Женский декамерон - Юлия Вознесенская

   Мне жаль, что я эту историю узнала не от самой Анны Николаевны, а от ее сестры, Александры Николаевны. И рассказала мне ее Александра Николаевна в день похорон моей свекрови на поминках.

   История такая. Перед самым концом блокады Анне Николаевне удалось выехать из Ленинграда в деревню и вывезти Славика и еще двоих своих племянников. Она повезла их в деревню, откуда сама была родом. Спасла, прокормила. А после блокады вернулась в Ленинград, как только муж прислал ей вызов и она получила пропуск на возвращение. Очень многим эвакуированным ведь так и не удалось больше вернуться: кому-то было нужно поменять состав населения в Ленинграде, и в город пропускали кого угодно, только не коренных ленинградцев.

   Ну вот, вернулась она, а тут соседи ей и нашептывают, что без нее муж нашел себе любовницу, медсестру из военного госпиталя, и что живет она неподалеку. И адресок ее тут же раздобыли для Анны Николаевны услужливые соседки. Анна Николаевна расстроилась, поплакала, как уж водится у жен, а потом стала осторожно у мужа выспрашивать, как он жил без нее. Он рассказал, что уже через три месяца после начала блокады у него открылся старый туберкулезный процесс, начал он кровью харкать. На работу ходить не мог, карточки стал получать самой низкой категории и совсем умирал. «Но потом я чудом попал в больницу, и меня там подлечили и подкормили. Так и спасся». Сказал он это, а сам смутился и прекратил разговор. Подумала моя Анна Николаевна несколько дней — она вообще неторопливая была, особенно в важных делах, а потом отправилась к сопернице. Пришла. А той уже те же добрые люди сообщили, чтобы готовилась к визиту оскорбленной жены. Открывает она дверь Анне Николаевне, смотрит на нее с испугом — догадалась, кто к ней пожаловал. Красивая женщина, годами намного моложе Анны Николаевны и хорошо выглядит, хоть и пережила блокаду. Анна Николаевна все это видит, и надо думать, не сладко ей от этого.

   — Зачем вы пришли ко мне? — спрашивает разлучница.

   — Поклониться, — отвечает Анна Николаевна.

   — Что-о?! Как поклониться?

   — А вот так, по-русски.

   И Анна Николаевна низко поклонилась ей, прямо так вот, стоя перед дверью.

   — Не понимаю… — Та действительно не понимает, ждет подвоха.

   — Я тому кланяюсь, что ты мужа моего спасла от верной смерти. Не офицера с пайком нашла, не снабженца с продуктами, а чахоточного, кровохаркающего. Понимаю я, что ему без тебя жить немного бы осталось. Не знаю, останется он со мной или к тебе, молодой, уйдет, а вот сыну ты отца сберегла, сына он не оставит. И человека спасла, чей он там муж ни будет. За то тебе и поклон. А теперь прощай и зла не жди. Как все сложится, так и будет.

   Поклонилась еще раз Анна Николаевна сопернице и повернулась, чтобы уйти. Но та бросилась к ней, за руки схватила, потянула в дом. А дома уж они обе, как положено, выревелись, друг дружке все про себя рассказали. Та женщина, медсестра, нашла мужа Анны Николаевны случайно, увидела, что он совсем плох, и в больницу его с большим трудом устроила. А любовь у них после началась, когда он поправился.

   Знаете, чем все у них троих кончилось? Сунулся было как-то Славин отец к своей бывшей любовнице, а та его погнала прочь: подружками они стали с Анной Николаевной не разлей водой. Потом и он утих и тоже стал принимать бывшую любовницу как подругу семьи. Только он вскоре умер, потому что и после войны туберкулезникам несладко приходилось, мало кто выживал из них.

   Подивились женщины мудрости и благородству Анны Николаевны, свекрови Галины. А Ольга спросила:

   — Она откуда родом была, свекровь-то ваша?

   — С Волги, из-под Рыбинска. А что?

   — А то, что в городах таких женщин немного осталось. В толчее не до святости, смотри, как бы пуговицы не оторвали, если не мужа.

   — Это верно, — вздохнула Валентина. — Я вроде большой путь наверх проделала, а как вспоминаю свою сестру младшую, Любу, так сама себе удивляюсь: сколько я на этом-то пути хорошего в себе потеряла! Если хотите, завтра о ней расскажу. И вообще, давайте завтра будем говорить только о хороших людях, и мужчинах, и женщинах!

   — Хороший человек — понятие относительное, — усмехнулась Лариса. — Один мой знакомый считал, что хороший человек начинается с кандидата наук, а до этого он мелкая сволочь.

   — Раззнакомилась с таким знакомым? — весело спросила Эмма.

