Сын повелителя сирот - Адам Джонсон

Когда он подошел к «Мерседесу», к нему повернулся оторопевший и смущенный водитель.

В машине Командир Га увидел термос. Год без чая.

– Я бы выпил чашку чая, – сказал он.

Водитель не шелохнулся.

– Кто, черт возьми, вы такой? – спросил он.

– Ты гомосексуалист? – последовал ответ Командира Га.

Водитель недоверчиво уставился на него, затем покачал головой.

– Ты уверен? Проверять пробовал?

– Да, – сконфуженно сознался водитель, но затем сказал: «Нет».

– Убирайся отсюда! – приказал командир Га. – Теперь я Командир Га. Тот, другой человек, ушел. Если ты считаешь, что вы с ним одно целое, я могу тебя отправить к нему, к тому, что от него осталось, в шахту. Потому что ты либо мой водитель, либо его. А если ты все-таки мой водитель, ты нальешь мне чашку чая и отвезешь меня в цивилизованное место, где я смогу помыться. Затем ты отвезешь меня домой.

– Домой?

– Домой к моей жене, актрисе Сан Мун.

И Га повезли к Сан Мун, единственному человеку, который мог избавить его от боли на пути к ней. «Воронок» тащил их «Мерседес» по горным дорогам, а на заднем сидении Га просматривал содержимое коробки, которую ему вручила Монгнан. В ней были тысячи фотографий. Монгнан скрепила вместе фотографии людей, сделанные в первый день их пребывания в тюрьме и в последний, когда они покидали ее. Спина к спине, живые и мертвые, тысячи людей. Он пролистал все фотографии так, чтобы увидеть все снимки выхода заключенных из тюрьмы – раздробленные и разорванные тела, превращенные в странных изломанных ангелов. Он узнал жертв завалов и избиений. На некоторых фотографиях было непонятно, кто на них изображен. Чаще всего мертвые выглядели так, будто они уснули, как дети, от холода свернувшиеся калачиком, напоминая лепешки. Монгнан была дотошной, и ее каталог был полным. Эта коробка, неожиданно осознал он, была самой дорогой вещью для его нации. Она напоминала телефонную книгу, которую он видел в Техасе.

Он открыл коробку и стал рассматривать фото тех, кто только что оказался в тюрьме. На него смотрели испуганные, неуверенные люди, не имевшие никакого представления о том кошмаре, через который им предстоит пройти, отчего на эти фотографии смотреть было еще страшнее. Когда, наконец, он добрался до своей собственной фотографии, на которой был запечатлен в момент заключения в тюрьму, то медленно повернул ее, всерьез ожидая увидеть себя мертвым. Но это было не так, что удивило его. Он наблюдал за светом, пробивавшимся сквозь мелькавшие за окном деревья. Он видел, как движется впереди «воронок», звеня буксирной цепью. Он вспомнил причудливо вертевшуюся легкую обшивку «воронка», на котором привезли его. На его фотографии не было умирающих людей на больничных койках. Не было видно его рук, истекающих кровавой ледяной водой. Но глаза – невозможно ошибиться. Они широко открыты, но по-прежнему отказываются видеть то, что перед ними. Он похож на мальчика, который будто снова попал в сиротский приют и верит в то, что все будет хорошо, и судьба всех сирот не минует и его. Написанное мелом на табличке его имя казалось таким чужим. Это была единственная фотография того человека, которым он был когда-то. Он медленно разорвал фотографию на кусочки и поднес их к окну, откуда те выпорхнули на волю.

«Воронок» дотащил их до окраины Пхеньяна, до гостиницы Коре, где его обслуживали так, как полагалось Командиру Га, – ему дали возможность как следует помыться, что было необходимо после каждого посещения тюремной шахты. Его военную форму почистили и отгладили; в большой ванне девушки смыли кровь с его рук, стараясь привести в порядок его ногти. Им было все равно, чья кровь окрашивала мыльную воду – самого Командира Га или кого-то еще. В теплой приятной воде он пришел к пониманию того, что в какой-то момент в прошлом году разум и плоть его разделились, что испуганный мозг его возвысился над мулом его тела, вьючным животным, которое с Божьей помощью доковыляет в одиночку по горным перевалам Тюрьмы 33. Но теперь, когда женщина водила теплой мочалкой по его стопе, чувствам вновь позволено было возродиться, чтобы ощутить забытые части тела. Его легкие были способны не только дышать, а сердце, сейчас он в это уверовал, могло не только гонять кровь по венам.

