Кому нужна ревизия истории? Старые и новые споры о причинах Первой мировой войны - Миле Белаяц

Воинович пишет, что не собирается ни защищать политику панславизма, ни отрицать антигерманский настрой российской прессы. Он всего лишь демонстрирует, как Кларк оперирует двойными стандартами. При этом из его книги читатель намного больше узнает о французском или русском обществе, чем о немецком. В результате останется неясным, на какой почве взялись антигерманские сантименты.

Как и А. Момбауэр, Воинович напоминает, что еще в 1913 г. начальник германского генштаба фон Мольтке предсказывал скорый конфликт славянской и германской расы. Военачальник верил, что расовые различия непреодолимы, и призывал государства, несущие знамя германской культуры, готовиться к противостоянию. Подобных фактов, которые добавили бы оттенков в черно-белую картину, рисуемую Кларком, мы не обнаружим в его книге.

Воинович, как и мы, полагает, что наиболее спорным является утверждение Кларка, будто милитаристы в Париже и Петербурге имели гораздо больше рычагов воздействия на собственные правительства, чем их коллеги в Берлине (с. 333). В предвоенной Германии якобы «приоритет гражданских властей над военными остался нетронутым» (с. 334)[471]. Если это так, задает вопрос сербский коллега, почему во время протокольных торжественных мероприятий германский премьер Бетман-Гольвег, имевший звание майора запаса, всегда следовал не только позади генералов, но и полковников. Жаль, что для прояснения данного вопроса не получится пригласить в качестве свидетеля графа Берхтольда, риторически вопрошавшего: «Кто правит в Берлине – Мольтке или Бетман-Гольвег?». Почему, не перестает допытываться Воинович, если имел место гражданский приоритет, 8 декабря 1912 г. на важнейшем заседании военного совета не присутствовал ни один штатский государственный деятель? Впрочем, Кларка не так просто поставить в тупик подобными вопросами. В его распоряжении ответ, который позволяет ему неотступно следовать избранной линии: агрессивность германской дипломатии – реакция на еще более агрессивную политику Франции и России (С. 326).[472]

Однако не только козни Парижа и Петербурга влияли, по мнению Кларка, на политику Берлина. Не оставалась в стороне и Великобритания, игнорировавшая базовые интересы Германии, что и стало причиной взаимной враждебности двух государств. Соответственно, Эдвард Грей представлен в книге ярым германофобом, что, по словам Воиновича, стало возможным благодаря тенденциозному подбору фактов и документов со стороны автора[473]. В итоге, если резюмировать, Антанта и есть та «черная овца» Европы, которая по недомыслию не оставила Германии выбора.

В сербских СМИ и научной периодике свое мнение о книге Кларка, наряду с Воиновичем, высказали и другие историки и публицисты. Воислав Павлович в послесловии к сербскому изданию книги Анники Момбауэр «Причины Первой мировой войны» представил обзор основных направлений мировой историографии данной проблемы. Не обойден вниманием и американо-британский дуэт ревизионистов. Кларку с его тезисом о сербской ответственности адресуется упрек в том, что он, рассуждая о «сербском национализме», не принимает во внимание исторический контекст. Национализм, пишет Павлович, был доминантой того времени. Если бы это было не так и Сербия представляла собой уникум, никто бы в мире не оказал ей поддержку. Приводится масса примеров слабого знания автором периода сербской истории, предшествовавшего началу Первой мировой войны. Один из показательных – оценка таможенной войны между Сербией и Австро-Венгрией, единственной причиной которой Кларк называет воинственное стремление сербов вооружиться самыми современными французскими пушками (Кларк, стр. 10). «Само по себе намерение Вены удержать все Балканы в подчиненном, даже колониальном положении, по мнению Кларка, недостаточное основание для попытки этому воспротивиться, предпринятой Сербией. Может быть, он втайне искренне считает, что для Белграда было естественным положение австрийского клиента, принимая во внимание его экономическую отсталость». Павлович заявляет о несостоятельности утверждения Кларка и Макмикина, будто Пашич не предпринял все возможное, чтобы предотвратить покушение[474]. Добавим от себя, если следовать их логике, то и австро-венгерские власти не меньше виноваты в том, что своими силами не воспрепятствовали нелегальному переходу границы. А возможно ли в принципе перекрыть такую границу, как Дрина с ее лесистыми берегами и лежащими чуть в глубине суровыми горами?

