Чужая боль - Эльмира Нетесова

Наташка и впрямь стала бабе своею, самой лучшей и дорогой. Не все деревенские родных любили так, как Юлька Натку. Она дрожала над девчонкой и берегла пуще самой себя. Она просила Бога о ее здоровье и светлой доле. И вдруг, не успела та вырасти, как ей уже вложили в уши лишнее.

Конечно, это не стало неожиданностью, и баба понимала, что какая-нибудь дрянь со временем развяжет свой поганый язык. Даже из зависти, оттого, что не умеет воду в заднице удержать. Но Юльке стало нестерпимо обидно, что еще совсем небольшой Наташке успели нагадить в душу.

— Когда-то это случилось бы. Ну не Жучиха, так кто-то другой постарался бы. А значит все равно пришлось бы рассказать Натке правду. Другое досадно: хоть бы дали повзрослеть человечку. А теперь что она поймет, как ей объяснить все случившееся? Ведь когда-то сама рассказала б ей, — вытирает глаза Юлька. И думает, как самой рассказать Наташке правду. Уж коли услышала, сказанное поневоле застрянет в душе. И этот вопрос станет возникать все чаще.

— Дочуха, скоро мне обещают дать выходной. Вот тогда мы с тобой поговорим обо всем, — пообещала Наташке. А та спросила:

— Мам, а где мой отец?

— Нету его у нас. Бросил, козел облезлый! Обоих кинул. И вот сколько времени ушло, ни разу не навестил, пропадлина. Поди, сыскал какую-то шалаву и кайфует с нею.

— Мам, а ты любила его?

— Бог с тобою! Никогда такого между нами не было!

— А как я получилась? Иль у вас все без любви? — изумилась девчонка. И Юлька смутилась, не знала, что придумать, как соврать.

— Оно все по-глупому. Пришло время. Вот и отмочили. А любви в помине не было.

— А сколько жили вместе?

— Года три, не больше. Потом расскочились. Я даже рада была, когда он смотался. Сволочь, не человек. И пил, и гулял, и бил, каких пакостей от него не видела. Сущий отморозок.

— Мам, а что, у всех баб, какие без мужиков, козлы попались, как наш?

— Наташка, хорошего мужика из дома не вышибают. Это точно говорю. Нормального человека в семье берегут. Он не просто отец, а и хозяин в доме.

— А наш хозяином не был?

Юльке невольно вспомнилась Ритка, вся окровавленная, в синяках, распухшая… Сколько детей скинула баба, не доносив. Они поумирали от Яшкиных кулаков. В конце концов, умерла и Ритка. Ее никто не сумел защитить.

— Какой хозяин? Он таким никогда не был.

— А зачем вышла за него? Иль не знала?

— Давно это было. Давай забудем, — предложила тихо, добавив на вздохе:

— Случалось, что от хреновых баб убегали мужики. Ну такое приключалось редко. Бабы за семью держатся. Знают, что потом за отца дети спросят.

— А мне говорят, что наш отец смирным был.

Никого не обижал.

— Милая моя девочка! Если он путевый, то почему из семьи сбежал, тебя ни разу не навестил? Вечно бухой домой возвращался! Оно, понятное дело, многие мужики пьют, но с кулаками к бабам не лезут.

— Я, знаешь, когда вырасту, ни за что не выйду замуж. Все время только с тобой жить стану! — пообещала Наташка.

— Все мы это обещаем, пока не выросли, — усмехнулась Юлька грустно. И добавила:

— А чуть весна голову погладит, все забываем и выскакиваем замуж за первого встречного, даже не разглядев и не узнав его как следует.

— Мам, а как получилось, что к бабке Дроновой мужик из города приехал? Они вовсе не знались. По газетному объявлению нашлись друг дружке. И живут. Не дерутся и даже не ругаются. Целый день в огороде ковыряются, а вечером на завалинке песни поют. Он старуху милашкой, а она его голубем называет. С него голубь, как с петуха орел. А бабка аж тает от счастья.

— Повезло людям. Такое редко бывает, — ухмыльнулась Юлька в кулак. Она поверила, что девчонка забудет о разговоре про родство, но та, как только пришел выходной, напомнила:

— Ты же обещала что-то важное рассказать, — пристала к Юльке с самого утра. Й той, как ни пыталась уйти от разговора, пришлось преодолеть себя и выложить начистоту все, как оно было.

— Ну а теперь, решай сама, кто я тебе? Да, я не рожала тебя. Но все эти годы носила тебя под сердцем, не видя и не зная больше никого. Ты стала дороже жизни. А как ты, тут уж тебе решать, — дрожала всей душою.

— Мам! Ты у меня одна на целом свете, — отозвалась девчонка тихо. И добавила:

— Спасибо, что сама рассказала правду. Об одном тебя попрошу, давай вместе сходим на могилу к мамке. Мне давно ее показали. И я бываю там очень часто. Но всегда боялась, что мы с тобой увидимся на погосте. Ты снова будешь удивляться, кто успел опередить и посадить на могиле цветы точно такие, как у нас, все прополол и привел в порядок. Ты молчала, я тоже не говорила ничего. Боялась тебя обидеть.

— Натка, я жалела нас обоих. Очень боюсь потерять тебя. Сама знаешь, никого больше нет.

