Мятеж - Дмитрий Фурманов

- Товарищи, товарищи, о чем мы спорим? Эти органы остаются... Не можете же вы их уничтожить, раз они утверждены центром, а мы ведь только недавно постановили с вами, что решеньям центра будем подчиняться... Их не уничтожить, а только освежить... людей туда, может быть, прибавить новых... И пусть они вместе...

- Своих, одним словом - свой и трибунал в крепости выберем...

- Нет, нет, - поправляем мы ретивых строителей, - не свой трибунал, а освежить надо тот, что есть...

- Держут по году, с...с...вол...л...чь...

- Ну, не по году, это уж лишку... А вот что не успевают быстро, - это может быть... Но мы поторопим, мы им накажем, чтоб быстрей...

Наконец постановили:

Особый отдел и Ревтрибунал обязуются в самом срочном порядке пересмотреть все дела красноармейцев и разобрать, а впредь стараться при разборе дел придерживаться установленных законами сроков.

Вопрос шестой:

Об уничтожении волокиты и формалистики.

Ну, что за серьезный, подлинно советский вопрос? Да разве большевики не против "волокиты и формалистики"? Словом, сказано приятно.

А начали обсуждать, - эге, куда саданули:

- В учрежденье не приди... Слова не скажи... Одна формалистика кругом. А ты пришел по своему делу. Весна. Тебе пахать надо идти, а из армии держут - не пущают... Что это - порядок? А земля - непаханая... Какой ты черт меня держишь, когда побил я казака?

И вся "формалистика" сводилась к одному:

- Распускай армию по домам!

Постановили "вообще":

Как та, так и другая сторона признает волокиту и ненужную формалистику злом Республики. Предлагается компартии, профсоюзам и всем ответственным работникам бороться с этим злом, отдавая виновных под суд.

Седьмой:

О пропусках, существующих для входа в некоторые отделы.

Тут на первый взгляд как будто и вопроса-то скандального вовсе нет никакого. Да и вопрос сам по себе второстепенный. Но его подняли с нескрываемой охотой, вгрызлись в него оживленно, потому что тут, в суматохе спора, уж очень было легко перескочить в перебранку, поднять демагогический вой:

- Никуда тебе пройти нельзя, красноармейцу: в штаб идешь - пропуск давай, в трибунал - пропуск. На кой они черт надобны, и кто же вас тронет тут в тылу... Нам чтобы везде ходить...

- Нельзя везде ходить без пропуска, товарищи... Это чистые пустяки... Да у себя на фронте - разве вы позволите каждому входить, например, в штаб, где начальник готовит боевой приказ?.. От этого приказа и жизнь ваша зависит... все тут... и раз без пропуска - входи, значит, кто хочет. А почему же тогда и белогвардейцу не войти какому? Почему не смыть вовремя этот приказ, а? Ну, как, по-вашему, возможно это или нет?

- Ничего не "возможно"! - огрызнулся Вилецкий. - Белогвардейца сами узнаем...

- Не узнаете... Он сделает так, что нельзя узнать... И все дело погибло... Это же совершенно легкомысленно, это ужасно и недопустимо: всем и везде распахнуть наши двери... нельзя этого, товарищи, нельзя, - нам же самим и опасно. Конечно, есть учреждения, где не должно быть для входа никаких пропусков, ну, в хозяйственную какую часть, положим, в здравотдел, соцобес.

- Собесы, ваши, тоже...

- Не о том, не о том, подождите...

- У вас всегда не о том, - перебивают крепостники. - Как только о деле - у вас всегда "не о том", когда же "о том-то" будет?

Молотили-молотили - постановили невинное:

Признать пропуска необходимыми для некоторых отделов, как Штаб, Трибунал и т. д. Изгонять пропуска из учреждений, где они не нужны.

Вопросы восьмой и десятый согласились объединить:

Допустима ли та форма устрашения, которая применяется в Ревтрибунале в отношении подсудимых?

Возмутительное поведение и приговоры таких учреждений, как Особый отдел и Революционный Трибунал, которые ни в коем случае не могут существовать в таком виде, в каком существуют в Верном.

Уничтожить сыск в таком виде, в каком он существует в Особом отделе.

На этих скандальнейших вопросах вдруг заговорил и "представитель партии" - Печонкин: против "дьявольского" нашего сыска, против трибунальской разнузданности, а в конце ляпнул:

- Правильно говорит крепость, что разоружить следует и особый и трибунал... Разоружить - к черту разогнать...

Ну, раз "партейные" так говорили - что ж было делать остальным?

На этих вопросах разгорелись страсти. Паче же всех неистовствовал, разумеется, Вилецкий:

- Суд? Это - народный суд?

- Да где это было? - кричали ему перебивая.

