Ледяная принцесса - Камилла Лэкберг

Лиса работала официанткой в «Красной змее», когда он впервые увидел ее. Все парни в округе практически шизели, заглядываясь на ее длинные ноги и на то, что торчало из выреза ее платья. С первого взгляда он решил, что она будет принадлежать ему. Он привык получать все, что хотел, и Лиса не казалась ему исключением. Он не выглядел как-то особенно, но ситуация полностью разрешилась в его пользу, когда он назвал свое имя и представился как Ян Лоренс. От его имени и фамилии глаза женщин обычно начинали блестеть и ворота открывались.

Вначале он просто шалел от тела Лисы. Он не мог оторваться от нее и вполне успешно ухитрялся не слышать ее идиотские комментарии, которые она выдавала на-гора своим противным голосом. Кроме того, идя с ней под руку, он постоянно ловил завистливые взгляды других мужчин, и ему было приятно видеть силу ее привлекательности. Когда Лиса принялась намекать, что пора бы ему сделать ее добропорядочной женщиной, то поначалу ее матримониальные призывы падали на бесплодную почву. В первую очередь из-за того, что, мягко говоря, границы ее тупости простирались много дальше, чем границы ее красоты. В том, что Лиса все-таки в конце концов стала его женой, была виновата Нелли, точнее, то, что она категорически выступала против этого брака. Лиса с первого взгляда совершенно ей не понравилась, и Нелли ни разу не упустила возможности проехаться по ее поводу. И теперь Ян, из-за детского чувства противоречия пошедший наперекор Нелли и женившийся на Лисе, проклинал свою глупость.

Лиса надула губки, лежа на животе на их большой двуспальной кровати. Она была голой и старалась изо всех сил выглядеть пособлазнительнее, но его это не волновало. Ян знал, что она ждет от него ответа.

— Ты же знаешь, что мы не можем переехать от мамы. Она нездорова и не справится одна с этим большим домом.

Ян повернулся к Лисе спиной и начал завязывать галстук перед трюмо. В зеркало он видел, как Лиса раздраженно нахмурилась — это ее не красило.

— А почему эта старая ворона не может переехать в какой-нибудь хороший дом и оставить нас наконец в покое? Неужели она не понимает, что у нас есть право на собственную жизнь? А вместо этого мы прыгаем день и ночь вокруг этой карги. И что ей за радость сидеть на куче денег? Голову даю на отсечение, она тащится от того, как мы унижаемся и ходим на задних лапках, выпрашивая крошки с ее стола. Разве ты мало для нее делаешь? Горбатишься на фабрике, а потом остальное время нянчишься с ней. Старуха и не подумала отдать нам лучшие комнаты в доме в благодарность за помощь; нам приходится жить в подвале, а она там шикует наверху.

Ян повернулся и холодно посмотрел на свою жену:

— Я разве тебя не предупреждал, чтоб ты не смела говорить о моей матери в таком тоне?

— Твоей матери? — фыркнула Лиса. — Ты сам-то хоть видишь, что она не считает тебя своим сыном, Ян? Ты навсегда останешься для нее всего лишь сироткой, которого она приютила из благотворительности. И если бы не исчез ее любимый Нильс, тебя бы все равно рано или поздно отсюда вышибли. Ты для нее не более чем вынужденная мера, Ян. Кто бы еще надрывался для нее день и ночь практически даром? Единственное, что ты получил, — это обещание, что, когда она наконец загнется, ты получишь все деньги. Ну, во-первых, эта кощеиха собралась жить по меньшей мере до ста лет, а во-вторых, она наверняка уже давным-давно за нашей спиной завещала деньги какому-нибудь приюту для бездомных собак. Ты иногда такой придурок, Ян.

Лиса перевернулась на спину и внимательно изучала свои наманикюренные ногти. В ледяном молчании Ян шагнул к лежащей на кровати Лисе. Он сел на корточки, взялся за ее длинные светлые волосы, свисавшие с края кровати, намотал на руку и начал медленно тянуть, сильнее и сильнее, до тех пор, пока ее лицо не исказила гримаса боли. Он наклонился к ее лицу так близко, что чувствовал на своем лице ее дыхание, и прошипел тихим голосом:

— Никогда, слышишь, никогда не называй меня придурком! И верь мне — деньги однажды будут моими. Вопрос в другом: останешься ли ты здесь достаточно надолго, чтоб попользоваться этими деньгами.

Он с удовлетворением увидел в ее глазах отблеск страха. Он считал ее тупой, но в то же время она была хитрой, и ее примитивные инстинкты продиктовали ее ушлому умишку указание менять тактику. Она раскинулась на кровати, надула губки и руками приподняла груди. Лиса медленно провела указательными пальцами вокруг сосков, пока они не затвердели, и сказала примирительно:

— Извини, Ян, я вела себя так глупо. Но ты же знаешь, какая я: сначала говорю, а потом думаю. Можно, я тебе это как-нибудь компенсирую?

