Нерон - Александр Кравчук

Сделали все, чтобы придать Нерониям соответствующий торжественный блеск. Игры проводились за счет государства. Продолжались несколько дней и ночей подряд. Некоторые из них созерцали в театре Помпея. В сумерки весь город обильно иллюминировали. Для увековечения Нероний появились специальные монеты с надписью: Certamen Quinquennale Romae Constitutum — в Риме учрежденные пятилетние игры.

Однако народ был ими недоволен. Что это за игры без гладиаторов, диких животных и мимов? Как и у черни, не вызывали игры восхищения также у представителей высших сфер. Они опять же не одобряли состязания по гимнастике. И не потому, что спортивные тренировки у них были не в чести. Наоборот. Они охотно этим занимались как полезной подготовкой перед армейской службой. Но чрезмерное и почти профессиональное увлечение атлетикой представлялось им делом недостойным для культурного человека.

Сенека прямо заявлял, что это глупое занятие, не подходящее для человека образованного, — тренировать мышцы, наращивать затылок, укреплять грудную клетку. Ведь даже если такое увеличение объемов тела пойдет успешно и мускулы увеличатся, все равно ни по силе, ни по весу невозможно уподобиться волу. Более того, избыточность веса давит на разум, теряется живость ума. Вследствие постоянных физических усилий исчезает способность к проникновенному мышлению, к напряженному интеллектуальному труду. А кто обычно преподает атлетику? Самые ничтожные рабы, единственное занятие которых — натираться оливковым маслом да потягивать вино. По их мнению, день прошел великолепно, если удалось как следует пропотеть, а эта потеря восполняется соответствующим количеством выпитого.

А ведь, напоминает Сенека, есть легкие и непродолжительные упражнения: бег, гимнастика для рук, прыжки вверх, в длину и на месте. После любых тренировок следует, однако, побыстрее от проблем тела переходить к умственным занятиям.

У греков существовало иное отношение к атлетическим тренировкам. Они занимались этим повсюду. Гимнасии — место подобных занятий — были столь же обязательны в любом греческом городе, как и театр. Но и там тоже порой крайне резко протестовали против чрезмерного увлечения легкоатлетикой. С особенной страстью говорил об этом великий врач Гален уже во II веке:

— Атлет живет как свинья, а собственно, и того хуже, ибо он должен не только много есть и спать, но еще и быть в постоянном физическом напряжении. В сущности, возникает порочный круг: только насыщение, питье, испражнения, сон да барахтание в пыли. Эти занятия, правда, придают телу силу, но только кажущуюся, оно бывает неспособно ко многим другим функциям и меньше защищено от болезней, чем тело нормального человека. Гимнасии — это рассадник безделья и лени, умственного застоя. Впрочем, атлет не в состоянии совершить ничего значительного даже в своей области. Представим себе, что Зевс устраивает совместные состязания людей и животных. Кто победит? В обычном беге — заяц; в беге с препятствиями — олень; на длительную дистанцию — конь; в борьбе — медведь и лев; в поднятии тяжестей — слон; в кулачном бою — бык; в пятиборье — пожалуй что осел!

Удивительные слова в устах врача. Но эта ненависть Галена к атлетике имела свое оправдание. В греческом мире в те времена множество молодых людей признавали только спорт и с презрением поглядывали на все более оскудевавший круг глупцов, корпевших над книгами. Даже второразрядный атлет в маленьком городке получал большее признание и больше денег, нежели хороший врач, учитель, строитель. А какую популярность и богатства приобретали те, которым удавалось добиться успеха на общегреческих играх! Разумеется, все это были профессиональные атлеты, хотя еще поддерживалась старая фикция о якобы любительских занятиях. Атлеты были организованы в так называемые «союзы эфебов», которые в известном смысле соответствовали нынешним спортивным клубам. Это явление стало массовым и представляло серьезную опасность для развития культуры. Великий врач Гален это прекрасно понимал. Культ атлетики и атлетов был извращением старогреческого идеала мужественности человека, соединяющего в себе все достоинства ума, благородство характера, физическое совершенство. Опошление этого идеала происходило на протяжении столетий самым заурядным образом: ведь легче и приятнее развивать мышцы, нежели ум!