- Везде! - орет Вилецкий. - Везде нашего брата пугали да мучали... Значит, это допрос, по-вашему, коли пистолет на висок наставили, а? Это допрос? Самих расстрелять, допросчиков, подлецов, а они красноармейца, ироды, мучают... До всех доберемся, всем будет сказано, кому что делали...

Крепостники одобрительно гудели, выкрикивали поощрительно отдельные слова ему в подмогу и в раздор, а Вилецкий уж и без того настолько бурно расходился, что выплевывал гневные, злые слова совершенно бессвязно, все чаще, все настойчивей угрожая какому-то невидимому врагу:

- Мы эти допросы все переменим...

- Да кто допрашивал-то, где, когда?

- Вот тебе и где, - уклонялся он от ответа, - мы знаем, где... все знаем...

- Но тут нам и спорить нечего, - успокаиваем крикуна, - за такие случаи допросов мы же первые и предадим негодяев революционному суду, ну? Ну, называйте же фамилии... говорите...

Так фамилий никто и не назвал, а взамен того шумно загалдели о другом, о сыске:

- Красноармейцу стрелять нечем, а тут оружья по трибуналам необеримо, тут шпана окопалась разная да нашего же брата и расстреливает... Нигде тебе пройти нельзя, чтоб спокойно, сыщики шныряют на каждом шагу... Что мух на мед, сукины сыны, все налетели на чужое добро... На каждого жителя по три мерзавца, и все с оружьем... Все с оружьем, а нам стрелять на фронте нечем... Прогнать сыщиков, прогнать шпионов, всю шайку разогнать сейчас же, без промедления, а оружье в Красную Армию сдать, в крепость...

В этом именно месте и выступил "партейный" Печонкин, требуя разоружения особого и трибунала. Положение становилось угрожающим.

Почувствовав "поддержку", крепостники и вовсе обнаглели, заявляя еще резче свои требования, еще грубей угрожая и предрекая всякие нам беды и кары. Напрягли мы свои агитационные таланты, возопили к "совести и разуму революционеров" и, перекувыркивая одно за другим крепостнические предложения, добились сносного заключения.

А предлагали нам разное и сумбурное:

- Арестовать сейчас же особистов и трибунальцев.

- Начальников особого и трибунал - на суд в крепость.

- Прервать наше заседанье, идти отсюда всем и обыскать оба учрежденья, а найденное оружие переправить в крепость...

И вот все в этом роде: раз от разу не легче. Постановление по сему пункту гласило:

Поручить избранной комиссии по выяснению оружия, добавив в эту комиссию товарищей Вилецкого и Беледкова, - все выяснить путем ознакомления с делами Ревтрибунала и сообщить фамилии всех лиц, позорящих Советскую власть.

Для такого жуткого вопроса это решение - чистый клад. Мы уже бодрей, уверенней проскакивали к следующему, девятому:

Немедленно приступить к организации на местах в Семиречье выборной Советской власти на основах конституции...

В чем же тут соль вопроса? Уж, конечно, не в том, чтобы - "по конституции"... Словечко это пристегнуто для шику советского, а с другой стороны, как ширма; попробуй-ка, дескать, придраться к нам, когда тут все строится что ни на есть по самой лучшей "конституции"?

А существо дела такое.

Боевая страда заставляла все время держать Семиречье на положении военного лагеря. Повсюду были назначенные ревкомы, а не выборные советы, как и повсюду это было у нас в прифронтовых местах или в местах под угрозой. По ликвидации фронта - естественное дело - организация советской выборной власти была для нас первоочередным делом. И уж недалек был срок, когда все это осуществилось бы естественным порядком и действительно по конституции. Но перед выборами надо же было провести подготовительную работу. Надо нам было отсеять кулацкую спекулянтскую часть крестьянства, казачества, киргизского населения.

Это ведь целое огромное дело, особенно для глухого Семиречья. А тут хотели наспех, сплеча, сгоряча, не дав нам произвести деление, построить эту выборную власть "по конституции". Можно себе представить, что получилась бы за власть, кого бы туда насажали, кого бы вовсе оттерли от управления!

Кулачество рвалось к легальному господству. Вот почему мы и открыли жестокий бой по этому вопросу.

- Нельзя сделать часами того, что требует по крайней мере недель... И потом - согласие центра? Вы же не хотите оторвать от всего мира свое Семиречье? А волостные, уездные, областной съезд намечены и без того, ваша горячка опоздала...

- Народ задушили, - вопили нам в ответ крепостники. - Нету управы на вас никакой. Мужик сам собой хочет управлять, а вы насажали ему разную сволочь, - на что она ему? Раз свобода, так всем свобода, и мужику свобода, а ему вздохнуть не дают, жмут его, обдирают кому не лень, а власти настоящей все нет... Мы больше не хотим ждать и сами созовем...