— Я никогда не потеряюсь. Ведь я, как и ты, совсем одна. Вокруг никого. Ни одной родной души. А потому было еще больнее, когда деревенские, впуская в дом, говорили:

— Входи, сиротина горькая…

— И это с самого малолетства…

— Наташка, но ведь они несчастнее нас. Сама вспомни, сколько одиночек в деревне! У одних родные поумирали, а эти на свою беду жить остались. Других бросили, уехали от них и забыли навсегда. Третьи сами всех выгнали.

— А у них тоже мужики были никчемными?

— Не всегда. Причина у каждого своя.

— Мам! А ты знала, видела моего отца?

— Конечно. Рита до последней минуты была моей подругой. Неспроста и тебя доверила. Все просила любить и не обижать.

— Отец тогда уже уехал?

— Когда она умерла, он не задержался в деревне. Даже не простился ни с кем. Я и не знаю, видел ли он тебя. Яшка уехал крадучись, не по- мужски, не по-отцовски. Как шкодливый кобель! Вот за это его ненавижу! — умолкла Юля и, вспомнив, продолжила:

— Наши деревенские бабы, бывая в городе, видели его иногда случайно. Он, встречая их, перескакивал на другую сторону улицы, отвора-чивался, будто не знаком. Наши тоже не без гордости. Да и кто бы с козлом здороваться стал? Несколько раз его видели с бабами. Разными… Понятно, этот змей обязательно к кому-то прилипал и твою мать охмурил. Любить такого недоноска не за что. У него на морде все написано.

— А чего ты ей не помешала тогда?

— Натка, она не ради самого мужика за него вышла. Ребенка родить хотела, своего, родного. Время ее пришло, бабье, когда без дитенка жизнь петлей кажется. Вот и Ритка так-то. Осточертело одиночество.

— А почему ты себе не родила? — перебила Юльку Наташка.

— Поздно спохватилась. В том возрасте куда рожать? Да и мужика подходящего не было. Сплошные уроды и недоноски. А с семейным связываться не хотелось, — покраснела от собственной откровенности:

— Был один, какой мне нравился, но и тот выбрал не меня. Женился. Уволокла она Сашку у всех из-под носа. Ох и поревела я тогда! Зло взяло. Ведь я и красивее ее, и моложе. И намеки всякие ему делала. И даже напрямую говорила. Он же, ровно глухой и слепой на все места. В мою сторону не смотрел. Бывало, кобылу гладит, на какой гравий возили с реки, а меня зависть раздирает такая, аж дышать нечем. Я тут стою, вся из себя. А он кобылу ласточкой, цветочком называет. Ну как такое передышать? И точно, женился на бабе, ну сущая кобыла. Такая же здоровая, толстая. Ну я, понятное дело, прикалывалась, говорила Сашке, что нужно вторую телегу брать, кобыла уже имеется. Бригадир злился, я это по нем видела, но молчал, не ругался и не спорил. Он все понимал и наказал меня злее некуда.

— А ты бы сказала ему, что ребенка хочешь!

— Наташка, мне нахальства не занимать. Но ведь не до такой степени. Я бы сама себя не поняла. Своею мандолиной не набивалась никогда и никому! — рассмеялась Юлька звонко.

— А мать на отца сама зависла? — спросила Наташка, покраснев от собственной смелости:

— Мала еще такое знать. А и я не ведаю. Не говорила о том Ритка. Да и вряд ли сама запала бы на того отморозка. Он и на мужика- то не похож. Так, мартышка висложопая. Страшный, как козья смерть. К тому же трезвым сам себя не помнил. От него даже наши клячи шарахались. Недаром его все время из хозяйства уволить хотели. Иван Антонович не держал его за человека.

— Мам, а почему бригадир тебя не замечал?

— Я бойкой была. Чересчур смелой, а он любил тихих, покладистых, надежных. Вот и получилось несовпадение. Оно всегда так, кто нравился мне, тому я не нужна, и наоборот. Не жизнь, а сплошная невезуха. Кругом одни проколы да обломы.

— А этот Саша и теперь со своею живет?

— Ты ж его отлично знаешь. Это мой бывший бригадир. Он и нынче заходит к нам иногда по старой памяти. То сена или дров подбросит, не забывает. Но не дальше дела. Своей бабе не изменяет. Может, имеет где-нибудь на стороне, но о том никто не слышал. Умеет прятать конец от огласки. Хотя, все мужики не без греха в штанах.

— Мам! А тебе замуж предлагали?

— Случалось такое. Последний раз лет пять назад один придурок подвалил. Думал, что осчастливил меня. Руку предложил вместе с сердцем. А что в сердце? Единая стенокардия с ишемией. Еще немного, и инсульт свалит. В руках подагра! И сам старый черт. На него смотреть тошно, а уж жить с таким вовсе глупо. Он по дому ходил, держась за стенки. Ну я ему помогла дойти до калитки. Вывела чокнутого и предупредила, чтоб больше не появлялся в моем дворе ни по какой погоде. А другие, путевые мужики, сами оббегают меня. Они уже заняты. Обросли семьями, детьми. Оно и мне нынче никто не нужен. Чему удивляться, в деревне девок полно. Я против них дряхлая старуха и ни о чем не думаю и не мечтаю. Жизнь свернула на закат. С тем молча смириться нужно.