Пастырь добрый - Попова Александровна

— Старик наш скептик по натуре, однако серьезное положение способен увидеть, когда доказательства предоставлены; а на тебя лишь взглянуть довольно, чтобы более уже ничего не требовать… Послушает. Теперь идем — хозяин там, внизу, уж верно извелся.

Глава 13

Новость о том, что в одну из комнат в собственном доме он не имеет права даже заглянуть, Мозер-старший выслушал спокойнее, нежели того ожидалось, лишь покосившись в сторону дальней двери, из-за которой доносились уже не крики, а слабые похлипывания, и Курт мысленно помолился, лишь вообразив себе, как Бруно станет удерживать убитую горем, истеричную женщину, рвущуюся в комнату уже явно покойного сына. Столь же безмолвно и искоса кожевенник взглянул на Штойперта, проскользнувшего мимо него к выходу неслышно, медлительно, словно призрак, каковое сходство усиливалось и безжизненно-серым лицом, и дикими взглядом призванного эксперта; не дожидаясь вопросов, на которые ответить не мог, Курт торопливо попрощался и уже на самом пороге приостановился, обернувшись.

— Последнее, — спохватился Курт. — Ваш сын говорил о своем приятеле по имени Франц. Кто он, и где я могу его найти?

— Франц… — повторил тот безвыразительно и махнул рукой куда-то в сторону: — Мальчишка на посылках в моей лавке. Я не сноб и не возражал их приятельству. Где найти… Наверняка в лавке и можно или в мастерской.

— Вы не заперли ее сегодня после всего случившегося?

— Я не набираю в помощники кого попало, — отозвался тот резко. — И на них вполне можно оставить мое дело на день или более, сколько потребуется. Позволить себе прикрыть его вовсе я не могу — у меня жена и… еще один ребенок, которые все еще живы и которых надо кормить, и обязательства перед гильдией, а пара дней простоя после ударят сильно. Я ответил на ваш вопрос?

— Вполне, — не став заострять внимания на вызывающем тоне Мозера, кивнул Курт, перешагивая порог.

В стремя он попал не с первого раза, и курьерский скосил в его сторону настороженный и словно презрительный взгляд коричневого глаза; в отличие от сонного майстера инквизитора, жеребец был полон сил, готов к работе и сетовал разве лишь на то, что ему не позволяют разогнаться на узких улочках.

Столь же недоброжелательно на него смотрели и горожане, встречающиеся сегодня на улицах изредка и кучками, как заговорщики, однако сейчас их пристальное внимание уже не раздражало и не настораживало — привык; оказывается, и к этому можно привыкнуть… Их чувства были отчасти понятны: волна арестов после нового убийства, наглухо запертый город, даже в дневное время, а если уж в довесок к тому инквизиторы начали гонять галопом взад-вперед, стало быть, творится что-то впрямь серьезное. Будь он каким-нибудь лавочником или старьевщиком — сам, наверное, точно так же косился бы и смотрел хмуро вслед, пытаясь понять, что происходит вокруг, чего надо бояться и сторониться, и мысленно костерил бы всю эту братию за то, что ни словом не обмолвятся добрым людям, что им надлежит думать.

В лавке Мозера его встретили теми же напряженными взглядами, разве что чуть разбавленными робкой и лишенной смысла надеждой; не отвечая на их невысказанные вопросы, Курт велел отыскать и привести приятеля хозяйского сына, отчаянно жалея о том, что подопечного, сходящегося с детьми куда лучше него, пришлось оставить; когда же Франц, явившись, взглянул в его сторону так, словно увидел нечто ожидаемое, чему удивляться не следует, так же по-взрослому, как до того смотрел Штефан Мозер, его едва не перекорежило. Отведя мальчишку чуть в сторону, в самый дальний угол, где их не могли услышать, он тяжело опустился на старый массивный табурет, подумав мельком о том, что ближайшие часа два, а лучше три предпочел бы не вставать, а спать и сидя можно…

— Франц? — уточнил он, когда мальчик, присев напротив, тихо поздоровался; тот кивнул.

— Вы из-за Штефана пришли? — спросил парнишка уверенно, не дожидаясь первого вопроса, и тут же продолжил: — Он так и сказал — «когда будет поздно, забегают»… простите.

— Вот так, значит, — вздохнул Курт неопределенно, пытаясь понять, как говорить со взрослым ребенком, и злясь на себя. — Ну, уж если ты все понял, тогда я не буду ходить вокруг да около. Я знаю — он рассказывал тебе о своих… страхах. И когда Штефан говорил мне об этом, он упомянул, что… Словом, по твоему поведению он решил, что с тобою происходит то же самое, но почему-то ты не хочешь рассказать об этом ему. Он был прав?

— Вы скажете мне, что случилось с ним? — не ответив, спросил Франц. — Взрослые, я слышал, говорят, что это евреи, только я-то знаю, что люди тут вообще ни при чем. Они говорят, что Друденхаус никому ничего не рассказывает, чтобы не было бунта, но скоро кого-нибудь обязательно накажут, чтобы народ успокоить. Скажите, майстер инквизитор, Штефана тоже мертвым нашли? Его вообще нашли?