Историк Чедомир Антич подчеркивает многие аспекты книги, или, точнее, особенности методологии автора, которые далеки от привычных научных стандартов. Например, то, как Кларк относится к наследию германской историографии. Помимо прочего, с учетом того, что он фокусируется на ревизии оценок роли Сербии, не понятно, почему не использованы классические общепризнанные работы сербских историков. Разумеется, Антич не мог не упомянуть двойные стандарты, игнорирование фактов, противоречащих концепции и т. п. Данило Шаренац – историк, который занимается различными сюжетами Первой мировой войны, – выступал с корректной критикой «Сомнамбул» на страницах различных изданий[475]. И он указывает на уязвимость методологии и очевидные неточности, допущенные автором. Например, попытка представить «Младу Босну» исключительно террористической группой. Это, конечно, возможно, если абстрагироваться от контекста того времени и не принимать во внимание обильную литературу, посвященную терроризму. Кларк сравнивает покушение на Фердинанда с убийством Д. Кеннеди, австро-венгерский ультиматум с ультиматумом 1999 г. и т. д. Таким образом, «аллюзиям» и легкомысленным историческим параллелям отдано предпочтение по сравнению с общепринятым методом исследовательской работы[476].

Что касается интерпретации Кларком сербской истории до 1914 г., то она, по мнению Шаренаца, варьируется от поверхностности до неполного знания. Наряду с Россией («русский милитаризм») Сербия – пример еще одного общества, охваченного «милитаризмом». В отличие, разумеется, от Германии, в которой гражданский фактор абсолютно доминировал над военным. Другими словами, больше стереотипов, чем корректного анализа. Это же наблюдение справедливо в отношении работ Оливера Янца, посвященных соотношению военного и гражданского начал в Сербии[477].

Ольга Манойлович и Данило Шаренац в одной из совместных работ отмечают, что книги, в которых указывается один «главный виновник», – обычное дело в историографии. Например, Ш. Макмикин сделал «козлом отпущения» Россию, Н. Фергюсон – Британию, а К. Кларк и Маргарет Макмиллан – Сербию. При этом позитивные и негативные оценки роли той или иной державы волнообразно сменяют друг друга. Сербия и ее участие в Июльском кризисе не исключение. Что касается ревизии общепринятых точек зрения, безусловно, полезной для науки, то она происходит параллельно со сменой поколений историков. Однако в случае с Кларком и М. Макмиллан, аргументация которых скорее провокационная, чем убедительная, нельзя говорить об истинной ревизии научных результатов. При этом не стоит забывать, что в 2013 г. опубликованы и книги, в которых ответственность за начало войны снова возлагается на Германию и Австро-Венгрию.

Британский историк Боян Алексов тоже критикует Кларка, который стремится к тому, чтобы сместить в сторону Сербии фокус рассмотрения глубинных причин Великой войны. В книге, которую нельзя назвать новаторской ни в связи с используемыми источниками, ни в отношении применяемой методологии, утверждается, что после Сребреницы стало ясно: сербский национализм – активный субъект исторического процесса. При этом Кларк ни в коей мере не может считаться специалистом по Балканам, о чем свидетельствуют и допущенные им многочисленные фактологические ошибки. Вслед за другими критиками Алексов отмечает, с одной стороны, автор восхищается старой Монархией, безотносительно всей истории с оккупацией, аннексией и управлением Боснии, а с другой – испытывает антипатию к Сербии, которая изображается в самых мрачных тонах. В представленной истории нет ни слова о глубоком недовольстве мусульман, их выселении, восстаниях. Сомнительны аналогии, которые Кларк усматривает между событиями далекого прошлого и сегодняшними перипетиями, связанными с Ираном, войнами 1991–1995 гг. Однако главный изъян работы – тенденциозный подход к выбору источников и постоянное морализаторство[478].

Кларк, а также некоторые другие историки и критики, продвигающие подобную литературу, не замечают или не хотят замечать описанный Андреем Митровичем диссонанс между скоропалительными решениями, принимавшимися под предлогом сербской ответственности и приближавшими начало войны, и официальными донесениями, поступавшими из Сараево, а потом и от специального делегата Фридриха фон Визнера (13 июля). Тогда ответственные лица и сам Визнер могли только констатировать, что совершившие покушение настаивают, что замысел их собственный и они только за помощью обращались к Цигановичу и Танкосичу. Визнер телеграфирует, что не только «имеются основания сомневаться в том, что национальное движение в Боснии и Герцеговине поддерживалось какими-то организациями в Сербии, которым благоволило сербское правительство, но и что “невозможно доказать участие сербского правительства в покушении, его подготовке или снабжении оружием злоумышленников”. Что-то вроде “нет возможности подозревать”, потому что имеется “намного больше поводов полагать, что это исключено”»[479].