   — Конечно! Так что давайте завтрашнюю тему определим немного старомодно, зато точнее: о великодушных поступках женщин и мужчин.

   — Вот именно! — засмеялась Ольга. — Бывают ведь и среди мужиков люди. Но это завтра посмотрим. А сейчас я вам расскажу, как у нас один мужик своей бабе за ревность ее беспробудную отомстил так, что она, бедная, с собой покончить хотела.

История седьмая,

   рассказанная рабочей Ольгой, содержащая некоторое назидание ревнивым женам, неосторожно проклинающим объект своей ревности

   Живет в нашем доме одна пара. Настя и Миша. Поженились они лет десять назад, и все эти десять лет шли у них целодневные скандалы, особенно по вечерам. Погуливал Мишенька, чего греха таить, погуливал от жены-то. А она чуяла, как всякая баба, и ревновала его лютой ревностью, ему на позор, людям на смех. Как Мишенька припозднится, она уже либо у ворот торчит, либо в окне — ждет. Как только он появится, так и начинается концерт на весь двор. Себя от ревности не помня, орет Настя такое, что все жильцы, у которых дети, окна затворяют:

   — А, чтоб тебе, бабник ты неуемный! Чтобы тебе оторвало, колесом переехало, огнем испепелило все то, чем грешишь!

   Ну, и соответственно перечисляет подробно, что ей оторвать, колесом переехать и испепелить желательно». Мишенька и терпел, и бил ее, случалось, и уговаривал, чтобы прекратила развлекать по вечерам публику — Настеньке как об стенку горох. Кричит, проклинает, себя не помнит.

   Как-то пожаловался он друзьям на горькую судьбу свою, а они и посоветовали ему жену проучить, отомстить ей так, чтобы она о ревности и думать забыла. Один дружок из этой компании работал на мясокомбинате. И вот привез он Мишеньке тайком бараний член с работы. А сам Мишенька запасся пузырьком разведенных красных чернил. И вот, с бараньим членом и ножом в одном кармане и красными чернилами в другом является Мишенька под вечер домой, а Настя его в окне сторожит. Увидала она своего благоверного и кричит:

   — Опять гулял, сатана неуемная? Не пущу тебя домой, иди туда, где был! Чтоб тебе оторвало-переехало.

   Словом, завела обычную песню. Тут Мишенька останавливается посреди двора напротив окна и, на удивление всем соседям, тоже вступает с ней в перепалку. Начинает вроде мирно.

   — Опомнись, Настенька! Как же ты можешь желать, чтобы мне переехало каким-то колесом то, от чего тебе одна только радость?

   — Радость? Ах ты, пес блудливый! Радость мне от его бродячего, потаскучего, неразборчивого…

   И пошла-поехала пуще прежнего.

   — Пожалеешь, Настенька, ох, пожалеешь! Доведешь ты меня, что я сам себя лишу радости и других баб, но ведь и тебя-то в первую очередь! Пожалеешь тогда.

   — Пожалею! Да я ведро водки тому кобелю поставлю, который тебе его в пьяной драке оторвет!

   Соседи слышат, что сегодня что-то новенькое между супругами происходит, — все из окон повысовывались, слушают.

   Тут Мишенька расстегивает при всем честном народе штаны, замахивает ножом, незаметно опрокидывает на себя флакончик с чернилами и поднимает бараний член над головой, как олимпийский факел.

   — Вот тебе, жена моя бывшая, Настя! Получай и не терзай меня больше! Нечем мне теперь тебе изменять!

   И швыряет он этот член в окно, где стоит Настя. Попадает ей прямо в лицо. Она рукой-то поймала, глянула да как закричит на весь двор:

   — Мишенька! Голубчик! Что ты надела-а-ал! А-а-а!

   И с этим криком хватает она себя за волосы, рвет их в обе стороны, а потом вскакивает на подоконники бросается вниз с 3-го этажа!

   Счастье, что под окном клумба была, в эту клумбу Настя и угодила. Только правую ногу и сломала да ушиблась здорово. Мишенька к ней бросился, соседи побежали за скорой помощью. Настя лежит и в себя не приходит. После очнулась, когда санитары с носилками явились и стали ее грузить. Ее на носилки кладут, а она стонет:

   — Не спасайте меня! Я жизни себя лишила! Не для чего мне теперь жить больше!

   Тут Мишенька подбегает к носилкам, штаны опять расстегивает, тычет ей в лицо свой невредимый, а сам уговаривает — Настенька, голубушка! Да цел он, цел! Пошутил ведь я! Не умирай только, солнышко мое. Не знал ведь я, что он тебе дороже жизни!

   Тут Настенька приподнялась с носилок и спокойно так санитарам и говорит: