вышло.

На углу я обнаружил вывернутый из земли (из асфальта) бетонный столб. Та его часть, что была когда-то под грунтом, вполне напоминала корень вывернутого из земли дерева. Во всяком случае, стальные прутья, извивающиеся всяк на свой хитрый манер, очень подошли бы на роль корней, а вывернутый исковерканный асфальт - на роль почвы.