Мозг ценою в миллиард - Лен Дейтон

— Она не приедет. Это конец. Мы простились.

— Найдутся другие девушки…

— Ради Бога! — взмолился Харви. — Ты разговариваешь со мной так, будто я — рядовой шифровальщик из Восточного Берлина. Девушки и шампанское, рулетка и гоночные автомобили. Послушай, я люблю Сигне. Неужели ты не можешь этого понять? Но я рад, что ее нет со мной. Она слишком великолепна, чтобы ввязывать ее в это грязное дело. — Харви щелкал пальцами, подчеркивая каждое слово, как будто раскладывал их вдоль горизонта в длинную прерывистую линию. — Вот как я ее люблю: я уговорил ее остаться в Хельсинки. Мне не нужен ваш вшивый годичный отпуск на пляжах и в кабаках Европы, и еще меньше мне нужны ваши девушки.

У меня ничего не получалось, но я наседал на него снова и снова.

— Хорошо, Харви, — говорил я, — мы будем вести себя так, как ты считаешь нужным. Тебе не придется делать ничего, что было бы тебе неприятно. Ты же понимаешь, какие у меня могут быть инструкции: мы с тобой оба завязаны в этом деле. Давай подумаем, что может осчастливить и Вашингтон и тебя одновременно?

— Ты когда-нибудь прекратишь? Неужели ты считаешь, что я — обычный перебежчик?

— А кто же ты — торговая компания, занимающаяся вопросами внебрачного секса?

— Оставь меня в покое.

Харви забился в угол купе и ухватил пальцами кончик носа, как будто это было еще одно слово, которое он пытался отпустить на волю.

— Что, по-твоему, случится, когда ты пересечешь границу? — спросил я. — Думаешь, тебя там ждут с распростертыми объятиями и заранее заготовленной медалью? Или надеешься успеть посмотреть первомайский парад с Мавзолея Ленина? Ты ведь хорошо знаешь, что случается с перебежчиками, которые приходят к нам. Почему же ты считаешь, что к тебе отнесутся иначе? Ты кончишь тем, что будешь преподавать английский в политшколе города Киева. В лучшем случае, заметь, в лучшем случае.

— А ради чего, по-твоему, я еду к ним? — презрительно спросил меня Харви. — Из-за того, что Мидуинтер не накинул мне прибавку в пятьдесят долларов, что ли?

— Не знаю, ради чего ты это делаешь, — сказал я. — Но я знаю, что когда поезд отойдет от платформы в Вайниккала, передумывать будет поздно. Ты простишься со всей своей жизнью — со своими детьми, с женой, ты простишься с Сигне и простишься со своей страной.

— Это больше не моя страна, — вот что сказал мне Харви. — Они пытались превратить меня в американца, но не смогли. Мне не нужны Уолт Дисней и Голливуд, Детройт и Мэдисон-авеню, где меня учат, как одеваться, думать, надеяться. Пусть они и дальше пишут сценарий под названием «Американская мечта». Каждый вечер Америка ложится спать, полагая, что когда завтра проснется, красного Китая уже не будет на земле. Они мечтают, что русские наконец-то образумятся. «Тайм», «Лайф» и «Ридерз Дайджест» начнут выходить и на русском языке, а русские домохозяйки будут носить брюки в обтяжку и озабоченно выяснять, на каких бензоколонках чистые туалеты и купит ли Одесса метеорологов?

— Но Мидуинтер так не думает.

— Еще как думает. Просто он считает, что сначала мы должны погрозить им кулаком. Послушай, — повернулся он ко мне, понизив голос, — четких политических убеждений у меня нет, но я русский. Мой отец был русским. Я говорю по-русски почти так же хорошо, как полковник Шток. Я просто возвращаюсь домой, вот и все.

— Очень хорошо, — ответил я. — Возвращайся. Но только один. Отдай украденные яйца, Харви. Я не могу возвращать тебя ногами вперед, но не должен допустить, чтобы ты забрал яйца в Россию. Хочу сказать… — и я протянул к нему руку ладонью вверх.

Харви углядел в этом жесте угрозу.

— Без грубостей, — заявил он. — У меня под рубашкой четыре активированных яйца. Это самые удачные из партии в тысячу двести штук. Конечно, ваши парни смогут их восстановить. Но ты же понимаешь, что они не поверят истории, которую ты расскажешь, объясняя, как они разбились.

Я кивнул.

— Так вот — яйца у меня под рубашкой. Эти вирусы живут благодаря теплу моего тела. Стоит мне лишь прокатиться животом по сиденью, как на мне окажется яичница. Лучше мы сделаем по-другому. Ты приедешь со мной в Ленинград, где их парни воспроизведут этот вирус, а затем отдадут тебе четыре новых яйца в старой упаковке. Ты доставишь их в Лондон. Как тебе такая сделка?

— Паршиво, — уныло ответил я. — Но в данный момент я ничего лучшего предложить не могу.

