Пастырь добрый - Попова Александровна

— Ну, конечно, — улыбнулась она в ответ. — Зачаровала бедолагу до потери рассудка.

— И… что твой отец? Так и не смирился с твоим выбором?

— Увы, — вздохнула Марта, погасив улыбку. — Он не явился на крещение наших детей, не позволял матери со мною видеться и даже к своему смертному одру меня не допустил. Вот тебе первая причина, по которой Дитрих чувствует себя виноватым и старается угадать любое мое желание — пытается возместить мне утраченную родительскую любовь.

— Любовь ли… — не сдержался Курт. — Более похоже на хозяйскую руку.

— Когда-нибудь ты сам это поймешь, — возразила Марта, и на сей раз он предпочел не спорить, дабы не бередить и без того кровоточащие раны, уже жалея о том, что затеял этот разговор, но не будучи в силах преодолеть зауряднейшего любопытства.

— Но не только ведь в этом дело, так? — спросил он прямо. — Стоит тебе укорить его за пыльные перчатки, брошенные на стол, как он, я же вижу, готов вылизать весь дом от крыши до подвала. Однажды Густав нечаянно проболтался мне о том, как он допрашивал поджигателя… Быть может, я и не столь уж искушенный знаток человеческих душ, однако у меня сложилось такое чувство, что Дитрих скорее вымещал на нем зло на себя самого, нежели мстил за смерть детей. Отчего так, если, как ты сказала, его вины в этом нет…

— Все сложно, Курт, — вздохнула она тяжело, глядя в окно, и он невольно повторил взгляд хозяйки дома, думая, не то ли это самое окно, через которое более пятнадцати лет назад ночью был брошен в этот дом факел. — Все так сложно; в жизни всегда все сложнее, нежели на словах… Тогда не огонь был самым страшным — было много дыма; возможно, факел нарочно снабдили чем-то, что и было рассчитано именно на это, чтобы наверняка, чтобы никто не сумел выбраться. Все мы стали задыхаться еще во сне, и проснулся лишь Дитрих, а проснувшись, вынес меня из дома первой. Когда он вернулся за детьми, было уже поздно — они наглотались слишком много дыма. Тогда я всякого ему наговорила — начала с того, что лучше б он оставил умирать меня, но спас детей, а закончила…

Марта запнулась, и он продолжил:

— Закончила словами «лучше бы умер ты»?

— После одумалась, но… Но Дитрих помнит об этом, как мне кажется, неизменно. Временами мы возвращаемся к этому разговору, и, хотя он говорит, что теперь поступил бы иначе, я вижу, что это не искренне, что — лишь потому, что я хочу это слышать.

— А он видит, что ты это видишь.

— Полагаю, что так. Думаю, он даже тайком злится на меня, потому что я не благодарна за спасенную жизнь…

— Но ведь это не так, — не спросил — уточнил Курт; она невесело улыбнулась.

— Конечно, не так. За такое нельзя не быть благодарной, что ни говори.

— А почему вы… — он замялся, подбирая слова, и Марта договорила за него:

— Почему не было больше у меня детей?.. Это уже не наша воля. Просто — не было, и все. Вероятно, Господь решил, как ты — что семья для человека на таком служении слишком большая роскошь.

— Прости, — повторил Курт. — Я испакостил тебе вечер.

— И это еще не предел, — согласилась та. — Испортишь и ночь тоже; сегодня мне снова лучше не ждать его домой, верно?

— Боюсь, да; у нас сегодня запарка… — он умолк, невольно скосив взгляд на дверь, и Марта кивнула:

— Я понимаю; нет времени. Иди.

— Да… — Курт медленно поднялся, понимая, что прерывает беседу неучтиво, однако время и впрямь уходило. — И, Марта, знаешь, — попросил он, отступая к двери, — ты Дитриху лучше не говори, что я приходил, а уж о чем спрашивал — тем паче, не то он меня в клочья порвет — со всей отеческой нежностью.

Глава 14

До сих пор Друденхаус казался оплотом упорядоченности в мире хаоса, пусть и не островком спокойствия, но все же слово «Система», применяемое кое-кем в отношении Конгрегации, нет-нет, да и приходило в голову. Теперь же приемная зала встретила Курта гомоном, плавно переходящим в крик, и один из голосов был знакомым, но неуместным.

— Я что — арестован? — на самом пределе нерва поинтересовался голос, и Ланц, явно всеми силами сдерживающий себя, дабы не прикрикнуть, выговорил в ответ:

— Это можно устроить!

На миг Курт приостановился, то ли в растерянности, то ли оттого просто, что пребывание одного из собеседников в этих стенах без постановления об аресте было неестественным и неожиданным, а потом сорвался с места, спеша вторгнуться в разговор и не позволить этим двоим зайти слишком далеко и тем испортить дело.

— Вот он! — торжественно провозгласил Ланц с таким облегчением в голосе, что он поморщился. — Теперь — ты доволен?

