Приговор - Отохико Кага

— Вот видите! Если бы эта несправедливость шла от Бога, мы бы терпели, потому что раз Бог так установил, значит, так тому и быть, но ведь эту несправедливость установили люди, так почему мы должны терпеть.

Тикаки подумал, что человек, перед ним сидящий, способен самостоятельно мыслить. Может, прав был начальник зоны Фудзии, считающий, что Ота просто «ловкий пройдоха и кого угодно обведёт вокруг пальца»?

— Давай лучше о другом поговорим, — сказал Тикаки, внимательно следя за зрачками Оты и стараясь не упускать ни малейшего его движения. — Ты вот говорил, что тебя обманул твой дядя Рёсаку Ота. А он утверждает, что это ты его обманул.

Скривившись, Ота закрыл глаза. У него был такой вид, будто на него неожиданно вылили ушат холодной воды. Но уже в следующую минуту он приподнял веки и искоса взглянул на Тикаки:

— А вы что, встречались с Рёсаку, доктор?

— Пока нет. Но собираюсь.

— У Рёсаку язык хорошо подвешен. Он и вас надует запросто. Но от кого вы слышали о Рёсаку?

— Может, от тебя?

— Ну, не мог же я говорить, что обманул его.

— Я видел ваши личные дела. У меня создалось впечатление, что вы оба сваливаете вину друг на друга.

— Неправда! — У Оты покраснели щёки. — Я не вру. Рёсаку нарочно повернул дело так, что меня посчитали зачинщиком.

— Да ладно тебе, — неопределённо сказал Тикаки. — Каждый выгораживает себя.

В палату вошёл Ямадзаки и сказал, что Тикаки просит к телефону доктор Танигути. Тикаки поднялся, чтобы уйти, и Ота крикнул ему в спину:

— Доктор, мы же ещё не договорили. Что вы собираетесь делать, когда увидитесь вы с этим треклятым Рёсаку? Выпустите меня отсюда! Хватит, осточертело! Здесь у меня ничего не выходит! Нет больше мочи терпеть!

Не обращая внимания на его вопли, Тикаки вышел из палаты, и Ямадзаки с грохотом захлопнул за ним дверь. Танигути сообщил, что никакой патологии в желудке Боку обнаружено не было, и добавил, что Тикаки вызывает к себе главный врач.

6

Все стены были закрыты стеллажами, на них впритык один к другому стояли научные журналы с золотыми надписями на тёмно-синих орешках. «Медицина в исправительных учреждениях», «Криминология», «Судебная медицина», «Уголовное право», «American Journal of Criminal Law»… Рядом размещались внушительные тома медицинских справочников. Здесь царила почти что университетская атмосфера, и только стол напоминал о том, что вы находитесь в государственном учреждении. Бумаги были распределены по ящикам с вырезанными на них надписями: «подсудимые», «осуждённые» — и придавлены сверху круглыми прессами, напоминающими наручники. Оконные стёкла, ежедневно доводимые до блеска санитарами, отличались идеальной прозрачностью, казалось, их вообще нет; за окном белел заваленный снегом двор. Большая сакура, окутанная искрящимся покрывалом, удачно расположенные больничные корпуса, похожие скорее на коттеджи, — трудно представить, что находишься в тюрьме.

— …Всё это мы сделаем. Клубом займёмся сами. Но вот о вызове дополнительного конвоя придётся побеспокоиться начальнику канцелярии. Нет, нет, у главного врача нет таких полномочий…

В силуэте разговаривающего по телефону главврача Титибу, несмотря на общую тяжеловесность, преобладали округлые линии. Выступающий животик, литые плечи, шарообразная голова. Волосы на темени редковаты, но благодаря коротко подстриженным вискам это почти незаметно, зато очертания черепа проступают вполне отчётливо. Воротник белого накрахмаленного халата стискивает бугристую шею. Когда он говорит, второй подбородок то вздувается, то опадает.

Доктор Титибу — личность в медицинских кругах известная. С молодых лет он работал тюремным врачом и одновременно числился научным сотрудником в университете: сначала на кафедре анатомии, где специализировался по центральной нервной системе, потом на кафедре судебной медицины, где сделал себе имя, занимаясь исследованиями в области дактилоскопии и хироскопии, До сих пор раз в неделю он ездит в районный дактилоскопический центр, где занимается научной работой и консультирует молодых специалистов.

Опустив телефонную трубку, начальник небрежно кивнул Тикаки и, разом утратив всю свою озабоченность, неспешно отхлебнул холодного чаю.

— У вас ко мне какое-то дело? — немного раздражённо спросил заждавшийся Тикаки.

