Случай Растиньяка - Наталья Миронова

–  Ну да, – обиженно подтвердил Герман. – Я бегу за ними следом, чувствую себя дураком, ничего не понимаю, оказывается, это они услышали, что поезд подходит. И поезд-то оказался не тот, что нам нужен, в другую сторону поезд! Я им: вы что, мужики, очумели? А они смотрят и сказать ничего не могут. Я их не понимаю, они – меня.

Потом другой был случай, с девушкой. Тоже в метро, на «Киевской». Она летит сломя голову с лестницы – тоже поезд заслышала. Налетела на меня, прямо как снаряд, чуть с ног не сбила. Говорю ей: «Девушка, – говорю, – это что, последняя электричка?» Она смотрит на меня, вся расхристанная, шарф – у нее на голове шарф был вместо шапки, – так вот, шарф на затылок съехал, глаза безумные… И говорит: «Вы не понимаете». Сама чуть не плачет. «Да, – говорю, – не понимаю. Ну ладно, – говорю, – я, здоровый мужик, я удержался. Но вы же могли так старушку сбить! Улетели бы вместе с ней под вагон!» Она уже плачет натуральными слезами, но повторяет: «Вы не понимаете». Поезд, понятное дело, ушел тем временем, так она его глазами провожает, как сына в армию.

Катя посмеялась от души. Герман не сказал ей, что с той девушкой у него завязался роман, решил, что незачем ей об этом знать. Дело давнее, кончилось ничем.

–  В этом смысле я так и не стал москвичом, – продолжил он свой рассказ. – Давно уже на метро не езжу, у меня машина, но я никогда не несусь вот так, очертя голову.

–  Не перестраиваетесь на соседнюю полосу, если есть местечко? – лукаво спросила Катя.

–  Ну, бывает, – улыбнулся ей Герман. – А вы тоже водите? Чувствую знатока.

–  Нет, – помрачнела Катя, – я не вожу. Сдавала когда-то на права, но… не сложилось. Что теперь об этом… – Они пересекли Новый Арбат и двинулись вверх по Никитскому бульвару. Было по-летнему тепло, деревья стояли еще совершенно зеленые, ни единого желтого листочка.

–  Я почитал про Мазаччо, – заговорил Герман. – И про Джотто в Интернете нашел. Но чувствую, я в этом деле полный профан. Не умею смотреть картины. Вот вы сказали про «Изгнание из рая», и я увидел. Да, идут, и тела скульптурные, и чувства выражают, все как вы говорили. А смотрю на Джотто – ну, иконы и иконы. Ничего особенного.

–  Чтобы понять Джотто, – начала Катя, – его тоже надо бы сравнить с Чимабуэ. Он старше, но они современники. У Чимабуэ мы видим одни фронтальные композиции – скучные, статичные. У Джотто – фигуры в профиль, в самых разных позах, и они движутся. Вы только поймите меня правильно, я не ругаю Чимабуэ, по сравнению с византийской иконой и он сделал громадный шаг вперед, но именно Джотто совершил переворот. Данте о них писал в «Божественной комедии:

Кисть Чимабуэ славилась одна,А ныне Джотто чествуют без лести,И живопись того затемнена.

Увидев, что Герман смотрит на нее чуть ли не в испуге, Катя с улыбкой добавила:

–  Только не думайте, будто я «Божественную комедию» наизусть знаю. Я, как и все, помню только: «Земную жизнь пройдя до половины…» Но эти строчки запомнила, потому что Джотто – мой любимый художник. Знаете, он мог начертить идеальный круг без циркуля, просто от руки.

–  Натренировался на нимбах, – усмехнулся Герман. У Кати вытянулось лицо, и он поспешно добавил: – Да я шучу. Мне без вас никогда не научиться понимать живопись, Катя.

–  Я могла бы прочесть вам целую лекцию, но лучше давайте сходим в музей. Для наглядности. Правда, Джотто у нас нет, но…

–  Я – за! – обрадовался Герман. – В Пушкинский или в Третьяковку? Лучше и то и другое, – добавил он тут же. – И можно без хлеба.

–  Ладно, там видно будет, – уклонилась от прямого ответа Катя. – Вот мы и пришли. – Она уверенно свернула в Хлыновский тупик и, увидев афишу, обрадовалась: – О, Тимур Шаов! Нам повезло.

Это был тот самый кавказец, чью смешную короткую фамилию Герман вычитал в Интернете и успел начисто забыть.

–  Вы его знаете?

–  Конечно! Ну, не лично, – тут же смутилась Катя, – я его песни знаю. Он чудный. А вам не нравится?

–  Я его никогда не слышал, – признался Герман. – Я из бардов больше всех Галича люблю.

–  У Тимура Шаова есть потрясающая песня о Галиче. Ой, а нас пустят? – встревожилась Катя. – Тут на Шаова всегда аншлаг.

–  Я заказал по Интернету, – успокоил ее Герман.

Он выкупил билеты, они вошли, разыскали свой столик и сели. Им подали меню. «Ну вот и настал момент истины, – с горечью подумал Герман. – Может, на этом и расстанемся».

Ему вспомнился один случай. Он был в гостях у Никиты Скалона. Давно, еще до того, как Никита во второй раз женился. Была холостяцкая мужская компания, и один из гостей пристал к нему как с ножом к горлу: выпей да выпей.

–  Отстань от него, – приказал Никита.

Но пьяный гость все никак не мог успокоиться:

–  Нет, ну а что с ним будет, если он рюмку выпьет?

–  А что с тобой будет, если дам по кумполу? – разозлился Никита. – Я тебе скажу, что будет: уши отлепятся.

Его приятель обиженно засопел, но затих. Герману было приятно, что Никита за него вступился. Он мог бы и сам дать по кумполу кому угодно с теми же отягчающими последствиями, но не хотелось затевать скандал в гостях. Да и вообще, он был не драчлив.

–  Что будете пить? – спросил он вслух.

–  Не знаю, – сказала Катя, – давайте сначала определимся с едой.

–  Дело в том, что я вообще не пью, – предупредил Герман. – Заказывайте, что хотите, не обращайте на меня внимания.

Катя опять окинула его веселым взглядом, на щеках проступили ямочки.

–  Я постараюсь, Герман, но вас… трудно не заметить. С вашего позволения, я выпью немного вина. Можно?

Вот и все. Она не стала выяснять, как да почему он не пьет, давно ли с ним такое и что будет, если он рюмку выпьет.

Герман не знал и не мог знать, что у Кати тоже бывали в жизни похожие истории. Однажды она была в гостях у своего учителя Сандро Элиавы. Сидели за щедрым грузинским столом в большой компании. Неожиданно к Александру Георгиевичу пришел один из его аспирантов, израильтянин Давид Леви, оригинальный народный художник.

Его мигом усадили за стол, принесли целое блюдо грузинских яств. Остальные гости к тому времени уже переключились на десерт. Давид не был безумно религиозен, но основные запреты соблюдал. Он поел, и кто-то из гостей предложил ему десерт. А на десерт было мороженое. Давид застенчиво покачал головой. Ему нельзя было мешать мясное с молочным. И тут гостя разобрало:

–  Ну что тебе будет от мороженого? Ну съешь! Ну хоть попробуй!

Этери как раз ушла на кухню заваривать чай. Александр Георгиевич Элиава сидел, лукаво улыбаясь, и наблюдал. Ждал, что будет дальше. А настырный гость все никак не хотел отстать от несчастного Давида. И тут Катя не выдержала. Она была за этим столом всего лишь гостьей, но вмешалась: