Чужая боль - Эльмира Нетесова

Нетесова Эльмира

Чужая боль

Автор

— Что для человека дороже всего в жизни?

Этот вопрос был задан многим. И все без исключения ответили одинаково:

— Конечно, семья!

Оно и понятно. Любой из нас счастлив, когда хорошо в семье, растут дети, все в семье не просто понимают, а и уважают, любят друг друга. Это и есть большое человеческое счастье, какое стоит беречь от всяких невзгод.

Ведь самый счастливый человек это тот, кого ждут и ценят, кого считают головой, хозяином семьи, кто ценит и бережет её постоянно.

Будьте счастливы и любимы в своих семьях, чтоб никакая боль не коснулась вашего очага.

Глава 1. МУЖСКОЙ РАЗГОВОР

— Чего раскорячился, как лопух на сраной заднице! Шевелись шустрее, не стой как отморозок, пока не вломил тебе лопатой по соплям. Не сачкуй, придурок! Тут не курорт, а зона! Шурши живее! — орал бригадир дорожников на Сашку так, что у того в ушах заломило.

— К концу дня этот участок дороги нужно закончить. За тебя никто не будет вкалывать! У всех свои заботы! — побежал, волоча перед собой такую же пузатую тачку доверху груженную гравием.

Зэки ремонтировали дорогу, ведущую от зоны к трассе. Сроки на эти работы отпущены короткие, жесткие, вот и торопятся мужики, обливаясь потом, таскают тяжеленные тачки, засыпают ямы, каждую выбоину, равняют их, чтоб дорога была гладкой, как по линейке. Ведь в конце дня приедет начальство. Работу будут принимать, а они похлеще бригадира, смолчать не умеют, а щадить и подавно. Все увидят. Бригадиру, конечно, не хочется получать замечания. Вот и лезет из кожи вон. На всех зэков заранее брешется, будто с цепи сорвался. Никому даже перекурить не дает.

— Ты что? Очки посеял? Сейчас галогены поставлю! Не видишь, ямку пропустил. Давай засыпай ее! А то самого в дорогу укатаю! — грозит Сашке, тот спешит, торопится. Руки и ноги устали, заплетаются, передохнуть бы хоть минуту, перекурить, но куда там, в кусты на секунду не отскочишь. «Бугор» на всех орет, с лопатой подскакивает, грозит урыть всех сачков. Чужая усталость и боль ему неведомы. Самому уже полтинник, а скачет шустрее молодых мужиков. Тачка в его руках послушной собачонкой бежит, не виляет и не валится из рук как у других. Он успевает две тачки гравия привезти, пока остальные с одной еле управляются.

— Да вы что, в портки наваляли, тащитесь, как сонные мухи! Не сделаем как надо и в срок, опять всех на болото загонят. Там вкалывать до самых морозов будете! — грозит бригаде.

И только в перерыв подсел к мужикам ненадолго. Молча проглотил баланду, хлеб, кашу, одним залпом выпил жидкий чай и, закурив, сказал хрипло:

— Амнистию обещают, слышь, кореша? Если без базара и вовремя справимся, появится шанс пораньше на волю выскочить. Особо тем, у кого бытовуха, незначительные преступления. Иные могут на высылку попасть.

— Ну, это с малыми сроками, — вставил кто-то.

— Кому как повезет, — ответил бригадир, добавив:

— Я слыхал, прокурорская проверка уже на зоне. Дела изучают наши. А тут и от своего начальства много зависит. О ком как отзовутся, те дела в первую очередь рассмотрят.

— А мне сдается, что в первую очередь от хворых отделаются. Едино от них толку нет.

— И не только больных, старых выпустят, чтоб хлеб даром не жрали, — загалдели зэки.

— Ну, растранделись, отморозки! Еще беременных средь себя поищите! Этих точно держать не станут! — хохотнул бригадир.

— А что? У нас и такие имеются! Вон у новичка баба опросталась. Вчера ему сказали, мол, дочка родилась. Вторая в семье. Почти многодетным сделался. Таких по зонам не держат. Пусть детей кормят!

— А зачем посадили, за что?^спросил бригадир.

— У соседа машину взял в деревню съездить. Вот только предупредить его забыл. Некогда было, бабка умерла. А этот козел кипеж поднял, сообщил в милицию, что машину у него угнали. Меня тут же за жопу взяли. Но сосед-полудурок не забрал заявление из милиции, потребовал наказать меня. Вот и получил за свою дурь, — скуль- нул мужик.

— Сашка! А тебя за что?

— Меня за двоих, оптом! Я бабу и соседа- участкового оттыздил.

— За что?

— Своя стерва запилила. Все ей денег мало приносил. Решил добавить и вмазал по соплям. Она загундела, будто ее на куски порвали. А сосед тут же прискочил на разборку и, причем, в одних трусах. Ну я же не отморозок. Я к нему. И спрашиваю:

— Почему не по форме возник? Где твои звезды? Зачем нарисовался в таком виде? А ну как я к тебе голиком завалюсь, что ты мне брякнешь, кобель облезлый? Ну и отмудохал и его. Давно подозревал обоих в шашнях. Ну мент пригрозил, что даром мне не сойдет и свое выполнил. Меня в милиции три дня колбасили за легавого. Все углы моей рожей почистили. А потом под суд за нанесение оскорблений и побоев должностному лицу. Все что я говорил, никто не слушал. А моя стерва рада, что посадили. Зарабатывать стал мало. А как иначе, если буровую площадь закрыли. Там кучеряво имел, и баба не скулила. Ну, а в сантехниках что поимеешь? И половины от прежнего заработка не видел. Вот и началась в семье грызня. А этот хмырь еще меня высмеивал всяк раз, я не выдержал.

— У него жена имелась? — спросил кто-то.

— Ну как же! Только старше моей стервы. Вот и приклеился. Я это мигом понял.

— Еще бы! В трусах прибегал. Куда дальше? Чего не понять? Я бы этого козла через балкон вышвырнул бы! — вставил бригадир.

— Ну тогда б меня в ментовке размазали бы вконец. И так зубами в потолок и во все углы швыряли.

— А меня наоборот мент спас от разборки. В подворотне трое прижучили. Получку хотели отнять. Я одного размазал. А двоих милиция сгребла. Меня всего попороли. Но судья дура, не только этих отморозков, а и мне влепила срок за превышение мер защиты. Зачем убил? А я что, целовать должен козла! Ввалил хоть одному. Теперь парюсь. Немного осталось, но все ж обидно, — сказал пожилой, костистый зэк Иванович.

— Твоя дура хоть опомнилась? Письма или посылки шлет? — спросил Сашку.

— Где там, ни слова за целый год! Хоть бы о дочке черкнула. Анютке пять лет скоро. Помнит ли она, или забыла вовсе, — вздохнул мужик.

— Видать, с ментом отрывается!

— Ты-то ей писал?

— Ни на одно письмо не ответила. А уж о подсосе молчу. Через год домой вернусь, тогда за все спрошу! — ответил хмуро.

— Не тронь говно, не то мигом на шконку воротит. Тут уж и срок дадут побольше и режим покруче, все ж вторая судимость, с этим не шути! — предостерег Иванович.

— Не вертайся к ней! Держись подальше от беды, найди другую бабу. В городе их хватает, — вставил Костя.

— А дочка? Ее не бросишь, моя кровь и копия. Первое слово было — папа. Разве такое забыть? И любила меня! — опустил голову:

— Не к бабе, к дочке вернусь. Все ж скучаю по ней жутко, — признался Сашка.

— Мы тоже не бездушные, но совать башку в петлю глупо. Детей еще полгорода настругаешь. А вот жизнь свою сбереги. Одна она у тебя. Не дай себя разметать по зонам, — советовал бригадир.

— Я враз к матери ворочусь, в деревеньку, на Смоленщину. Приткнусь на кузнице или на ферме. Короче, без дела не останусь. Приведу бабу из доярок. И никогда не появлюсь в городе.

— А что у тебя в городе стряслось?

— В кабаке помахались. И зачем туда поперся? Жил бы тихо. Так дружбаны уломали. А там от каждой бутылки все борзее делались. Ну и поехало! Кто кого и за что отодрал, даже не помню. Вот так и навешали на меня всех чертей. Вроде это я официантку замокрил за то, что не поддалась и обозвала паскудно. За нее, конечно, вступились, я и тех за рога взял, да так, что отнять не смогли. А я ту официантку и в рожу не помню. Да и зачем она сдалась, на баб голодным не был, а ведь вот сорвался, как дурак! — сетовал Женька.

— Ладно, мужики, кончай базар, давай вкалывать! — позвал всех бригадир и первым взялся за тачку.

А вечером, после ужина, зэки вернулись в свой барак. Одни сели писать письма, другие пили чай, тихо переговаривались. Иные сразу завалились спать, чтоб до утра успеть отдохнуть, набраться сил, ведь многие еле притащили ноги до шконок. Сашка тоже прилег. Писать письмо не осталось ни сил, ни желания.

Едва задремал, услышал злой окрик:

— Кончай храпеть! Гудит как фраер на разборке! Заткни свою музыку, пока сапог в пасть не вбили. Натяни подушку на рыло. Дай другим отдохнуть, — трясли его за плечи.

А вскоре послышалось свирепое:

— Ванька! Сними носки, падла! Дышать нечем из-за тебя! Весь барак провонял, хорек!

Вскоре Сашку с Иваном выгнали из барака. Не стерпелись зэки с ними и мужики, забившись в ящик с опилками, корчась от холода, коротали до полуночи, стуча зубами, ждали, пока все заснут, а потом легли на свои нары. Так было почти каждый день. Случалось Сашке уставать на работе так, что не только храпеть, дышать было нечем. Тогда его никто не будил и не выбрасывал из барака. Бывало, о нем забывали, когда кому-то из зэков приходила посылка. Ее делили на всех. Сашке тоже что-то перепадало. И он с получки, отоварившись в ларьке, покупал на общий стол пряники, какие-нибудь консервы, курево. За эту порядочность мужики уважали. Он никогда не лез к зэкам с назойливыми вопросами и просьбами, старался обходиться тем, что имел. Он не был завистливым, может, потому к нему реже других придирался бригадир.