— Молодчина! — сказал Харви. Он допил холодный чай и снова смотрел на пролетающие в окне пейзажи. — Я и правда рад, что ты решил поддержать меня. Я с тревогой ждал твоего выбора.

Поезд останавливался на каких-то полустанках и снова трогался в путь все ближе к границе. Харви задумчиво смотрел в окно на громыхающий мимо товарняк.

— Поезда, — сказал он. — Когда-то они выглядели очень торжественно и важно. Помнишь все эти двухосные буферные вагоны, поезда-холодильники с вентиляторами… Помнишь старую систему железнодорожных сообщений?

— Мы несколько углубились в прошлое, — сказал я.

Харви кивнул в ответ.

— Хорошо, что тебе известно, что это Сигне убила русского курьера. — Он улыбнулся мне и медленно выдохнул дым, который окутал его, как дымовая завеса. — Теперь ты знаешь, какова Сигне.

— Ты же говорил, что она все придумывает, — ушел я от прямого ответа.

— Нет, черт побери, — сказал Харви, затянувшись сигаретой. — По-моему, наше расставание огорчило ее даже больше, чем меня. Гораздо больше.

За окнами вагона пошел снег.

— Эта зима, — сказал Харви, — самая кошмарная изо всех зим на моей памяти.

— Так кажется только с твоей полки, — сказал я.

Поезд тряхнуло и он снова остановился. Это была Вайниккала — пограничная финская станция.

В вагоне несколько пассажиров направились к выходу.

— Пойдем выпьем кофе, — предложил я Ньюбегину. — Мы простоим здесь минут двадцать, пока будут цеплять русский локомотив. Последнюю чашку настоящего кофе.

Харви не двинулся с места.

— Последняя чашка настоящего кофе, Харви, — повторил я. — Воспоминание на всю жизнь.

Харви ухмыльнулся и осторожно, чтобы не разбить яиц, надел пальто.

— Только без шуток, — предупредил он.

Я поднял руки вверх жестом сдавшегося в плен.

— Какие уж тут шутки, — сказал я, — когда кругом столько финнов.

Русский проводник поднял голову от печки и усмехнулся, когда Харви заговорил с ним по-русски и сказал, чтобы тот не уезжал без нас и что мы выпьем еще чая с московским печеньем.

— Зачем тебе чай и печенье? — спросил я. — Мы же прямым ходом направляемся в буфет.

— Тебе вовсе не обязательно пить этот чай, — сказал Харви. — Но старина немного подрабатывает на нем, чтобы иметь деньги на расходы в Финляндии.

— Похоже, он вполне неплохо подрабатывает, — заметил я, — если судить по бутылке джина, что была у него в руках.

— Это подарок, — сказал Харви. — Он сказал, что бутылку ему подарил кто-то из пассажиров.

Харви явно гордился тем, что говорил по-русски.

Мы выпили кофе в большом станционном буфете. Там было чисто, тепло и светло — та санитарная скандинавская атмосфера, которая так хорошо сочетается с пейзажем за окном, напоминающем рождественские открытки. Потом мы стояли на платформе под падающим снегом и следили за маневрами локомотива — огромной зеленой игрушки с ярко-красными колесами и красной звездой посередине. Он аккуратно принял состав, от которого уже отцепили финские вагоны.

— Что дальше? — спросил Харви.

— Скоро советская таможня. Сотрудники иммиграционной службы сядут в поезд, чтобы выполнить все формальности, пока мы будем ехать по приграничной зоне. В Выборге к поезду прицепят дизельный локомотив и несколько дополнительных вагонов местного сообщения, следующих в Ленинград.

— Значит, как только я войду в вагон, можно считать, что я устроился так же хорошо, как в самой России?

— Или так же плохо, как в самой России, — сказал я, поднимаясь по ступенькам.

— Плохо? — удивился Харви. — Что у тебя есть такого, чего не могут получить жители Ленинграда?

— Обратный билет в Хельсинки, если речь идет лично обо мне.

Харви толкнул меня под руку, но когда я собрался дать сдачи — так же игриво, как это делается в колледже, — он остановил меня.

— Осторожнее, — сказал он, — я — кормящая мать.

Харви думал, что я забыл о свертке у него под рубашкой, но я не забыл.

Дорога до Ленинграда была длинной. Дневной свет начал меркнуть. Снег все еще шел, и на фоне темнеющего неба снежинки казались очень светлыми. Харви снял пальто и забился в угол. Поезд еле тащился, останавливаясь и трогаясь снова через каждые десять метров, чтобы рабочие могли выполнить какие-то ремонтные работы, посыпать солью места вокруг стрелок и помахать флажками и лампами. Наконец мы остановились в лесу. Через большую, с футбольное поле, просеку тянулась ветка к полуразрушенному сараю и весам-платформе для грузовых составов. Вдоль противопожарной полосы между деревьями ехал большой черный советский автомобиль, осторожно огибая груды шпал и заросли кустов. В этом месте лесная дорога приближалась к железнодорожным путям метров на пятьдесят. Ближе автомобиль не смог подъехать и остановился.