Сын повелителя сирот - Адам Джонсон

«О, здесь мы все погибнем, – ответила она. – Не сомневайся в этом. Но не сегодня».

И вдруг она пошла через двор, двигаясь в темноте осторожно, но быстро. Я догнал ее у забора, где она присела на корточки. На самом деле забор состоял из двух ограждений. Он представлял собой параллельную линию бетонных столбов, между которых были натянуты кабели на коричневых керамических изоляторах. Между заборами тянулась полоска заброшенной земли, поросшая диким имбирем и редисом, который никто из живых не посмел бы украсть.

Она наклонилась вперед, чтобы просунуть руку сквозь проволоку. «Подожди, – сказал я. – Нужно сначала проверить забор, правда?». Но Монгнан просунула руку под забор и сорвала две хрустящие холодные редиски, которые мы тут же съели. Затем мы стали копать землю под зарослями дикого имбиря. Все пожилые женщины в лагере знали, как здесь хоронят заключенных – тело зарывали прямо на месте гибели человека, достаточно глубоко, чтобы его не вымыло дождем. При этом всегда можно было распознать имбирь, проросший сквозь труп: его отличали крупные ярко-желтые цветы. Если корни растения зацепились за ребро закопанного мертвеца, его трудно было сорвать.

Набив свои карманы редиской, мы съели еще по одной, и я почувствовал, как редис счищает налет с моих зубов. «Вот они, радости нищеты, – произнесла Монгнан, доедая редиску. – Это место – настоящее пособие по изучению принципов спроса и предложения. Вот моя школьная доска, – произнесла она, глядя в ночное небо. – А вот и мой последний экзамен».

Стоявшая в столовой Кью-Ки подскочила.

– Подождите, – сказала она. – Так это та самая Ли Монгнан, профессор, которую осудили вместе с ее студентами?

Командир Га прервал свой рассказ.

– Профессор? – спросил он. – А какой предмет она преподавала?

Кью-Ки совершила грубейшую оплошность. Сотрудники отдела «Пуб Ёк» лишь покачали головами. Мы только что сообщили нашему субъекту больше информации, чем он нам. Выпроводив за дверь обоих стажеров, мы попросили Командира Га продолжить.

– А ее студентов перевезли в другое место? – спросил Га. – Они погибли раньше, чем Монгнан в Тюрьме 33?

– Пожалуйста, продолжайте, – настаивали мы. – Когда вы закончите, мы ответим на один ваш вопрос.

Командир Га немного помедлил, обдумывая услышанное. Затем кивнул и стал рассказывать дальше.

– Там был пруд, в котором охранники разводили форель, чтобы кормить свои семьи. Рыбин пересчитывали каждое утро, и если одна из них пропадала, всех заключенных лагеря морили голодом. Вслед за Монгнан я подошел к низкому забору круглого водоема, около которого она пригнулась и протянула руку через ограду, стараясь поймать рыбину в черной воде. На это потребовалась пара попыток, но у нее с собой была сеть, сделанная из мотка проволоки, а обернутые тканью ладони не позволяли добыче выскользнуть у нее из рук. Она вытащила рыбину, держа ее чуть выше грудных плавников, – живую, здоровую форель.

«Держи ее здесь, у хвоста, – велела она. – Проведи руками здесь, над животом. Когда почувствуешь пузырь с икрой, сожми его».

Монгнан подняла рыбину над головой и выдавила икру абрикосового цвета прямо себе в рот. Затем бросила ее обратно.

Настала моя очередь. Монгнан выловила еще одну рыбину и показала мне щель, говорившую о том, что это самка.

«Держи ее крепко, – предупредила она. – Или она на тебя нагадит».

Я сжал рыбину, и неожиданно теплая икра брызнула мне на лицо. Студенистая, солоноватая, по-настоящему живая, я чувствовал ее запах на своих щеках, затем стал вытирать ее и облизывать свои ладони. Постепенно у меня стало получаться. Поймав около дюжины рыбин, мы съели их икру, а затем, осоловевшие, сидели возле пруда, глядя на падающие звезды.

«Почему ты мне помогаешь?», – спросил я ее.

«Я старая женщина, – ответила она. – Так поступают все старые женщины».

«Да, но почему я?».

Монгнан вымазала ладони в грязи, чтобы отбить запах.

«Тебе это нужно, – проговорила она. – Зимой ты похудел на десять килограммов. Больше ты такого не вынесешь».

«А тебе не все ли равно?».

«Ты слышал про Тюрьму 9?».

