Много добра, мало зла. Китайская проза конца ХХ – начала ХХI века - Коллектив авторов

Сто птиц летят к Фениксу

Сяо Цзянхун

Когда мы перешли через реку, отец в очередной раз предупредил меня: Что бы ни говорил наставник, во всем его надо слушаться, понятно? Я кивнул. Отец присел на корточки, поправил на мне одежду – короткую двубортную куртку, которую два месяца назад сшила мать, чтобы я выглядел постарше, и материал она специально выбрала темно-синий. Только сегодня, когда настало время уезжать из дома, мать отдала ее мне. Когда я ее надел, отец был недоволен и нахмурил брови.

– Нет, не скроешь, что он так молод, – произнес отец. Судя по всему, темно-синий цвет не смог увеличить время моей жизни. Все-таки мне было всего лишь одиннадцать лет, а возраст – это не одежда, которую постирал, – и она либо села, либо растянулась.

Ранним утром, когда мать подняла меня с кровати, я увидел гнев на ее лице, она ненавидела до глубины души мою привычку спать допоздна. Однако когда я уже должен был уезжать, ее взор наполнился надеждой, жалостью и еще безысходностью. Отец же был готов расстаться со мной надолго, ведь его мечтой было, чтобы я стал мастером игры на сона. В нашей деревне Шуйчжуан такого мастера не было, на любые свадьбы или похороны нужно было звать кого-то из другой деревни, а это было нелегким делом, ведь если у мастера уже были заказы как раз на нужное нам время, то радостные и печальные события в Шуйчжуане проходили в глубокой тишине. Без этой живой энергии и хозяину было неловко и стыдно, и гостям казалось, что чего-то не хватает. Поэтому мастера игры на сона в Шуйчжуане принимали всегда с высочайшими почестями. Сигареты, вино, чай – все это подавалось по первому требованию, а также обеспечивалось питание по высшему разряду. Когда мастер уезжал, хозяин лично провожал его почти два ли[62] и еще дарил деньги – небольшие, но выражавшие его теплое отношение. Естественно, гость обычно сначала отказывался, но в итоге все-таки принимал подношение. Все понимали, что таковы правила: давать деньги – правило, принимать деньги – правило, и даже отказ от денег также был частью правил.

По словам матери, отец хотел, чтобы я стал мастером игры на сона не только из-за денег. В молодости он сам мечтал стать таким мастером, обращался ко многим наставникам, однако ни один его не взял, он обошел практически всех в радиусе ста ли, но ни одного дня не играл на сона. Наставники говорили, что он странный и не подходит для игры на этом музыкальном инструменте. Столько лет прошло, все думали, что мечта отца исчезла, как сгнивают листья поздней осенью, превращаясь в грязное месиво, однако все было совсем не так. С тех пор, как себя помню, я замечал, что у отца при виде меня взгляд становился странным – как у голодного туберкулезника, сидящего перед кастрюлей с супом из собачатины, потирающего руки от нетерпения и желания попробовать. Однажды мой учитель встретил меня с отцом на деревянном мостике Шуйчжуана. Он взволнованно сообщил отцу, что по математике я ни разу не набрал больше тридцати баллов за все время учебы с первого по пятый класс. Я в смущении опустил голову, полагая, что за этим, естественно, разразится буря. Учитель договорил, но отец, кивнув головой, лишь великодушно махнул рукой, мол, тридцать баллов – это уже неплохо. А потом взял меня за руку и увел прочь. Когда мы спустились с моста, отец обернулся, взглянул на жалкого, промокшего учителя, саркастически хохотнул – откуда же господину преподавателю знать, какие далеко идущие планы были у Ю Бэнынэна по поводу его сына.

Я и правда не любил учиться, никто из детей в нашей деревне не любил учиться, поначалу еще было желание, но потом оно постепенно остыло. Главной проблемой было непонимание. Например, учитель математики и сам ничего не знал: сегодня дает нам один ответ, а на следующий день, стоя перед классом, тихим голосом объявляет – вчера я думал всю ночь, сидя у очага, мне все казалось, что что-то есть странное в ответе на вчерашний вопрос, он неверен! Поэтому я всю ночь не спал от ужаса и сегодня хочу его исправить. Мы в ответ посмеялись, а потом лишь узнали, что у него за плечами лишь начальная школа, а некоторые даже говорили, что и ее он не закончил. Поневоле у нас зародилось презрительное отношение к нему, что выразилось в пропуске занятий, когда мы, как сумасшедшие, шатались повсюду.