Римская знать, неприязненно относившаяся к заимствованной из Греции атлетике, во многом была права, опасаясь, что повышенный интерес к этим состязаниям приведет к таким же плачевным результатам, что и там. Кумиром молодежи сделался человек с хорошо развитой мускулатурой, с низким лбом, озабоченный только тем, куда лучше всего нанести противнику удар кулаком или с какой ноги лучше прыгнуть. Атлетические соревнования в этом отношении были опаснее, чем все другие игры, которые до той поры видели в Риме. Ибо можно было увлекаться боями гладиаторов, но в конечном счете ни один нормальный человек не спешил добровольно рисковать жизнью на арене. Сделаться возничим на колеснице было нелегко. Атлетика же толкала к подражанию и соучастию.

У врагов атлетики имелось тем больше оснований, что у городского люда она становилась все популярнее. Со времен Августа «греческие состязания» все чаще повторялись в Риме.

При Нероне неприязнь к атлетике в высших слоях настолько возросла, что на арене публично выступали только профессионалы, как правило, люди из низов. По-иному обстояло дело с certamen musicum. На театральной сцене появились представители знатных семей. Сам император, разумеется, активного участия в этом не принимал. Тем не менее судейская коллегия, как и вся группа исполнителей, домогавшихся награды, признали победителем в красноречии и в поэзии именно его. Вероятно, приняли во внимание «объем творчества в целом». Императору вручили также венок за игру на лютне; он, однако, распорядился возложить его к статуе Августа.

Среди поэтов, выступивших во время Нероний, обратил на себя внимание двадцатидвухлетний Лукан, племянник Сенеки, тот самый, который два года назад, когда нашумело дело трибуна Сагитты, писал речи в его защиту и против него. На протяжении этих двух лет Лукан настойчиво работал. Занятия риторикой он забросил и переключился на поэзию. У него уже имелось несколько небольших произведений, в одном из них описывалась смерть Гектора, в другом — загробный мир. В 59 году он отправился в Афины. Причиной путешествия было не только желание поучиться в этом прославленном городе философов, но и ненормальная супружеская жизнь его родителей. Отец поэта. Мела, совершенно отдалился от жены и поселился в деревне в Кампании; Лукан принял его сторону, затаив определенную обиду на мать.

Занятия в Афинах продлились недолго. Лукана затребовал сам император, которому понравились его стихи. Юноша вошел в круг друзей правителя. Они вместе спорили о поэзии, увлекались импровизацией и декламацией.

В ходе Нероний Лукан читал в театре свою поэму Laudes Neronis — «Похвалы Нерону». Произведение не сохранилось, известна, однако, его общая тональность. Ибо мы знаем другую похвалу императору того же автора. Она вошла во вступление к большой эпической поэме, над которой Лукан начал работать вскоре после 60 года. Она называется «Фарсалия». Воспевает она историю гражданской войны, которую более ста лет назад вели Цезарь и Помпей. Решающая битва, завершившаяся победой Цезаря, происходила возле города Фарсал. Драматические события продолжительной войны, похоронившей Римскую республику, действительно составляли великолепный материал для поэтического произведения.

В первых строках Лукан осуждает кошмар братоубийственных сражений. Однако вслед за этим высказывает следующие мысли.

Гражданская война — страшная вещь. Но мы не ропщем, о боги, если не существовало другой возможности открыть путь будущему правлению Нерона. Ведь нам известно, что за вечное господство небожителей приходится дорого расплачиваться. Юпитер завоевал власть только после тяжелейшей борьбы с титанами. Итак, мы охотно приемлем преступления и бедствия гражданской войны, ибо она дала нам Нерона. Пролито море крови, но Рим благодарен судьбе, поскольку все совершалось ради тебя!

Потом, обращаясь непосредственно к императору, он говорит примерно такие слова:

Когда завершится долгий век твоего земного царствования, ты вознесешься к звездам. Семья небожителей радостно примет тебя. Любой из богов уступит тебе свою власть. Возможно, ты захочешь властвовать, а может, предпочтешь встать на колесницу и, подобно новому солнцу на огненном корабле, будешь производить смотр земному движению. Остановись посреди небосвода. Воссияет солнечная погода, и ни одно облако не заслонит императора! Род человеческий сложит оружие, и примирятся враги. Мир воцарится на земле!

Кто читает эти строки, убежден, что перед ним вырисовывается уже вполне отчетливый характер принципов эпической поэмы. Но это только видимость.