Она провокационно пососала свой указательный палец, и ее рука скользнула вниз по телу. Ян недовольно почувствовал, что его тело реагирует, и подумал, что, по крайней мере, она хоть на что-то может пригодиться, и опять развязал галстук.

Мелльберг делал вид, что с головой ушел в писанину и не замечает недовольного выражения на лицах собравшихся у него в кабинете. Сегодня ради разнообразия он натянул костюм, который был ему мал по меньшей мере на один размер. Но Мелльберг объяснял себе это тем, что кто-то напортачил в химчистке и костюм просто сел от слишком горячей воды. По его непоколебимому убеждению, он не прибавил ни одного грамма с тех пор, как был юным кадетом, и потому считал покупку нового костюма пустой тратой денег. Если эти идиоты в химчистке не умеют работать, то он здесь совершенно ни при чем. Он откашлялся, чтобы привлечь внимание собравшихся.

Они зашевелились, послышались перешептывания, заскрипели стулья, и все глаза повернулись к Мелльбергу, восседающему за своим письменным столом. Стулья собрали со всего участка и поставили перед ним полукругом. Мелльберг молча, с недовольной миной глядел на подчиненных. Эту паузу и этот взгляд он намеревался держать как можно дольше. Нахмурившись, он с неодобрением заметил, что Патрик выглядит весьма потрепанным и, похоже, с бодуна. Ясное дело, сотрудники имеют право сами решать, как им проводить свободное время, но надо все-таки учитывать, что в середине рабочей недели неплохо бы знать меру в гулянках и выпивке. С потрясающей легкостью Мелльберг совершенно упустил из памяти бутылек, который сам выкушал вчера вечером. Он напомнил себе не забыть поговорить с Патриком с глазу на глаз насчет злоупотребления алкоголем.

— Как вы все уже знаете, во Фьельбаке совершено еще одно убийство. Вероятность того, что существуют двое разных убийц, очень мала, и поэтому, как я полагаю, мы должны исходить из того, что Александру Вийкнер и Андерса Нильссона убил один и тот же преступник.

Мелльберг наслаждался звуком своего голоса и заметным интересом на лицах своих сотрудников. Сейчас Мелльберг чувствовал себя на коне, для этого он и родился.

Он продолжил:

— Андерса Нильссона нашел сегодня Бенгт Ларссон, один из его собутыльников. Андерс был повешен. И, согласно первому предварительному отчету из Гётеборга, он висел в петле по крайней мере со вчерашнего дня. До тех пор пока у нас не появятся более точные данные, мы будем исходить из этой гипотезы.

Мелльбергу понравилось ощущение, с которым он произносил слово «гипотеза». Конечно, группа перед ним была не очень большой, но в его глазах они двоились и троились, вдобавок их интерес был неподдельным. Они ждали его слов и его приказов. Он довольно оглядел комнату. Анника ожесточенно стучала по клавишам ноутбука, сдвинув очки далеко на кончик носа. Ее хорошо очерченные женственные формы выгодно подчеркивались отлично сидящим желтым пиджаком и юбкой в тон. Мелльберг одним глазом посматривал на нее. Да, подождать стоит, самое лучшее — не торопить ее. Рядом с ней сидел Патрик, который выглядел так, будто вот-вот упадет со стула. Веки у него были тяжелыми, а глаза — красными. Да, Мелльбергу действительно стоило бы провести с ним беседу при первой подходящей возможности. Ясное дело, народ надо держать железной рукой.

Помимо Патрика и Анники в полицейском участке Танумсхеде служили еще три сотрудника. Ёста Флюгаре был самым старшим в участке, и все свои силы он тратил на то, чтобы работать как можно меньше, потому что всего через пару лет ему светила пенсия. Выйдя в отставку, он намеревался посвятить все свое время главной страсти — игре в гольф. Ёста начал играть лет десять назад, когда его жену прибрал рак и выходные дни стали для него очень долгими и очень одинокими. Он быстро увлекся игрой и теперь считал свою работу, которой, надо признаться, никогда особенно не интересовался, чем-то отвлекающим и совсем не интересным, пустой тратой времени, которое лучше бы посвятить игре в гольф.

Из своей ничтожной зарплаты ему удалось отложить достаточно денег, чтобы купить квартиру на побережье Испании. Так что скоро он будет летом играть в гольф в Швеции, а остальное время проводить на пляжах Испании. Но на этот раз Ёста признался себе, что впервые за долгое время это убийство его заинтересовало — конечно, не настолько, чтобы он стал выкладываться на все сто процентов, но, принимая во внимание время года, достаточно.