Старики и бледный Блупер - Хэсфорд Густав

Вьетнамская культура и коммунистическая доктрина настолько строги, что на фоне жителей этой деревни пуритане – просто гуляки безбашенные. Пословица такая есть: целомудрие стоит тысячи золотых монет. Все в деревне знают, что заместитель командира деревенских сил самообороны работала шлюхой во имя защиты своего народа, но для любого жителя деревни Сонг остается непорочной девой.

Сонг жестом приглашать меня пить чай. Я киваю, но чай не пью. Жду, чтобы она повторила приглашение. Она снова показывает рукой. На этот раз я беру чашку и пью. Сонг улыбается, ей приятно видеть, что я наконец-то начинаю набираться кое-каких манер.

Эту часть дня я люблю больше всего. Сонг сидит рядом, расчесывая переливающиеся черные волосы единственной ценной вещью, что у нее есть – материнским гребнем из слоновой кости. "Я так горжусь школой, Баочи Ань, брат мой Баочи. Когда я была маленькой, наша школа была в лесу, высоко в горах. Мы были солдатами. У нас даже книг не было".

– Рада, наверное, что учитель теперь, а не солдат, – говорю я. – Солдаты разрушают, учителя создают.

Сонг удивленно глядит на меня. "Но я ведь и есть солдат в этой школе, Баочи. Меч у меня вместо ребенка. Автомат – вместо мужа. Я ни за что не выпущу из рук автомат, пока мы не прогоним захватчиков и не спасем народ, даже если вся жизнь на то уйдет. Марионетки, засевшие в Сайгоне, хотят загнать нас в города за колючей проволокой и сделать из нас попрошаек. А мы решили выйти через кровавые ворота, сражаться вместе с силами сопротивления. Мы сражаемся за право жить на этой земле, где мы можем работать, свободно и с достоинством. Я готова хоть вечность сражаться за достоинство нашего народа".

Сонг берет в руки карманного Хемингуэя. "Пока не наступит Гиа Фонг, освобождение, детей надо укреплять с помощью книг, чтобы стали они сильны и красивы, как тигры в джунглях. Грядущим поколениям надо дать большие крылья, на которых они полетят в будущее".

Сонг глядит на меня, в ее темных ресницах поблескивают слезы. "Баочи, мне так жаль, что война погубила твою семью, забрав ее у тебя".

Я не знаю, что сказать.

– Первое, что в жизни помню, – говорит Сонг, – это мама. Она мне улыбается и прислоняет винтовку к кокосовой пальме. Дядя говорит мне, что, пока темно, мама меня приласкает, а потом пойдет в засаду на французских солдат. В одну из таких ночей ее и убили.

Сонг берет меня за руку. "Когда мне было восемь лет, прилетели стальные вороны. Земля подпрыгивала вверх-вниз, а потом погибли отец и мой братик Чань. Я так горжусь моей семьей".

Сонг глядит мне в глаза, с неистовой силой сжимая мне руку. Она говорит: "Мы на разных берегах реки, слезы наши сливаются, брат мой Баочи, но никогда не думай, что ты один. Теперь мы твоя семья". Она улыбается сквозь слезы. "В аду люди умирают с голода, потому что руки их прикованы к шестифутовым палочкам, они слишком длинные, и рис не донести до рта. А в раю все устроено так же, только там люди кормят друг друга".

Когда я только появился в Хоабини, я прозвал Сонг "Рыбий Вдох". А она прозвала меня "Ват Луй", что означает "Сердитая Крепость".

Я быстро чмокаю Сонг в лоб и отворачиваюсь. "Спасибо". Потом говорю по-вьетнамски: "Ты мне тут жизнь спасла, Сонг. Когда я сюда попал, я был на грани смерти. Дух на войне закаляется, а тело без мужества ничто. Ты такая ко мне терпеливая".

Голос Сонг веселеет, и она говорит: "Значит, ты сойдешь со своей дурной дороги, брат мой?"

Я говорю: "Да, сестра моя".

Сонг чмокает меня в щеку, поднимается и идет через комнату к своей циновке. Она усаживается, снимает клеенку со старинной маленькой пишущей машинки, закатывает в нее серый лист бумаги. Она печатает на французском, пишет роман о вьетконговской войне, который назвала "Дни без солнца, ночи без огня".

