Кому нужна ревизия истории? Старые и новые споры о причинах Первой мировой войны - Миле Белаяц

Обеспокоенность общественности вызывает и использование термина «терроризм» для оценки деятельности молодежных организаций в Австро-Венгрии, которых откровенно сравнивают с Аль-Каидой – этим олицетворением террора, жестокости и экспорта джихадизма. При этом в вышеупомянутых книгах и посвященных им хвалебных рецензиях отрицается оправданный характер сопротивления колониализму и империализму того времени. Вспомним, как разыгрались страсти, когда обсуждался вопрос, был ли Гаврило Принцип террористом или героем, символом борьбы за свободу. Некоторые участники общественного обсуждения, рядившиеся в тогу рационализма и беспристрастности, назвали его идеалистом, который дорого обошелся сербскому народу и всей Европе. Писатель Владимир Кецманович в связи с этим спросил не без иронии: «Если Принцип обошелся дорого, сколько же стоил Обилич?». А писатель Владимир Пиштало напоминает о словах Иво Андрича, утверждавшего, что свободомыслие в Боснии развивалось не благодаря, а вопреки австрийской оккупации. «Если бы Гаврило Принцип, вместо того чтобы стрелять, пал бы ниц перед Францем Фердинандом и передал ему каллиграфически написанное “прошение” облегчить положение… боснийских кметов, то оказался бы персонажем рассказа Кафки “Перед законом”»[506]. Вообще, к чему это отклонение от темы? Убийцу эрцгерцога и его подельников судили за «государственную измену», а не терроризм. В обвинительном заключении так и написано.

Беспокойство вызывает скорость и масштаб реакции на публикацию письма губернатора Боснии и Герцеговины генерала Оскара Потиорека министру Билинскому от 28 мая 1913 г., в котором содержится призыв не упустить возможность свести счеты с Сербией. Белградские историки Мирослав Перишич и Мирослав Йованович напомнили об этом послании и спровоцировали лавину откликов в отечественных и прежде всего австро-германских СМИ. Письмо как будто встало костью поперек горла приверженцам некоторых тенденций, хотя оно лишь один из десятков аналогичных документов, свидетельствующих о том, что определенный круг лиц стремился к войне и пропагандировал ее как наиболее эффективное решение. Безвременно ушедший от нас Мирослав Йованович сказал в связи с этим: «На наших глазах появляются книги, настаивающие на крайне условном характере существующих трактовок Первой мировой войны. Новые интерпретации фокусируют внимание на Сербии и стоявшей за ней России как на главных виновниках ее начала. Однако такие документы опровергают ревизионистов. Австро-Венгрия стремилась к войне с Сербией, потому что полагала, что таким способом решит три задачи: восстановит пошатнувшийся авторитет великой державы; докажет, что является равным по силам союзником Германии; устранит проблему своих югославянских подданных, которых подстрекает Сербия»[507].

Большинство германских и австрийских изданий, а также их собеседники пытались убедить публику, что сам документ не относится к делу и ничего серьезного не доказывает. Мюнхенская «Зюддойче Цайтунг» расценила его публикацию как безуспешную попытку Белграда снять с себя бремя вины (а кто это бремя на него возложил?), а «Вельт» утверждает, что такие предложения, как то, что сделал Потиорек, «мало значили». Та же газета приводит еще один «аргумент»: Австрия в середине 1914 г. вообще не была готова к войне, после того как не удалось найти мирный выход из Июльского кризиса. Немецкий таблоид «Бильд» назвал публикацию попыткой Сербии снять с себя всякую ответственность и «доказать» свою невиновность в связи с началом Первой мировой войны. Развязал ее Г. Принцип – агент Сербии, а не австро-венгерский подданный. Резкую позицию занял «Тагесшпигель», согласно которому опубликованное письмо – аргумент в пользу тех, кто не согласен с тем, что «Сербию несправедливо и безосновательно объявляют априорным виновником Первой мировой войны». Австрийское издание «Клайне Цайтунг» считает, что публикация письма и заявления директора Архива Сербии Мирослава Перишича демонстрируют как тот факт, что «Сербия хочет показать свою невиновность», так и то, что «она по-прежнему не отказывается от своих старых националистических замыслов». Газета пишет, что чем ближе годовщина покушения, тем активней Сербия настаивает на своей роли жертвы германо-австрийской агрессии. Упоминается, как правило, в негативном ключе и основатель Института И. Андрича, известный режиссер Эмир Кустурица, которого пресса в связи с его заявлениями по проблеме пытается представить невеждой[508].