Он попытался представить женщину, которую скоро увидит, понимая, что настоящая Сан Мун не могла быть красивее своего образа на экране – так уж сияла ее кожа, так лучилась ее улыбка. И так по-особенному все ее желания отражались в глазах этой женщины – должно быть, актрису специально так снимали. Он хотел близости с ней, чтобы не осталось более никаких секретов – ничего – между ними. Увидев ее на экране в госпитале, он почувствовал себя так, будто между ними не было снега и холода, будто она была рядом с ним, женщина, которая отдала бы ему всю себя, которая пожертвовала своей свободой и отправилась бы в Тюрьму 33 спасать его. Га понимал теперь, какой ошибкой было сообщить жене второго помощника капитана о предстоящей подмене ее мужа в последний момент. Он ни за что не позволит недосказанности испортить свои отношения с Сан Мун. Тем и хороши были такие отношения: это была возможность начать с нуля и освободить всех от бремени прошлого. То, что капитан говорил о том, что ждет их с его женой, когда ее ему вернут, было верно и по отношению к ним с Сан Мун: они какое-то время будут чувствовать себя чужими, постепенно открывая друг друга, но любовь, любовь со временем вернется.

Его вытерли полотенцем и одели, затем сделали стрижку номер 7 под названием «Быстрый Бой» – фирменный стиль Командира.

Далеко за полдень «Мерседес» выбрался на последнюю извилистую дорогу, которая вела к вершине горы Тэсон. Они миновали ботанические сады, национальный банк семян и теплицы, в которых росли цветы – кимирсении (kimilsungia) и кимченирии (kimjongilia), а затем Центральный зоопарк Пхеньяна, который в это время был закрыт. На сидении рядом с ним лежали кое-какие вещи Командира Га. Флакон одеколона, и он быстро надушился им. «Это мой запах», – уверил себя он. Он взял в руки пистолет Командира Га. «Это мой пистолет, – подумал он, оттягивая затвор, чтобы увидеть край пули в патроннике. – Да, я такой – в моем револьвере всегда есть пуля в запасе».

Наконец, они проехали мимо Кладбища Мучеников Революции в бронзовых памятниках которого отражалось солнце; 114 погребенных здесь героев погибли молодыми, не успев дать жизнь собственным сыновьям, поэтому всех сирот страны стали называть в их честь. Наконец, они доехали до вершины горы, где были построены три дома для министров Массовой мобилизации, Тюремных шахт и Снабжения.

Водитель остановился у здания, стоявшего посредине, и Командир Га проследовал через ворота с низкими перекладинами, увитыми огуречными плетями и усыпанными пышными цветками дыни. Приближаясь к двери Сан Мун, он почувствовал, как грудь его сковала боль, боль оттого, что капитан колол его чернильными иглами, и от соленой воды, которой он сбрызнул свежую татуировку, обработанную женой второго помощника капитана пропаренным полотенцем. У двери он перевел дух и постучал.

Сан Мун открыла почти сразу. Она была в просторном домашнем халате, под которым свободно колыхалась ее грудь. Такой халат он видел лишь однажды, в Техасе, в ванной гостевой комнаты. Тот халат был белым и мягким, тогда как у Сан Мун на нем виднелись застарелые пятна от соуса. Она была без макияжа, волосы, не уложенные в прическу, ниспадали на плечи. На лице ее читалось волнение, а в глазах светилась надежда. Неожиданно он ощутил, как отступает невероятная жестокость этого дня. Ушла битва, которую он видел в руках ее мужа. Ушел роковой взгляд Надзирателя. Ушли толпы людей, которых Монгнан запечатлела на пленке. Этот дом был хорошим домом – белая побелка, красная отделка. Совсем не то, что дом директора консервного завода – в нем не произошло ничего плохого, он в этом уверен.

– Я дома, – сказал он ей.

Она посмотрела мимо него, вглядываясь во двор.

– У вас для меня пакет? – спросила она. – Вас прислали со студии?

И тут она замолчала, увидев перед собой худощавого незнакомца в униформе ее мужа, человека, от которого пахло его одеколоном и который приехал на его автомобиле.

– Вы кто такой? – удивилась она.

– Я Командир Га, – ответил он. – И я, наконец-то, дома.

– Ты хочешь сказать, что не принес мне сценарий, что ты не принес ничего? – спросила она. – Значит, на студии тебя нарядили и прислали сюда наверх прямо так, без сценария? Передай Дак-Хо, что это очень жестоко даже для него. Он зашел слишком далеко.

– Знать не знаю никакого Дак-Хо, – сказал он, восхищенно отмечая ее гладкую кожу и то, как она смотрела на него своими темными глазами. – А ты еще красивее, чем я себе представлял.

Она ослабила пояс на халате и вновь затянула его.