Я не любил учиться, но и мастером игры на сона я не хотел быть, хотя объяснить почему не мог, с детства я слушал, как отец нахваливает прелести профессии мастера игры на сона, наслушался столько, что это уже набило оскомину и вызывало неприязнь. К тому же я пришел к выводу, что отец хочет, чтоб я стал мастером сона, лишь ради тех денег, что мастер получает в дар.

За горой Даинынань виднелась деревня Тучжуан, в которой находился дом наставника, которого я никогда в жизни не видел. У нас в округе было пять деревень – Цзиньчжуан, Мучжуан, Хочжуан, Тучжуан, вместе с нашей Шуйчжуан получался большой поселок[63], который, по логике вещей, следовало бы назвать Поселком пяти деревень, однако он назывался Несравненным поселком. Дом моего будущего наставника располагался в густой бамбуковой роще – это был глинобитный домик в тени ярко-зеленых листьев. Когда-то я нашел в старом чемодане деда иллюстрированное издание «Троецарствия», в котором была картина под названием «Лю Бэй трижды посещает шалаш Чжугэ Ляна», так вот то, что я видел перед собой, было очень похоже на то изображение. Дорога, ведущая к глинобитному домику, была ровной, однако отец шел, тяжело дыша, лоб его был покрыт маленькими капельками пота, кулаки плотно сжаты. Я бросил на него взгляд, и ему стало неловко от того, что я разглядел его волнение, поэтому он улыбнулся, смеясь над собой.

Слегка смущенный, отец сменил тему. Слава Богу! Он сказал: посмотри, слева – синий дракон, справа – белый тигр, позади – красный феникс, впереди – змея с черепахой, сразу видно – дом необычного человека. Я хотел улыбнуться, но не посмел, отец не разбирался в геомантии-фэншуй, даже цитату перепутал. Эту фразу я слышал от шуйчжуанского мастера фэншуй, однако тот говорил иначе: впереди – красный феникс, позади – змея с черепахой. Я подумал, что отец действительно слишком взволнован, он боялся, что трагедия, которую он пережил в детстве, повторится и со мной. Внезапно у меня возникло приятное мстительное чувство: хорошо бы, чтоб я не понравился наставнику, ну а лучше всего было бы уйти из дому, а еще лучше уехать далеко – на год или полгода.

Глядя, как я лениво тащусь по дороге, отец нервно прикрикнул:

– Вот проклятье! Да иди ты прямо, не дай бог, наставник увидит тебя в таком виде!

Судьба была более благосклонна к отцу, чем он полагал: самый известный в Мучжуане наставник игры на сона был дома.

Лицо у моего будущего наставника было черное, и халат он носил черный, чем походил на кусок древесного угля лучшего качества. Выходя из комнаты, он на ходу разжигал табак, который издавал такие же звуки, как фейерверк. Я напрягся, испугавшись, что искра может сжечь его самого. Вероятно, он почувствовал мое беспокойство, поднял одну ногу и положил ее на колено другой, повернув подошвой к небу, и потом затушил об нее остатки табака из трубки. Производить такие сложные движения, чтобы всего лишь затушить табак? – судя по всему, мой будущий наставник – необычный человек.

– Наставник Цзяо, меня зовут Ю Бэньшэн, а это мой сын Ю Тяньмин, иероглиф «мин» в его имени означает «кукарекать», а не «понимать». – Отец, согнувшись, семенящей походкой подбежал к стоявшему под навесом темнолицему мужчине. На бегу он, постоянно суетясь, протянул руку в сумку и нащупал сигареты, а глаза его всматривались в черное лицо с величайшим почтением. Бедный отец хотел за шесть-семь шагов сделать одновременно столько действий, а необходимое спокойствие утратил, в итоге его правая нога подралась с левой, и он рухнул на землю, прямой как стрела. Грязь забила ему рот, сигареты, выскользнув из рук, не отклоняясь от курса, приземлились прямо в лужу на краю дворика. Сердце сжалось, я поспешил помочь отцу подняться, но он оттолкнул мою руку и сказал:

– Чего ты меня поднимаешь? Скорее иди поклонись наставнику!

Я его не послушал, все-таки я отца знал намного дольше, чем наставника, по уму и по совести следовало помочь встающему из лужи шуйчжуанскому мужчине. Решение было принято, я по-прежнему непреклонно тянул отца за руку, а подняв голову увидел, что на лбу у него появилась новая рана, бордовые капельки крови наперегонки вытекали из нее, у меня защемило сердце, слезы выступили на глазах.

Наставник махнул рукой:

– Кланяться? Зачем? Почему он должен мне кланяться? Кланяться надо не всякому!

Отец замолчал, с трудом достал из лужи сигареты, вынул одну, но она размокла, вода вытекала из нее словно слезы.

– Вот? – смущенно сказал отец и протянул руку с зажатыми между пальцами сигаретами.