Падает снег - Марьяна Куприянова

вообще не бывает, это же твои собственные слова! Неужели ты от них откажешься? Но верить ему нельзя. Да, он хороший человек, да, когда-то у нас все было прекрасно, и я, может быть, самой глубокой частичкой души сейчас хотела бы вернуться в те дни, но умом-то я понимаю, что верить ему нельзя, что ничего уже не будет, как прежде (после всего-то, что было!), что пора уже перелистнуть эту страницу. Но что ему нужно? Зачем он позвонил? Зачем сохранил мой номер? Неужели тогда, когда он порвал со мной, он думал, что когда-нибудь мы с ним сможем вновь наладить отношения и остаться друзьями? Немыслимо.

Не сказать, чтобы я мучилась от всех этих мыслей, но было крайне неприятно осознавать, что человек, которого ты выкинул на помойку своей памяти, вновь возвращается, и непонятно – зачем он это делает. Может быть, и правда, ему тяжело сознавать все, что на него навалилось, когда я рассказала ему, как дело обстояло на самом деле. Может быть, тогда он понял, наконец, что сделал мне больно по-настоящему, и подумал, что виновен, что несет передо мной какую-то ответственность. Свежо предание, да верится с трудом.

Спустя несколько дней встреча с Комовой все же произошла. Это случилось в офисе старшего Громова, в его личном кабинете. Мы были там втроем. Не сказать, чтобы Комова показалась мне слишком строгой (до брата ей далеко), но и не сильно уж мягкой, но это, скорее, издержки профессии. Не может юрист, привыкший действовать и судить в соответствии с четкими статьями и законами, быть мягким и расплывчатым в жизни. Это человек ответственный, большую часть своего бдения официальный, деловой, трудолюбивый. Такова была Надежда Комова. С братом они совсем не похожи внешне, я бы даже не догадалась, что они родственники, если бы когда-нибудь увидела рядом. Но это – не главное.

Главное то, о чем мы говорили. Комова действительно говорила с братом, и потому, наверное, взглянула на меня с любопытством. Что было в этом взгляде – скрытое отвращение или симпатия, я так и не поняла, но за дело она взялась, закатав рукава. И результаты были следующие. Скорее всего, сказала она, по крайней мере, я этого буду добиваться, гражданин Андреев пойдет по статье двадцать первой УК РФ, то есть – невменяемость. Я хотела вставить словечко, что Максим не всегда такой, а только когда разозлится, но правильно сделала, что промолчала. Комова наизусть озвучила статью:

– Пункт первый. Не подлежит уголовной ответственности лицо, которое во время совершения общественно опасного деяния находилось в состоянии невменяемости, то есть не могло осознавать фактический характер и общественную опасность своих действий (бездействия) либо руководить ими вследствие хронического психического расстройства, временного психического расстройства, слабоумия либо иного болезненного состояния психики. Пункт второй. Лицу, совершившему предусмотренное уголовным законом общественно опасное деяние в состоянии невменяемости, судом могут быть назначены принудительные меры медицинского характера, предусмотренные настоящим Кодексом.

Повисло молчание. Сергей не вмешивался в наш разговор, а только наблюдал.

– Так будут его судить или нет? – вырвалось у меня.

– А это как эксперты постановят. Если в клинике у него выявят какое-то психическое расстройство, я имею в виду – временное расстройство, его могут и не призвать к ответственности, даже в силу особой тяжести преступления. Сегодня я собираюсь ехать в эту клинику как лицо, уполномоченное к встречам с виновным. После этого все прояснится. Но! Статья двадцать вторая, пункт первый: вменяемое лицо, которое во время совершения преступления в силу психического расстройства не могло в полной мере осознавать фактический характер и общественную опасность своих действий (бездействия) либо руководить ими, подлежит уголовной ответственности.

– Или – или, – я грызла ногти, глядя в сухие глаза Комовой. Ей было все равно, по какой статье он пойдет. А вот мне – нет.

– Верно. Что-нибудь ему передать?

Спохватившись, я быстро начеркала на листе бумаги, поданным Сергеем, краткое письмо к Максиму, отдала его Комовой.

– Скажите, – сказала я с надеждой, – а нам разрешат с ним увидеться до суда?

– Да. Если он пойдет по двадцать второй статье, что хуже для вас, его переведут из клиники в обычную камеру и разрешат свидания.

Я горестно кивнула. Понятно.

– Не переживайте, – Надежда Платоновна поднялась. – Даже если так, я буду биться за отягчающие обстоятельства. Все остальное – позже. Мне пора. До свидания.

– До свидания, – хором попрощались мы вместе с Сергеем, и когда она вышла, переглянулись.

– Да уж, – сказала я, откидываясь в кресле.

– Да уж, – повторил Сергей непонятной интонацией, затем хотел было взяться за свои чертежи, но передумал и поднял голову, – ты уверена, что тебе не нужна моя помощь? Я имею в виду деньги.

– Пока – нет.

– А что родители?

– Сказали, что отдадут деньги, которые копили на новую машину. Там даже с излишком будет, но, сдается мне, израсходуется этот излишек на всякие взятки.

– Правильно думаешь. Я вот с ними познакомиться хочу.

– С кем? – не поняла я, успев задуматься о своем.

– С твоими родителями. Было бы неплохо всем собраться…

– Да… было бы совсем неплохо, – мечтательно сказала я. – Когда все кончится, так и поступим.

– Сильно не переживай. Надя знает свое дело, а я знаю это ее выражение глаз, когда она готова глотки рвать, даже если внешне – само безразличие.

– Правда?

– Угу. Так что ты пока больше внимания уделяй сессии.

Я поморщилась, вспомнив, что завтра очередной экзамен.

***

– А, Вера! – с вопросительной интонацией окликнули меня.

Я обернулась и увидела Комова.

– Здравствуйте.

– Здравствуйте. Экзамен?

– Да… и у вас?

Мы отошли в сторонку от группы студентов, встали у окна. Оба как-то неуверенно мялись.

– Так что, значит… – начал он, пропустив мой вопрос мимо ушей. По правде говоря, я и сама уже забыла, что задала его. Меня волновало то, как теперь будет относиться ко мне Комов, осведомленный о сложившейся ситуации пусть и в общих чертах. Но главное-то он знал: мы с Андреевым, как бы, вместе. Это меня смущало.

– Да, – сказала я неопределенно, отвечая на вопрос, который Комов так и не посмел задать полностью. – Значит: да.

– Что ж, рад за вас.

– Рады? – переспросила я.

– Я хотел сказать, я рад, что вы вместе, а не сложившейся ситуации.

– Ситуации никто не рад.

– Я не могу понять, – сказал он, – как такое могло приключиться с Андреевым. Он никогда не был человеком, способным причинить вред кому бы то ни было.

Как себя вести? Подыгрывать ему или делать вид, что и сама мало что знаю. А зачем, собственно, врать, если его сестра все равно все ему расскажет, если он попросит?

– Это значит лишь то, что вы плохо его знали.

– Возможно; но, тем не менее, я рад, что он… отхватил такой кусок.

В его тоне прорезалась не то зависть, не то ревность. Господи, да ведь это же Комов передо