Дезертир (СИ) - Ахметшин Дмитрий

   - Тебе следовало спросить "что за дама", как это сделал Свифт. Разве тебе не интересны женщины?

   - Я уже старый, - без обиняков сказал Том. Ему не хотелось спорить. Усталость должна свисать из-под его век похожими на мошонку мешками - сегодня он очень плохо спал. Так к чему изображать из себя молодого?

   Лодочник пожал плечами, и скорчил рожу, однозначно напоминающую лягушачью. Он и был Лягушонком - прозвали его так за бородавчатое лицо (все завсегдатаи уже выучили их количество и расположение наизусть. Одна над верхней губой, две под правым веком, ещё три прямо на подбородке, в них, как в клумбах он отращивал длинные волоски. И ещё одна за левым ухом, прикрытая длинными волосами - лодочник показывал её только избранным. Другое дело, что избранных за каждой карточной партией набиралось на целый стол). Это прозвище, казалось, пошло из глубины веков, в которой зародился Лягушонок - может, со школьной скамьи. С годами он начал всё больше напоминать цаплю. Цаплю, которая съела лягушонка.

   - Свифт, пожалуй, постарше тебя года на три, - сказал он и улыбнулся, показав череду неровных зубов.

   Тому было всё равно. Он повертел застывший на стойке стакан, задумчиво посмотрел через его грани на свет. Кусочек стекла сверху сколот, и стакан напоминал начавшую подтаивать ледяную фигуру.

   - Так что это была за птица?

   - Чайка. Такая, вся прилизанная... словом, обыкновенная чайка.

   - Так что, дама приехала к нам покататься на лодке?.. - спросил кто-то ещё.

   - Понятно, - сказал Том, и отошёл.

   Чайка, ну надо же... женщина, судя по всему, не пострадала, иначе лодочник начал бы разговор с этого. Всё-таки не часто в Бодега Бэй приезжают посторонние, тем более такие, силуэт которых можно вырезать из какого-нибудь модного журнала.

   Чтобы не сидеть порожняком, Том заказал виски: "И побольше льда. Всё равно, я сегодня не пью, так пускай хоть остужает руки". И принялся размышлять об озере, похожем с высоты на магнит, иногда притягивающий туристов.

   Это на самом деле огромное озеро. Тёплый климат Пенсильвании делал из него почти что море - настолько важно накатывали на берег волны от какой-нибудь прогулочной лодки, настолько мягок был песок и настолько громки крики чаек и крачек. Дальний берег его выглядел как мираж. На одном берегу раскинулся городок, на другом - коттеджи, красные крыши которых плавали среди зелени, словно вершины далёких скал. Странно было даже подумать, как это туда смогли добраться люди, которые просыпались после полудня (к фермерам это не относится - зачастую они ночевали прямо на поле, нырнув в волны кукурузы), и с такой леностью перемещались по залитым солнцем улицам. Даже названия улиц намекали на местный ритм жизни: "Долговозная", "Стреножная", "Большого потока"...

   Тому уже за семьдесят. Это очень просто звучит, но не так-то легко принять. Что Том никак не мог запомнить - так это свой возраст. Всё время вылетает из головы, проклятое непростое число... да ещё и меняется каждый год! Куда это годится?

   Седина укоренилась глубоко в волосах, и это было очень заметно. Одним из любимейших занятий Тома было пропускать своего парикмахера, отчего шевелюра его неуёмно разрасталась. У него выдающийся подбородок, тронутый плесенью-бородкой, надбровные дуги, напоминающие камни, на которых точно мох наросла землистого цвета кожа. Бесцветные, похожие на выбеленные водой голышки, глаза смотрели прямо, зато рот всегда пребывал в движении, послушный каким-то своим, внутренним ветрам и ураганам: то в эту сторону накренится, то в ту.

   Том высок, сух и крепок. Кажется, если бы где-то в окрестностях городка водились каннибалы, и им бы попался этот старик, прожевать его мясо они бы просто не смогли.

   Том работает настоятелем в местной протестантской общине. Это занятие, которое не требует что-то делать руками, но головой приходится работать - будь здоров! Так работать, что шляпа прохудилась уже в двух местах, и Том подозревал, что большую часть ценных мыслей он теряет не из-за старости, а из-за этих дыр.

   Не прошло и суток, как история с птицами получила продолжение.

   День клонился к вечеру, и на сверкающей от солнца улице произошла встреча бредущего домой священника и мальчугана с соседней улицы.

   - Триста девяносто один. Триста девяносто два.

   Том оглянулся, с десяток секунд смотрел на удаляющийся белобрысый затылок.

   - Триста девяносто девять.

   Посигналили; Том отошёл на обочину, пропуская автомобиль. Из-за стекла махал рукой кто-то из знакомых, но Том не заметил.

   - Эй, Сидрик!

   Мальчишка обернулся. Сказал вместо приветствия, но тем тоном, которым должно звучать "здрасте!":

   - Четыреста!

   - Где?

   - Да вон же, над вами!

   Том поднял голову, но ничего не увидел, кроме птахи на проводе.

   - Как отец?

   Сидра назвали Сидром за шевелюру, напоминающую кипучесть напитка. А ещё за то, что зачали его, как рассказывал его собственный отец, местный плотник и стропальщик, в окружении бутылок с самодельным алкоголем.

   Было Сидру, кажется, лет семь от роду.

   - Хорошо, - мальчишка не стал вдаваться в подробности. Он аккуратно обошёл линялый мусорный бак и, очевидно, нашёл за ним богатую почву для продолжения подсчёта.

   - Что ты там делаешь? - не вытерпел Том.

   Но мальчик был занят. Губы его шевелились, карманы шорт топорщились от устремившихся туда, словно космические корабли в бесконечность космоса, рук. Майки на нём не было, плечи и грудь загорелы до черноты.