Повилика - Катерина Крутова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Позвольте, показать вам цветник, госпожа, — мягко направил гостью отец-настоятель.
Длинное платье графини шуршало гравием дорожек. Неторопливо и бесшумно ступали подошвы новых туфель. Почти год потребовался Повилике, чтобы добиться этой встречи. Длинные письма, полные обещаний, богатые дары, лукавство и обман преданного, беззаветно влюбленного в нее мужа.
— Святой отец, полагаю, вы слышали, что мой супруг слывет покровителем искусств. Задумал он учредить академию различных художеств, способную состязаться в таланте и славе не только со столичной — Венской, но и со знаменитыми школами Италии. И прослышали мы о том, что при вашей обители творит живописец, которому сами ангелы и богоматерь нашептывают сюжеты. Признаться, я бы сочла это глупыми россказнями, если бы своими глазами не увидела в день венчания соборный алтарь. Права ли молва, и его расписал ваш таинственный гость? Такой талант может озарить своим светом путь многим ученикам.
— Боюсь, госпожа Кохани, что свет нашего гостя давно померк, а та божья искра, что хранит его жизнь, горит лишь творчеством. Он любит бывать в саду, но я вынужден предупредить вас о тяготах и лишениях, выпавших на его долю. Возможно, зрелище это покажется слишком ужасным для ваших глаз.
— О, Святой отец, мои глаза повидали всякое, — внезапная резкость тона рубанула воздух точно сталь клинка.
Настоятель кинул на спутницу удивленный взгляд, но вспомнил присказки и сплетни о прошлом графини и покачал головой: «Возможно, эта женщина перенесла больше лишений, чем твердит досужая молва».
— Несколько зим назад в ворота монастыря постучала старуха, до того дряхлая, что взгляд ее уже обратился к Богу и почти не различал людей. Такой же старый, как она, осел тянул волок, а там, в тряпицах и шкурах, лежало тело. Не иначе как божественный промысел удерживал душу в истерзанном изуверами разбитом сосуде. Дикие звери — нелюди, сотворили с несчастным такое, что и демоны ада почтут за жестокость. Странница взмолилась о помощи и пристанище, все твердила про искупление причиненного зла и нехватку времени, отведенного ей на земле. Но переждав бурю, старуха исчезла, оставив на наше попечение умирающего от ран. Божья милость и верный уход творят истинные чудеса, но исцелить душу под силу только святым. С тех пор тот, кто сам себя величает Мастером, живет среди нас, ежедневно напоминая о хрупкости бренной оболочки и величии Божьего дара жизни.
Повилика и настоятель дошли до чахлого розария, где цветы соревновались между собой не в богатстве и пышности цвета, но в степени тлена и скорости увядания. Спиной к подошедшим на складном табурете сидела скрюченная фигура. Под серой хламидой монашеской рясы угадывался неестественный горбатый изгиб спины, одна нога была поджата под ножки сидения, в то время как другая вытянута вперед и вбок и странно искривлена. На земле рядом лежал потертый деревянный костыль. А на мольберте, стоящем перед художником, по натянутому холсту петляла дорога, упираясь в ворота замка. Длинный локон нарисованных русых волос, выбивался из-под платка, извивался на молочно-белой коже шеи и устремлялся вниз к подолу длинного платья…
— Мастер, нас почтила визитом графиня Кохани, — настоятель аккуратно тронул живописца за плечо, а Повилика склонила голову в приветственном поклоне. Но сидящий перед картиной не взглянул в их сторону. Сновала по полотну кисть, выводя стебли ириса и лепестки мака. Длинные изящные пальцы, измазанные краской, оставляя след на холсте, сдирали слой за слоем броню прожитых дней с разбитого сердца Повилики.
— Позвольте поговорить с ним наедине, — обратилась она с просьбой к священнику.
Тот в ответ неопределенно пожал плечами и, не найдя в желании гости ничего крамольного, удалился, бросив напоследок:
— Не обольщайтесь, госпожа, разумности его речей. Мир Мастера ближе к ангелам, чем наша грешная земля.
Но Повилика не слушала предостережений. Она искала в небрежном узле жидких седых волос намек на мягкие русые кудри, в корявом ломаном силуэте — отголоски легкости движений, в изуродованном шрамами, перекошенном от криво сросшейся челюсти лице — дорогие сердцу черты.
Но уродливый калека-художник сохранил от ее Матеуша лишь божий дар таланта. Молча, не шевелясь, закусив губу и сдерживая рвущиеся слезы, стояла Повилика подле живописца. На полотне вырастали цветы и секунды складывались в минуты. А проколотое тысячами шипов сердце оплакивало и провожало в последний путь единственную любовь.
— Синьора? — мужчина поднялся, опираясь на костыль. Повилика заставила себя посмотреть прямо в его глаза — левый, наполовину прикрытый опущенным веком, и правый, приподнятый вверх идущим через висок шрамом.
— Вы модель Рафаэля?
Женщина покачала головой. Прядь волос выбилась из-под расшитой лентами и жемчугом шляпы. С прытью, нежданной от калеки, художник шагнул вплотную, протянул руку и коснулся непослушного локона. Болезненный стон замер на прикушенных губах. Повилика закрыла глаза, отдаваясь власти далекого счастья. Ладонь любимого невесомой нежностью огладила щеку и родной голос шепнул:
— Вы прекрасны, синьора.
Графиня потянулась навстречу, точь-в-точь как тогда в гостиной замка. Припала губами к подушечкам перепачканных краской пальцев и призвала всю дарованную природой созидающую силу. Но среди выжженной иссушенной пустыни души Матео теплился лишь оазис безмятежной талантливой юности. Той страшной ночью от рук барона и его приспешников возлюбленный Повилики погиб, только молодой живописец остался творить в венецианских мастерских.
— Написать такую красоту было бы честью для любого из художников нашей школы. Но у меня уже есть муза, — художник убрал ладонь.
Вуаль прошлого затрепетала и развеялась в прохладе монастырского двора. С трудом выдавливая слова, заставляя голос звучать ровно и безучастно, Повилика спросила:
— Это она на картине?
— О да. Моя муза, моя возлюбленная Флора — сама богиня цветов и весны. Только не говорите старику — он думает, я пишу Деву Марию. Вы ведь сохраните мой секрет?
Повилика кивнула, а тот, кто некогда звался Матео Зайзингером, будто утратил к ней интерес. Внезапно, обхватив голову руками, закачался из стороны в сторону, точно уворачиваясь от ударов.
— Нет-нет-нет! — забормотал без остановки.
Чувствуя его боль, как