Старики и бледный Блупер - Хэсфорд Густав

– Именно так, – кивает Папа Д. А. – Именно так. Сочувствую.

Смеется.

Я говорю: "Пивка холодного хочешь?"

– Так точно по последнему, – говорит Папа Д. А., поднимая взгляд и веселея на глазах. – Мне точно не помешало бы.

Я говорю: "Ну, как на халяву наткнешься, Д. А., обязательно засувенирь мне кусок побольше".

Я вылезаю из "конекса" Папы Д. А. и выдвигаюсь обратно к своему. Небо на горизонте розовеет и нежно голубеет.

Рассвет над Кхесанью. Неожиданно материализуется день, роса поблескивает на палатках трущобного городка, выстроенного из полусекций укрытий и грязных пончо. Из последних оставшихся блиндажей, которые понемногу разлагаются и исчезают, из зевов искусственных пещер упертые люди-рептилии высовывают головы в стальных касках в холодный утренний воздух, щурятся, бороды щетинятся на лицах, они выглядят грузно в бронежилетах и мешковатой тропической форме, а из их рук уродливыми побегами прорастает оружие. Передвигаются они сгорбившись и быстро, этаким кесаньским полубегом, топают по щиколотку в красном иле – хряки, зачуханные полевые морпехи, бредут, до конца еще не проснувшись и почесывая яйца, к закутанным в мешковину полевым писсуарам.

"Летающий кран" поднимает гаубицу с палубы и хлоп-хлопает в небо свинцового цвета. Гаубица болтается на конце стального троса как здоровая игрушка.

Я вползаю в свою нору из серого металла и пытаюсь заснуть.

Снаружи вопит кто-то из инженерных войск, громко и нудно: "БЕРЕГИСЬ, ВЗРЫВАЮ! БЕРЕГИСЬ, ВЗРЫВАЮ!"

Умп.

Шлепки и уханья творят то, в мечтах о чем вражеские пушкари много месяцев кончали в сладких снах. Они срывают перфорированные стальные настилы с летного поля и грузят их на грузовики. От подпаленных швабр занимаются пожары. Столько всего горит, что большинство ребят ходят в противогазах. Инженеры подрывают последний блиндаж брусками С-4, а рабочие команды из усталых хряков рубят мешки с песком лопатками и мачете. Рычащие бульдозеры погребают остатки мусора под тоннами красной глины.

Я сворачиваюсь в клубок, чтобы спрятаться в ожидании темноты. Я закрываю глаза и пытаюсь сделать так, чтобы мне что-нибудь приснилось. Уж если я хочу выйти с Бледным Блупером один-на-один, мой сладкий сон мне необходим.

Если я не убью Бледного Блупера прежде чем мы оставим Кхесань, он будет жить вечно.

Иногда в моих снах слишком шумно, иногда в моих снах слишком тихо, а иногда я слышу, как звенят осколки, разлетающиеся в моей голове.

"Ты не забыл про шапки из енота? Воспрянь душой и снова на охоту". Мама купила тебе пару носков "Дэви Крокет", и ты ездил в школу на большом желтом автобусе, распевая "Короля свободного Фронтира".

Когда в последний раз запускал ты страшные тени на потолок темной спальни, клешнями сложив руки над фонариком?

Помнишь, как играли в "Акулину" и в шарики "джаг-роллер", и конфеты-зубодробилки, и призмы, чтоб делать радугу на стене, и духовые ружья "Ред Райдер", и бейсбольные карточки в велосипедных спицах, и как ты ходил по домам, продавая цветочные семена?

Помнишь ли ты времена, когда Аннета Фуничелло была двенадцатилетней миленькой мышой-мушкетершей, в которую были влюблены все дети, и как после дождя ты разыскивал наконечники от стрел в кукурузных полях, и как изображал рукой, что дергаешь за ручку, чтобы проводник в вагоне погудел в сигнал, и "Джонсон Смит Компании" в городе Расине, что в штате Виксконсин, и "ПРИЗЫ" в "Пост Тостиз", и как ты притворялся, что можешь запросто срезать телеграфные столбы рукой, выставленной из пикапа, на котором вез тебя отец (не забывая пропускать металлические дорожные знаки, чтоб не помять лезвие), и помнишь ли ты мужика, что пришел однажды в школу и делал африканских животных из надутого презерватива – помнишь того мужика с его надутыми жирафами?

Муссонный дождь поливает жесткими холодными струями, и салага, которого я пропустил через гранатную школу, засыпает на посту, засев глубоко в яме, на месте которой раньше был караульный блиндаж, обернув плечи подкладкой от пончо будто индейским одеялом.

Давя на массу, салага роняет голову, ненадолго отправляет себя в койку, потом вскидывает голову, открывает глаза, озирается.

Не проходит и двух минут, как глаза салаги снова сужаются до щелочек, и голова его снова падает на грудь. Когда стоишь в карауле, сон – ценнейшая вещь на свете.

Вглядываясь в ночь – черную, как железная дверь в преисподнюю – я проскальзываю мимо дремлющего салаги и продвигаюсь дальше, в заграждения.

Отдаю честь Бедному Чарли – человеческому черепу, что водружен на палке в полосе заграждений. На черном от напалма черепе красуется пара войлочных ушей Микки-Мауса.

Я беглым шагом направляюсь в нейтральную полосу через участок, залитый кровью и темный как после атомной войны – голый, если не считать затрепанного "стетсона" на голове, вооруженный гранатометом M79 и с полевой рацией Бруклинского Пацана "Прик-25" на спине.

В "Старз энд Страйпс" писали, что высокое начальство обсуждает тему применения ядерного оружия для защиты Кхесани, на которую и так уже вывалено больше бомб и снарядов, чем в любом месте за всю историю войн. В среднем каждые пять минут летуны вылетают на бомбардировки в зоны в пределах двух миль от Кхесани, и сбрасывают в среднем по пять тысяч бомб ежедневно.

Из бесплодной красной земли, по которой прошелся огонь помощнее шестибаночной упаковки хиросимских бомб, вздымаются драконы почвенных испарений, чтобы меня заглотить. Гигантские воронки от бомб покрыли оспинами всю палубу. Если я свалюсь в воронку от снаряда, я или шею сверну, или утону.

Грязь липнет к голым ногам и не позволяет бежать быстрее – так всегда происходит во снах, когда за тобой чудовище гонится. Сосущие звуки от этой грязи досадно громко нарушают тишину.

Многозарядная осветительная ракета взмывает вверх к северу отсюда. Я опускаюсь на корточки и замираю. Кто-то раньше времени возвращается из ночной засады. Явно с ранеными.

Я выжидаю, пока нейтральная полоса снова не затихнет, и затихает она настолько, что даже лягушки заткнулись. Топаю дальше, и в каждом сгустке темноты таится что-то злобное и уродливое, и в каждой тени полным-полно привидений с железными зубами, но мне на это наплевать.

Где-то подальше к северу отсюда, в черно-зеленом молчании гор Донгтри, на маленькой полянке в джунглях, в безымянной точке – мертвый Ковбой, там, где я его оставил. Ковбой, убитый пулей, которую я послал в его мозг.

Док Джей (Джей – от "джойнт") тоже там. И Алиса. И Паркер, салага. Все они где-то там, погибшие не где-то на Земле, а в точке на карте, они уже обратились в разбросанные кости, разодранные тиграми и обглоданные муравьями. Хочу жить с тиграми и муравьями. Хочу к друзьям.

Бледный Блупер смеется.

Останавливаюсь и прислушиваюсь. Бледный Блупер снова разражается смехом.

Хряки на периметре услышали Блупера и напряглись. Слышны крики и суетный шум. Через десять секунд осветительные ракеты начнут вспыхивать надо всей этой ЗБД.

Что-то подсказывает мне, что скоро кто-нибудь начнет с увлечением рассматривать меня через прицел.

Бледный Блупер заводит разговор, но я не могу разобрать его слов, и надеюсь, что и хряки на передке его не слышат, потому что Бледный Блупер чертовски точно оценивает ситуацию, и будем его слушать – спятим все на хер.

По-звериному напрягая уши, я крадусь туда, где Бледный Блупер. Мои уши выцепляют все точки, откуда доносятся звуки.

Бэм! Граната из M79 вздымает кусок палубы прямо передо мной, обсыпая меня грязью и осколками.

Черные тени танцуют и обращаются в чудищ, а другие тени, еще больше и чернее, пожирают их.