Довольным Финк не выглядел. Он выглядел злым, и на бывшего приятеля взглянул почти свирепо.

— Что тут происходит? — осведомился Курт как можно спокойнее и осекся на полуслове, глядя на человека, скорчившегося на полу у стены.

Имени избитого в мочало парня он не помнил, но это точно был один из подручных Финка — спокойный, всегда сидящий чуть поодаль и не мешающийся в разговоры; сейчас тот тихо постанывал, спрятав лицо в колени и хлюпая кровью, отирая щеку плечом — руки были связаны за спиной грязной истрепанной веревкой.

— Это — что? — спросил Курт, ткнув пальцем в направлении полуживого парня, и Ланц, уже не сдерживаясь, рявкнул:

— Не знаю! Этот сукин сын имел наглость заявить, что мне — не верит и ничего не скажет; где ты болтаешься, я торчу здесь уже Бог знает сколько!

— Болтается дерьмо в стакане, Дитрих, я — работаю. А теперь тот же вопрос. Финк, что это?

— Я при чужих не буду! — заявил бывший приятель решительно, косясь на замерших в отдалении стражей, в некоторой растерянности поглядывающих на все происходящее, и Ланц, уже закипев, сквозь зубы выдавил:

— Да я тебя, сучонок…

— Тихо! — гаркнул теперь уже Курт и продолжил, пользуясь внезапно и ненадолго наступившим безмолвием: — Финк, я все равно расскажу ему то, что ты расскажешь мне; так положено. Если это связано с расследованием, об этом узнают так или иначе все, кто имеют к нему отношение. Он — имеет. Это первое. Второе: верь этому человеку, Финк, больше, чем себе. Это — понятно?.. А теперь рассказывай. Что это такое?

— Это… — тот замялся, обменявшись с Ланцем еще одним всеуничтожающим взглядом, и, наконец, довершил: — Это тот, о ком ты говорил мне. Продажный ублюдок, из-за которого меня замели магистратские. Это он, сука, меня подставил! — повысил голос Финк, подкрепив обвинение явно не первым уже пинком под ребра своего подчиненного; Курт перехватил его за локоть, оттащив на шаг назад.

— Стой, стой, — осадил он, краем глаза пытаясь оценить состояние отбивной на полу. — Давай-ка немного спокойнее и по порядку.

— Спокойнее?! — выдавил Финк недобро и, встретясь с бывшим приятелем взглядом, с видимым усилием попытался возвести себя к сдержанности. — По порядку?.. Вот тебе по порядку. Ты сказал мне, что один из своих меня сдал; как думаешь, я после такого буду тихо сидеть и дожидаться, что он еще отмочит? Нет, Бекер, я тоже дознание проводить умею…

— Я вижу, — хмыкнул Курт, вновь кинув мимолетный взгляд на объект расследования.

— Не так это забавно, как тебе кажется!.. Словом, я стал приглядываться к своим — даже к тем, кому верил всегда, понимаешь меня? И как-то припомнил вдруг, что этот гад уж больно чудной стал в последнее время; если б не твои слова, Бекер, я б наплевал, а так — принялся за ним следить. И вот вижу однажды — он тихонько так, закоулками, уголками, чуть не ползком пробрался в большой город, на набережную, а там этак уверенно, как не в первый раз уже — прыг на одну баржу, прям с набережной, без сходен; постучался в каюту, и его впустили. Я схоронился в сторонке, а когда он вышел — взял за яйца и как следует поговорил. Это он, падла. Вот он меня и сдал этим, с баржи — и где я бываю, и что с тобой давно знаюсь, и как меня сыскать можно, понимаешь, а? Я б его на месте порешил, только подумал, что он тебе пригодится — может, ты от него узнаешь чего, о чем я не вызнал…

— И… — Курт переглянулся с притихшим Ланцем, уже предвидя ответ бывшего приятеля, — и где же ты его брал за вышеупомянутые яйца?

— Там же и брал, на месте!

— Идиот… — проронил сослуживец обреченно, опустив голову, и тот возмущенно вздернул нос.

— Бекер, я чего-то не понял!

— Чего тут непонятного, — устало откликнулся Курт, привалясь к стене плечом. — Ты полный болван, Финк. Совершенный и окончательный.

— Это мне, типа, вместо спасибы? — выговорил тот, вновь заводясь; он вздохнул.

— Это тебе факт. Ты ведь задержал его на глазах у них, кем бы они ни были; и кем они были, мы уже никогда не узнаем, ибо на их месте лично я бы взял ноги в руки.

— Все равно людей послать на эту баржу следует, — без особенного воодушевления заметил Ланц, испепеляя взглядом понурившегося Финка. — Там, конечно, уже пусто, и плевать им, что ворота на запоре, уйдут или в Кельне затеряются — несложно; но людей направить надо. Что за баржа, дознаватель недобитый?