«Слышал».

«Это их самая прибыльная тюремная шахта – пятеро охранников на тюрьму с полутора тысячами заключенных. Они просто стоят у ворот и никогда не заходят внутрь. Вся тюрьма – это шахта, ни бараков, ни кухни, ни госпиталя…».

«Я сказал, что слышал о ней, – ответил я Монгнан. – Ты хочешь сказать, что мы должны быть счастливы, оказавшись в такой хорошей тюрьме?».

Монгнан поднялась.

«Я слышала, что в Тюрьме 9 был пожар, – произнесла она. – Охранники не открыли ворота, чтобы выпустить заключенных, и все они погибли, задохнувшись от дыма».

Я кивнул, потрясенный такой трагедией, но вслух сказал: «Ты не ответила на мой вопрос».

«Завтра сюда приезжает Министр, будет осматривать нашу шахту. Подумай, какая у него теперь жизнь. Подумай, сколько дерьма ему приходится есть сегодня, – она схватила меня за плечо. – Нельзя постоянно ругать собственные руки и ноги. Нельзя бросать на охранников глупые взгляды. Нужно прекратить спорить со стариком в госпитале».

«Ладно», – ответил я.

«А вот и ответ на твой вопрос: причина, по которой я тебе помогаю, тебя не касается».

Мы пробежали мимо уборных и запрыгнули на край канализационного коллектора. Там стояла платформа, на которую сгружали трупы умерших ночью заключенных, но сейчас она была пуста. Когда мы прошли мимо нее, Монгнан сказала: «Завтра мне тренога не понадобится». Стояла тихая и ясная ночь, пахло березами. Некоторые старики делали себе трости из березовой древесины. Наконец, мы подошли к цистерне и к волу, который приводил в движение огромный маховик насоса. Вол опустился на настил из березовой коры, которая резко пахла. Услышав голос Монгнан, животное поднялось на ноги. Она повернулась ко мне и прошептала: «Икру ты можешь есть раз в год. Я покажу тебе, где в ручье появляются головастики, и когда из деревьев, растущих возле западной башни, можно добывать сок. Существует несколько подобных трюков, но полагаться на них нельзя. В лагере постоянно добывать пищу можно только двумя способами. Один из них я покажу тебе позже, когда станет еще труднее, так как это невкусно. Вот тебе другой способ».

Она потрогала нос вола, затем погладила его по черной плеши между рогами. Дала ему немного дикого имбиря – животное, с шумом выпустив воздух из ноздрей, начало жевать. Тут Монгнан достала из кармана небольшую баночку.

«Один старик показал мне этот способ, – сказала она. – В то время он был здесь самым старым. Ему, наверное, было около шестидесяти, может, и больше, но выглядел он хорошо. Он умер не от голода или слабости, его завалило в шахте. И походка у него была крепкая».

Она нырнула под вола и, крепко ухватившись за его длинный красный член, начала его поглаживать. Вол понюхал мои руки, надеясь получить еще имбиря, а я смотрел в его влажные, черные глаза.

«Несколько лет назад здесь был человек, – сказала Монгнан, сидя под волом. – У него была маленькая бритва, он надрезал шкуру вола и пил капающую кровь. То был другой вол. Животное не жаловалось, но запекшуюся на нем кровь заметили охранники. Вот как погиб этот небольшой человек. Я сфотографировала его тело после наказания. Обшарила всю его одежду в поисках той бритвы, но так ее и не нашла».

Вол фыркнул – его широко открытые глаза смотрели на меня неуверенно. Он помотал головой, будто что-то искал, а затем закрыл глаза. Вскоре Монгнан вынырнула из-под вола с баночкой, почти до краев наполненной дымящейся жидкостью. Она залпом выпила половину и протянула баночку мне. Я попытался сделать глоток. Когда небольшая струйка жидкости попала в горло, все остальное, казалось, застряло в глотке и лишь затем разом упало в желудок. Вол снова опустился на настил.

«Три дня ты будешь ощущать в себе силу», – сказала Монгнан.

Мы посмотрели на огни зданий охраны. Наши взгляды были устремлены в сторону Китая.

«Этому режиму придет конец, – произнесла Монгнан. – Я изучила его со всех сторон, он не продлится вечно. Однажды все охранники разбегутся – они ринутся в ту сторону, на границу. Сначала придет недоверие, затем замешательство, затем хаос и, в итоге, останется вакуум. Тебе нужно подготовить план. Действуй до того, как этот вакуум заполнится».