Главврач отпил из чашки, сощурил свои и без того узкие глаза и, проглотив чай, сказал:

— Видите ли, я вас разыскиваю уже с обеда.

— Это связано с Боку?

— И с ним тоже. Что вы решили?

— Буду сам наблюдать за ним, как делал это до сих пор. С точки зрения терапии его состояние не представляет никакой опасности.

— Вот те на! — Главврач скосил глаза влево, туда, где размещалась ординаторская. — Но ведь я попросил Сонэхару осмотреть его, и он сказал, что состояние тяжёлое и существует опасность летального исхода.

— Вот как? — Тикаки на миг задумался. Во время обеденного перерыва Сонэхара говорил ему, что никакой опасности для жизни Боку он не видит. Правда, понаблюдав за больным всего две минуты (причём даже не входя при этом в палату), вряд ли можно поставить точный диагноз; к тому же Сонэхара вполне мог говорить главврачу одно, а Тикаки — совершенно другое, — это очень на него похоже.

— Так или иначе, мы окажемся в чрезвычайно неприятном положении, если с ним что-нибудь случится, поэтому вы должны быть предельно осторожны.

— Это понятно. Потому-то я и попросил доктора Танигути провести полное обследование, и он как раз только что заверил меня в том, что с точки зрения терапии больной вне опасности.

— Танигути? — Главврач снова бросил взгляд в сторону ординаторской. — Ну, тогда ладно. Но существует ещё одна проблема. Я имею в виду его психическое состояние. Помнится, вы поставили ему диагноз «истерический спазм пищевода». Каковы ваши прогнозы?

— Да, это и в самом деле основная проблема, — энергично кивнул Тикаки. — Я уже довольно давно являюсь его лечащим врачом, и за всё это время он не сказал ни слова. Его внутренний мир по-прежнему представляет для меня неразрешимую загадку, это-то меня больше всего и беспокоит. Я хотел бы поговорить с ним, понять, что у него на душе. Бросить его сейчас, когда он в таком состоянии, значит просто избавиться от лишних хлопот, это противоречит врачебной этике.

— Это всё, конечно, прекрасно, но ведь дальше-то будет ещё тяжелее.

— Я к этому готов.

— Ну, раз так, дерзайте. Но, знаете, с этими корейцами одной готовности маловато. — Главврач поёрзал, устраиваясь поудобнее, и диван отозвался натужным скрипом. — Ведь, по их мнению, японские законы преследуют одну-единственную цель — несправедливо ограничить их свободу. А уж тюремные правила и прочее вообще пора списать в макулатуру. Основная функция тюрем — ограничение свободы человека, причём это ограничение распространяется на простейшие, самые естественные для обычного общества действия, как то: ходить куда-то одному, есть, разговаривать. Ведь в тюрьме всё это запрещено: нельзя ходить без провожатых, нельзя объявлять голодовку, нельзя заговаривать с другими заключёнными. В обычном обществе если ты не поешь, никому и дела нет, а здесь это рассматривается как нарушение режима. Всё это не очень понятно даже японцам, создавшим эти правила, а уж для корейцев это вообще тёмный лес. Существует «Инструкция начальника управления исправительных учреждений» 1927 года, где говорится о «мерах, которые должны быть приняты в случае голодовки заключённого», так вот эта инструкция предписывает врачам прибегать к принудительному питанию. Когда Боку впервые отказался есть, его наказали за нарушение режима. В знак протеста он объявил голодовку или, правильнее сказать, отказался от приёма пищи — просто стал отвергать всё, что ему давали. Поскольку отказ от приёма пищи тоже рассматривается как нарушение установленного порядка отбывания наказания, он получил соответствующие предупреждения ото всех, кто так или иначе отвечает за поддержание внутреннего распорядка, а именно от постового надзирателя, зонного, начальника службы безопасности, начальника канцелярии. Однако он заявил, что не ест только потому, что не хочет, и продолжал отказываться от пищи. Что касается дальнейших мер, то тут существуют два варианта. Первый — наказать его за нарушение режима. Второй — согласно 44-му параграфу «Правил внутреннего распорядка» приравнять его к больному и, поместив в госпиталь, подвергнуть принудительному питанию. Мы с начальником канцелярии долго спорили по этому поводу. Он считал, что, поскольку с точки зрения общественного порядка поведение Боку является вопиющим нарушением режима, его следует подвергнуть строгому взысканию, чтобы он убедился в могуществе японского законодательства. Я же, как вы понимаете, стоял на том, что для врача на первом месте всегда стоит забота о поддержании человеческой жизни. В конце концов мы пришли к компромиссу. Решили, что сначала его надо госпитализировать, а после того как он окрепнет физически, подвергнуть взысканию.