Германский «Тагесшпигель», анализируя то, как сербы отреагировали на книгу Кларка, столь популярную в Германии, приходит к выводу, что «у Сербии проблема с восприятием исторической истины. Остальная Европа трезво и отстраненно относится к собственным национально-историческим мифам, а Сербии еще только предстоит этому научиться». В специальном номере «Шпигеля», посвященном Первой мировой войне, Сербии отведено важное место. Журналисты издания настаивают, что именно накануне столетия следует пересмотреть «фишеровский тезис» об ответственности Германии. Далее идет перечисление тех, кто «переводит стрелки» на другие государства: Ш. Макмикин – на Россию; Штефан Шмидт – на Францию; К. Кларк – на все великие державы. Сербские государственные деятели названы тайными руководителями заговорщиков, совершивших Сараевское покушение[509].

Историк Хольм Зюндхаузен на конференции, состоявшейся в Берлине в июле 2014 г., ставит в упрек Фрицу Фишеру, что в его 700-страничной монографии сараевским заговорщикам и Королевству Сербия отведено ничтожное место, если они вообще упоминаются. Ничего не сказано о Гавриле Принципе даже в сносках, а Пашич фигурирует лишь однажды. Тем же, по словам Зюндхаузена, грешат и приверженцы школы Фишера. «Почему они так легкомысленно отмахнулись от покушения и проигнорировали роль Сербии? Потому что они убеждены, что и без покушения рано или поздно (но неизбежно!) началась бы великая война. Им не требовался аттентат, чтобы объяснить ее причины. А если покушение и не сыграло никакой роли, то и не важно, была ли официальная Сербия замешана в подготовке не/имевшего место события, знала ли о планах его осуществления, могла ли (была обязана) его предотвратить». Таково мнение Зюндхаузена, полагающего, что «значительность фигуры Фишера в том, что он критически оценивал собственное, германское историческое прошлое. Может, его позиция страдает односторонностью (sic!), что и стало причиной неприятия, с которым он поначалу столкнулся. Однако то, что он делал, было необходимо, неизбежно и своевременно. А где же сербский “Фишер”?»[510]. Зюндхаузен, как и многие другие, инсинуирует, будто все задумано и инспирировано Белградом: и Сараевское покушение, и югославянское национальное движение. Этот его тезис, хоть и не высказанный, подкрепляется утверждением, будто хорватов со словенцами все устраивало и в Австро-Венгрии в целом, и в Боснии и Герцеговине в частности[511].

На тех же позициях стоит и Оливер Янц, считающий, что сегодня немногие соглашаются с утверждением Фрица Фишера, что Июльский кризис был на руку Германии, власти которой увидели в нем долгожданный предлог для развязывания заранее спланированной крупномасштабной войны за господство в Европе. Напротив, пишет Янц, Германия и Австро-Венгрия удовлетворились бы победой над Сербией[512]. Пытаясь «доказать», что Вена и Берлин стремились к локализации конфликта, автор игнорирует колоссальный объем документов, опубликованных И. Гайсом, А. Момбауэр, а также работы Грейдона Танстола. Последний на основании изысканий австро-венгерского майора генштаба Хубке показал, что для Вены было догмой, что любая (!) война с Сербией означает войну с Россией. Все расчеты, произведенные во время Июльского кризиса, предсказывали это с вероятностью в 90 %[513].

Нельзя не замечать, что кое-где в Европе пытаются изменить культуру сохранения памяти о Первой мировой войне, стирая различия между победителями и проигравшими. Вводная статья к посвященному Дню перемирия номеру французского ежемесячного журнал «История» (L’Histoire) за 2013 г. гласит: «Не может быть и речи о том, чтобы праздновать победу над немцами или прославлять тех, кто погиб, защищая отечество». Именно Франция инициировала и спланировала поминальные торжества, которые начались 28 июня 2014 г. в Сараево в виде культурных мероприятий и продолжились 14 июля военным парадом в Париже, на который пригласили 72 страны-участницы Первой мировой войны безотносительно к тому, на какой стороне они воевали. Все завершилось 11 сентября на севере Франции, где был открыт мемориал памяти 600 000 солдат французской и других армий, погибших в этих местах[514].

22 сентября 1984 г. Франсуа Миттеран сказал германскому канцлеру Гельмуту Колю, что нет разницы между французским и немецким солдатом – оба хотели поскорее вернуться домой. Сегодняшний президент Франсуа Олланд не хочет на этом останавливаться[515]. Искренне ли все это или делается напоказ, выяснит следующее поколение историков. Своим современникам мы можем напомнить о деятельности в 1920‑е гг. французского министра Аристида Бриана и его германского коллеги Штреземана.