Я молча наблюдаю за ней. Несколько минут спустя она перестает печатать и улыбается мне. "Когда-нибудь, Баочи, наши сердца воспылают огнем, и мы станем сильны и красивы, как тигры в джунглях. И тогда, уже вместе, мы ударим в большие барабаны пропаганды. И расшатаем бронзу и сталь Белого дома".

В хижину заходит Джонни-Би-Кул со своим набором чистильщика, и видно, что он не в духе. Джонни-Би-Кулу лет десять от роду, он худощав, высок для своего возраста, негритенок-полукровка, а речь, походка и манеры у него как у принца, лишенного трона.

Не здороваясь с нами, Джонни-Би-Кул направляется прямиком в свой угол и укладывается на циновку. В однокомнатной хижине право на уединение ценится высоко, поэтому мы с Сонг ни о чем Джонни-Би-Кула не расспрашиваем. Сонг печатает свой роман, а я наблюдаю, как она работает.

У поленицы что-то тяжко грохает. Мы знаем – это просто Дровосек пришел, расстегнул свою сбрую и, судя по звуку, сбросил со спины где-то с полтонны нарубленных дров.

Мы выстраиваемся посередине комнаты: я, Сонг и Джонни-Би-Кул.

Дровосек входит, и мы кланяемся.

Не произнося ни слова, Дровосек кланяется нам. Потом прислоняет к очагу топор, винтовку и бамбуковый посох, усаживается и ждет, когда ему подадут ужин. Дровосек – забавный человечек, с черным тюрбаном на голове, белым пучком бороденки, искрой в глазах, а хребет у него из нержавейки.

– Онг ан ком чуа? – как обычно, спрашивает Дровосек. – Поели уже?

– Нет, почтенный дядюшка, – как обычно, отвечает Сонг. – Конечно, нет.

Джонни-Би-Кул оказывается за столом раньше всех. Еда – его ответ на любую жизненную невзгоду.

Мы с Дровосеком усаживаемся за полированным бамбуковым столом в западном стиле, на бамбуковых скамеечках.

Сонг раскладывает по плошкам вареный рис и большие красные креветки. Она передает мне чайник, и я разливаю горячий зеленый чай по бамбуковым чашкам.

Когда Сонг усаживается на место, Дровосек склоняет голову и говорит: "Кач манг муон Нам" – "Да здравствует революция".

Мы с Сонг и Джонни-Би-Кулом отвечаем в унисон: "Кач манг муон Нам".

Мы дожидаемся, пока Дровосек не возьмет палочки, поднесет плошку ко рту и начнет есть. Только после этого за палочки берутся Сонг и Джонни-Би-Кул. Я беру свою белую пластмассовую ложку.

Дровосек перестает жевать и говорит, точно по сценарию: "Рис опять подгорел, племяшка".

И, как обычно, Сонг серьезным голосом отвечает: "Простите, дядюшка. Кухонный дух, наверно, рассерчал".

Дровосек фыркает и снова принимается за еду: "Да, скорей всего, так оно и есть".

Сонг хихикает, наклоняется к Дровосеку, обнимает его и говорит: "От невзгод мы как нефрит".

Дровосек обращается ко мне по-вьетнамски: "Баочи, а ты с революционным энтузиазмом работал сегодня на уборке урожая?" Дровосек довольно сносно говорит по-английски, но всегда отказывается говорить со мной по-английски, ни слова.

Основами вьетнамского я уже овладел, поэтому отвечаю по-английски: "Я пытаюсь повысить свой революционный энтузиазм, достопочтимый сэр".

Дровосек фыркает, обращается к Джонни-Би-Кулу: "Сколько заработал за сегодня?"

Джонни-Би-Кул глядит на свой ужин. Он сирота, которого Дровосек силой загнал в семью. Он чистит ботинки Зеленым беретам, действующим высоко в горах, и шпионит на Вьетконг. Он даже имя свое написать не может – все попытки Сонг заставить его ходить в школу успехом не увенчались – но знает последние обменные курсы на черном рынке до последнего донга, франка и доллара.