Минуту Курт размышлял, глядя в сторону от его лица, чтобы не встречаться с серьезными глазами мальчишки взглядом. Так или иначе, отец пропавшего вскоре расскажет все и всем; быть может, не будет упоминать о шкафе, чтобы самого себя не выставить дураком, однако обязательно станет известно, что комната его сына опечатана, у порога — охрана, а когда прибудет священнослужитель, да еще и нарочно вызванный…

— Тайны хранить умеешь? — спросил Курт в ответ, наконец, обернувшись вновь к собеседнику, и тот, не задумываясь, кивнул. — Между нами, Франц. Запугивать не буду — сам должен понимать, что о таком всем подряд не рассказывают.

— Понимаю; засмеют, — кивнул тот снова и, еще более понизив голос, уточнил: — Значит… это случилось?

— Да, — подтвердил Курт. — Это случилось. Он исчез из своей комнаты ночью, одежда осталась, окна заперты, двери тоже, у распахнутого шкафа — кровавый след. Что бы ни было там, одно можно сказать точно: он боялся не напрасно.

— Значит, я следующий… — проронил мальчишка чуть слышно, опустив голову, и он снова мысленно ругнулся, не зная, что следует сказать и как повести себя в подобной ситуации. Пообещать защиту? Какую? Сидеть напротив его шкафа в засаде? Но если все, что рассказывал Мозер-младший, правда, лишь дети могут и видеть, и слышать происходящее, и, возможно, ничего вовсе не будет, пока ребенок не в одиночестве…

— Иными словами, — продолжил Курт в прежнем неопределенно вежливом тоне, — Штефан не обманулся. Так? Ты тоже что-то… слышал? или видел?

— Слышал, — тихо подтвердил Франц. — Только не в шкафу — шкафа нет у меня, я… У нас в подпол ведет маленькая дверца, как люк, и вот оттуда, из-под нее, я и слышал.

— Что?

— Голоса. Сперва ничего не было, понимаете, я с малолетства боялся туда спускаться, даже когда наверху со светильником стояла мама, но это другое. А не так давно все началось по-серьезному. Я должен был спуститься в подпол, и я, конечно, боялся — но по привычке уже, уже зная, что ничего там нет и это просто страхи мои, и больше ничего. Но только подошел к дверце, как вдруг — знаете, вздох. Точно кто-то вдохнул и выдохнул. Там, внизу. Я… Я тогда матери соврал, сказал, что в прошлый раз видел в подполе огромную крысу, и она спустилась сама. Тогда я еще думал, что — быть может, почудилось…

— То есть, это было днем?

— Нет, просто в подполе, в прохладе, дедова настойка стоит — от суставов, потому и надо было туда идти ночью. Днем ни разу не случалось. После того случая я как-то… ну, понимаете… встал ночью… и когда проходил мимо дверцы — она приоткрылась; чуть-чуть совсем, но тогда я уж точно услышал — дышит, тяжело так, словно бы кто кувшин надел на голову. Или как большая собака в конуре… — Франц умолк, перехватив его взгляд, и неловко улыбнулся: — Вы мне не верите, да? Потому что так похоже на Штефана?

— Сам себе удивляюсь, — возразил Курт кисло, — но верю… Потому ты и не стал рассказывать ему обо всем? Именно потому, что так похоже?

— Сперва я испугался. Я все думал — может, мне все это мерещится, все никак не мог поверить, видел, что все всерьез — а верить не хотел, но когда Штефан стал рассказывать… Меня как приморозило. А потом я подумал, что не стоит ему говорить, что со мною происходит, потому что он может подумать, что я просто решил его поддержать перед взрослыми, чтобы его послушали, а на самом деле ничего нет, и я ему не верю. Что — так, по дружбе просто.

— Дыхание… — повторил Курт задумчиво. — Более ничего?

— Голоса.

— Голоса…

— Да, голоса. Только той девчонки, ледовщиковой дочки, я не слышал… а может, и слышал, не знаю, я ведь с нею не знаком. Штефан говорил, что она его звала, а я — я там многих слышал. Знаете, будто в одной комнате собрали кучу детей, и девчонок, и мальчишек, и они все разом говорили.

— Что говорили?

— Да всякое… — неуверенно передернул плечами мальчишка. — Все больше как-то непонятно, в том смысле — слов не разобрать, но бывало, что я слышал, как будто все голоса где-то далеко, а один кто-то подошел к самой дверце и так близко-близко — «Иди сюда, Франц»… — мальчишка вновь дрогнул плечами, теперь зябко, точно в спину ему подул невидимый ледяной ветер. — Или, бывает, «поиграй с нами» или «пойдем поплаваем, мы все здесь плаваем»… И давно уж так, каждую ночь…